Субботнее утро

[Mishka]

Решил выложить вторую главу, хотя и понимаю, что она совсем сырая и над ней еще куча работы. Выложил потому, что ее нужно рассматривать вместе с первой и третьей главой, которую, видимо выложу завтра. Вот когда справлюсь с этими тремя главами - все пойдет легче и веселее.
Поначалу у меня от этой главы даже депрессия появилась, настолько она казалась мне занудной и несодержательной, но вот как-то вытянул ее.
Любая критика только приветствуется .-)

Добавлено через 1 минуту

Субботнее утро

Прошло два дня после приема у Геерта, я принимал таблетки, которые он предписал, но лучше мне нисколько не становилось, температура держалась. Сам я ничего не помнил, но, по рассказам Наташи, меня то и дело одолевал затяжной хриплый кашель; я отказывался есть что-либо, кроме пустых супов, пил много воды, часто выходил курить на балкон и безостановочно потел. На третий день, рано утром в субботу, Наташа случайно обнаружила меня в моей рабочей комнате без всяких признаков сознания. Можно только гадать, сколько мне тогда оставалось жить, если бы она вдруг не зашла ко мне: несколько часов или всего несколько минут?
Я уже упоминал, что когда кто-нибудь из нас болел, то мы, как правило, спали раздельно, чтобы случайно не заразить друг друга; так было и на этот раз.
Но в это утро какая-то сила намеренно разбудила Наташу и подняла ее с постели. Она покорно уступила силе, невзирая на то, что был выходной день, и она, конечно же, собиралась как следует отоспаться за всю неделю. Сила настойчиво погнала ее в туалет, а на обратном пути заставила заглянуть в мою комнату, обратив ее внимание на то, что у меня до сих пор горит свет, хотя уже наступило утро и за окнами было совсем светло.
Наташе сразу подумалось, что со мной не все ладно; что со мной, может быть, даже что-то произошло, иначе бы обязательно вернулась в спальню и к своему сну. Зашла она ко мне всего лишь затем, чтобы выключить свет, а вместо того застала меня в комнате недвижимого и с виду едва живого; я лежал на спине, на гостевом матрасе, и выглядел так, точно случайно подскользнулся и неудачно упал. Я распластался чуть ли не поперек матраса, лишь до пояса прикрытый легким летним одеялом; ноги мои безвольно свисали до пола, лицо было багрово-фиолетовым, глаза выпучены и напоминали собой новенькие шарики для игры в пинг-понг; я безостановочно - бесшумно, по-рыбьи - пришлепывал губами, точно хотел ей что-то сообщить.
Наташа попыталась приподнять меня и уложить поудобнее на кровати, но ничего у нее из этого не вышло.
- Миша,- спросила она испуганно,- что случилось, Миша?
Если я даже что-то слышал в тот момент и понимал, ответить бы все равно не смог: не было у меня на то никаких сил.
Понимая, что произошло что-то страшное, такое, с чем ей самой не справиться, Наташа кинулась со всех ног в малую комнату, камору, где спал ее сын Артем; она растормошила его ото сна, наскоро пересказала случившееся и попросила вызвать мне амбулансе.
Она попросила об этом его, поскольку сознавала, что ее датский не настолько хорош, чтобы даже пытаться хоть сколько-нибудь внятно объяснить происходящее посторонним людям, и тем более делать это по телефону. Если вдруг возникнут какие-то сложности с вызовом: будут, к примеру, задавать много вопросов, то нужно будет обязательно им сообщить, что здесь у нас умирает человек, сказала она.
Артем ей не поверил, подумал сразу, что его мама, как всегда, все преувеличивает, и даже поморщился в ответ на ее просьбу. Но когда вошел в мою рабочую комнату и увидел меня безжизненно распростертым на матрасе, тут же побелел лицом. Он привык видеть во мне здорового человека, полного сил, и мой жалкий вид этим утром привел его в настоящий ужас.
- Да сколько вам говорить,- закричал он в трубку,- приезжайте скорее, человек умирает!
Он попытался помочь Наташе уложить меня как-нибудь поудобнее, но это не удалось сделать даже с его помощью.
- Я не могу удержать его,- сказал Артем,- он в моих руках весь как тряпочка.
Спустя несколько минут после звонка в госпиталь к нашему подъезду подъехал на скорости желто-зеленый фургон амбулансе. Услышав сирену, из всех соседних окон повысовывались головы любопытствующих, благо время для представления было идеальным: суббота, утро, девять часов; да я бы и сам непременно понаблюдал со стороны за действом, не получи в нем наиглавнейшую роль.
Санитарам из амбулансе потребовались считанные секунды, чтобы подняться на второй этаж и внести в нашу квартиру носилки и все необходимое оборудование, в том числе тяжеленный кислородный баллон. С помощью нехитрого инструмента вроде гвоздодера они в два приема сняли с петель дверь в мою рабочую комнату и получили тем самым беспрепятственный доступ к моему, практически безжизненному телу.
Санитары перевели носилки в полусидячее положение и усадили меня в них, точно в кресло; на лицо мне надели кислородную маску. Они с первых же минут подсоединили меня к больничному компьютеру, который тут же отобразил все показания моего организма.
- Кислородная маска мало чем помогает вашему мужу,- сказал Наташе один из санитаров.- Он почти не дышит, и легкие его работают самое большее на двадцать процентов от нормы; примерно на столько.- Санитар сложил вместе большой и указательный пальцы и изобразил Наташе кружок размером с пятикроновую монету: так он проиллюстрировал ей, что представляет из себя рабочая часть моих легких.
Артем внимательно и с настороженностью следил за действиями санитаров: многое из того, что они делали, ему не нравилось, и в какой-то момент он не выдержал, приблизился к ним и указал рукой в мою сторону.
- Накройте его одеялом,- потребовал он громким голосом, почти закричал.- Неужели вам не видно, что ему холодно?
Меня уложили на носилки, и я лежал в них мягким и бесформенным телом, точно был не человеком, а каким-нибудь бессмысленным кулем с песком. Тогда как Артем, шаг за шагом, принимал на себя роль старшего в семье. В это трудно поверить, но даже видавшие всякое санитары покорно его слушались.
- И поправьте его,- продолжал требовать Артем,- вы ведь сами видите, что ему так неудобно сидеть – смотрите, как рука свесилась.
В роль взрослого Артем вошел легко и незаметно, с той самой минуты, как Наташа попросила его вызвать для меня амбулансе, и роль ему неожиданно понравилась. И если поначалу он послушно отвечал на все вопросы, которые ему задавали на том конце провода, то войдя в компьютерную комнату и увидев там меня, беспомощного и умирающего, прокричал в трубку:
- Да сколько же раз вам все повторять? Немедленно приезжайте!
Руки у него тряслись и по щекам гуляли нервные желваки.
Наташа не решилась вызвать амбулансе сама - хотя бы потому, что говорила по-датски намного хуже Артема. И еще потому, что считала, что если со службой врачебной помощи будет разговаривать ребенок, то психологически это подействует на них сильнее: они, возможно, не будут медлить, не будут задавать лишних вопросов и сомневаться над ответами. И она оказалась права, потому что уже через несколько минут после звонка машина амбулансе стояла под нашим окном.
Санитары стащили носилки со мной вниз по лестнице с такой легкостью, точно я для них ничего не весил; я тем временем восседал в кресле-носилках так, точно был какой-нибудь датский король. Все то недолгое время, пока меня несли, я не отрываясь смотрел на Наташу, боясь упустить ее из виду. Когда меня вынесли на улицу и санитары что-то заговорили, обращаясь ко мне, я продолжал смотреть на Наташу, потому что прощался с ней.
Затем санитары перевели носилки в лежащее положение и вкатили меня в фургон. Свободного места в больничном фургоне было лишь на одного сопровождающего, и санитары сказали, что хотели бы взять с собой мальчика: мало того, что он говорит на датском получше Наташи, он к тому же и амбулансе сам вызвал да и ведет себя совсем по-взрослому. До госпиталя было всего ничего, можно сказать, что рукой подать, пять или шесть километров, и под жуткие завывания сирены машина амбулансе доставила меня на место всего за три-четыре минуты.
- Никогда мне не приходилось ездить с такой скоростью,- признавался потом Артем,- было по-настоящему страшно. Мы мчались по городу точно сумасшедшие, на поворотах меня кидало из стороны в сторону, а от воя больничной сирены вообще можно было сойти с ума. И все это время санитары продолжали колоть Мише один укол за другим.
Наташа добиралась до госпиталя автобусом, через весь город, через два серьезных светофора, с трехминутной остановкой на железнодорожной станции, но даже и так дорога заняла у нее всего чуть больше двадцати минут. Смотреть на часы ей было особо некогда, потому что необходимо было дозвониться до всех моих родственников в Дании, и сделать это нужно было как можно скорее.
Ей никак не удавалось дозвониться до Жени, моей дочери, которая жила с подругой и детьми в Копенгагене: по своему обыкновению, она не брала трубку, потому что не любила телефонные разговоры, и в этом была вся в меня. Зато Людмила, моя бывшая жена, по счету вторая, мать моего сына Августа, на звонок откликнулась сразу. Когда Наташа рассказала ей все, что со мной сегодня произошло - как она обнаружила меня почти бездыханным в рабочей комнате и о том, как меня увозили санитары - с Людмилой случилась настоящая истерика.
- Миша,- закричала она в телефонную трубку.- Где он теперь, что с ним?
Автобус был новенький, недостаточно прогретый и совершенно пустой: те немногие пассажиры, что были, вышли на станции и погрузились в вагоны. А водитель повел автобус дальше, по маршруту, но проскакивая одну за другой все остановки до госпиталя; он разве что чуть притормаживал, проезжая мимо них. То и дело он посматривал в зеркало на залитую слезами Наташу: зрительно он, конечно же, прекрасно ее знал, потому что этим рейсом она каждый день добиралась до работы, и была модницей, которую трудно не заметить и не запомнить.

[Mishka]

Очень скоро Наташа начала мерзнуть, потому что в спешке оделась слишком уж легко, тогда как зима в этом году стояла не по-датски суровая: снега по колено, кусающие морозы, перескакивающие за отметку в двадцать градусов, ураганные ветра, легко сбивающие с ног - все говорило о том, что в королевстве прежде времени наступил конец света.
Людмила названивала Наташе каждые несколько минут, требуя от нее все новых и новых подробностей, и так продолжалось до тех пор, пока Наташе вдруг все это не надоело: она накричала на Людмилу и посоветовала ей взять себя в руки; пообещала , что непременно с ней свяжется, как только узнает что-нибудь новое обо мне. А пока, сказала она, ей нужно поддерживать связь с Артемом, который уехал вместе со мной и до сих пор никак не отвечает на звонки.
Попав впервые в госпиталь, Наташа присела на скамейку рядом со входом, у фонтана с раскрашенными глиняными курочками и петушками. Она совершенно расстерялась: не знала, куда ей теперь идти и что делать, где искать меня;
она присела на скамейку рядом с декоративным фонтаном
и впустую провела около часа на прифонтанной скамейке

рядом с информационной кабиной

Наташа провела в коридоре госпиталя час или даже чуть больше; она села рядом

Наташа провела в коридорах госпиталя, рядом с искусственным бассейном с уточками, не меньше часа; она не знала, что ей делать и куда ей идти, хотя и находилась в двух шагах от регистратуры.

Наташа не знала, куда ей теперь идти

хотя и находилась всего в двух шагах от регистратуры, где ей обязательно подсказали бы, что делать. Ей не пришло в голову обратиться в регистратуру, ну а многие ли, кроме меня, смогут похвалиться тем, что в сложные минуты способны принимать исключительно мудрые решения? Она села рядышком с декоративным прудом,

украшенным цветной мозаикой, с веселыми фонтанчиками и плещущимися в воде ярко раскрашенными глиняными уточками.
Она то и дело пыталась связаться с Артемом, который либо не брал трубку, а если и брал, то отвечал, что не имеет возможности говорить. Он никак не мог объяснить, где находится, и не мог подсказать, где его можно найти.

(c) Mishka

Добавлено через 37 минут

Я решил здесь же вставить и третью главу. Она короткая, так что подумываю совместить ее со второй и сделать одной главой.
Как считаете, лучше будет или хуже?

Неотложная помощь

Санитары из амбулансе провезли носилки со мной почти вдоль всего больничного коридора: один из них шел впереди и направлял носилки, другой подталкивал их сзади. Где-то на пути они свернули направо и вкатили меня в отделение неотложной помощи.
Узкий и до бесконечности длинный коридор отделения был густо заполнен людьми, так или иначе пострадавшими от жизни. Но их состояние не было сравнимо с моим, поэтому меня, минуя очередь, сразу же ввезли в свободную, специально оборудованную палату, где меня уже ожидали два дежурных врача и несколько человек из младшего медицинского персонала.
Пожилой врач наскоро осмотрел меня и отозвал в сторону своего коллегу, намного более молодого врача с красивыми цветными татуировками на руках. Они с минуту о чем-то шептались, точно договаривались, после чего слаженно стали отдавать распоряжения младшему персоналу. У меня незамедлительно взяли все необходимые анализы и тут же установили капельницу.
Мне также заменили кислородную маску на более мощную, с тяжелым и массивным баллоном на конце. Поддерживать баллон поручили совсем молоденькой девушке, миловидной брюнетке, которая выглядела очень усталой и то и дело меняла руки. Артему девушка понравилась, он даже почувствовал к ней прилив жалости и предложил свою помощь.
- Об этом не может быть и речи,- ответила девушка,- у нас это строго запрещено.
Врачи тем временем крепили на моем теле датчики с проводами разнообразных цветов. Занятие это было несложным и даже занятным, и я бы и сам справился с ним, будь я в полном сознании: на мониторе было подробно изображено, куда и какого цвета крепить тот или иной диод. Но хотя я и лежал на больничной койке с широко открытыми глазами, я ничего не видел вокруг себя и ничего не понимал. Санитары, которые меня сюда привезли, попрощались с Артемом и объяснили ему, что я по-прежнему нахожусь в шоке.
- Устала, наверное, бедняжка?- поинтересовался у девушки пожилой врач, и та несколько раз грустно кивнула ему головой.
Девушка была практиканткой и мало что понимала в моей болезни, поэтому врач начал объяснять ей все происходящее в малейших деталях. Дыхательный аппарат с баллоном, который она держала в руках, должен был сразу же и полностью наполнить мои легкие кислородом, невзирая на то, насколько работоспособны мои легкие. Аппарат был сконструирован так, что должен был дышать за меня, но этого, ко всеобщему удивлению, не происходило. Монитор показывал, что аппарат доносит до меня шестьдесят или, в лучшем случае, семьдесят процентов кислорода, а этого было недостаточно, потому что, чтобы выжить, мне требовалось получать от аппарата все.
Врачи снова отошли в сторону и, переговорив, решили, что мне необходимо провести сканирование легких, причем не откладывая, прямо сейчас. В палату тут же вкатили необычное устройство на колесах, с виду напоминающее в десятки раз уменьшенную копию четырехногого портового крана, оказавшееся, конечно же, рентгеновской камерой.
На время сканнирования Артема попросили удалиться из палаты и побыть какое-то время в коридоре, а когда он вернулся, то увидел, что я подключен теперь еще к одной капельнице и что благодаря уже одному этому со мной произошли видимые перемены: с лица у меня как по волшебству сразу сошла синева, а в губы вернулась кровь и они уже больше не были, как прежде, бледными, сухими и расстресканными. Взгляд у меня совершенно неожиданно стал осознанным, и я начал с удивлением осматриваться вокруг и даже поинтересовался у Артема, где нахожусь?
- Миша,- сказал Артем,- ты что, совсем ничего не помнишь?
Но я не успел ничего ему ответить, потому что его снова попросили выйти в коридор, а меня обступил персонал и принялся обкалывать меня со всех сторон, и через какие-то минуту-две я погрузился в полное небытие. С лица моего убрали кислородную маску и вместо нее вставили мне в рот пластиковые трубки, через которые в легкие нагнетался кислород, а чтобы трубки держались, их закрепили вокруг моего рта особым пластырем.
Наташе к тому времени удалось наконец связаться с Артемом и очень скоро она присоединилась к нему в коридоре отделения неотложной помощи. Он, конечно же, обрадовался маминому появлению, но продолжал держать себя строго и старался не подавать виду, что возлегшая вдруг на него ответственность была ему не совсем по плечам. Насколько это было возможно, он принял на себя роль взрослого мужчины и как мог успокаивал Наташу, которая то ударялась в слезы, а то вдруг успокаивалась и начинала говорить обо мне в прошедшем времени, точно меня уже не было на этом свете. Они провели в коридоре около двух часов, пока их там не приметила секретарша и не отвела на следующий этаж, к дверям интенсивного отделения, куда меня к тому времени уже перевезли.
- Как вы его на самом деле зовете?- поинтересовалась секретарша, имея в виду меня.- Зовете вы его Микаилом, Микаэлем или вообще как-то по-своему?
- Вам все равно не удастся выговорить его имя,- ответила Наташа,- так что можете просто называть его Миккелем.

[Нильс-ойка]

Ага, работы немало. Для начала несколько кусков, которые следует вырезать:

. Она покорно
уступила силе, невзирая на то, что
был выходной день, и она,
конечно же, собиралась как
следует отоспаться за всю неделю.
Сила настойчиво погнала ее в
туалет, а на обратном пути

Наташа не решилась вызвать
амбулансе сама - хотя бы потому,
что говорила по-датски намного
хуже Артема. И еще потому, что
считала, что если со службой
врачебной помощи будет
разговаривать ребенок, то
психологически это подействует на
них сильнее: они, возможно, не
будут медлить, не будут задавать
лишних вопросов и сомневаться
над ответами. И она оказалась
права, потому что уже через
несколько минут после звонка
машина амбулансе стояла под
нашим окном.

Наташа провела в коридоре
госпиталя час или даже чуть
больше; она села рядом
Наташа провела в коридорах
госпиталя, рядом с искусственным
бассейном с уточками, не меньше
часа; она не знала, что ей делать и
куда ей идти, хотя и находилась в
двух шагах от регистратуры.

Она села рядышком с
декоративным прудом,
украшенным цветной мозаикой, с
веселыми фонтанчиками и
плещущимися в воде ярко
раскрашенными глиняными
уточками.

Тут явные несостыковки, потому особо комментировать замечания, думаю, незачем.
Ну и, конечно, после устранения этого будут придирки помельче.
Третья глава требует отдельного разбора. Сейчас займусь.

[Mishka]

Согласен, понимаю, что больше похоже на поэму, чем на прозу. Поэтому буду стараться сделать все приземленней. Думаю вообще все эти три главы превратить в одну - не главу, а часть. Завтра я скину следующую главу (а могу и сейчас), тогда поймете, что я имею ввиду.

[Нильс-ойка]

Ыхх... Почти закончил разбор, и браузер случайно закрыл. Текст не сохранился. Что ж, сегодня уже не осилю.

[Mishka]

Жаль, что так вышло, интересно было бы выслушать ваше мнение. Но мне и так уже кое-что ясно, а именно: все надо переписывать в сотый раз.
Первые три главы соединить в одну часть, разбить на логические kuski без заголовков. Повыкидывать повторения, "сопливости", добавить где-то описаний, где-то размышлений.
Заметил следующий недостаток: "съемка" ведется из одной моей камеры. А если добавлю сюда наташину камеру и все другие камеры, то текст оживится (может быть)...
Да и пожеще надо писать - мужчина все-таки :-)
Все-таки выкладка текста "на люди" помогает разобраться в нем..

[Нильс-ойка]

А, раз будете переписывать, то мой комментарий был не важен. Единственное нужное замечание - избавляйтесь в изложении от бесчисленных "я-мне-моих-меня". Ведь по три местоимения на одно предложение вворачиваете, ужас.

Сообщение от Mishka

А если добавлю сюда наташину камеру и все другие камеры, то текст оживится (может быть)

Да, работа с фокалом явно не на высоте.

[Солангри]

Больше репортаж чем рассказ. Лишнего много. Очень! Описание в реанимации чего стоит... Подробности крепления трубок к чему?
Несоответствия, затянутость.

[Mishka]

В том, что много лишнего и затянуто - не согласен, потому что ограничился самым минимумом, привел только самое существенное...
Другое дело, что описано плохо - это да... А ведь не хотел пока размещать текст, будет теперь наука. В любом случае, спасибо за высказанное мнение....
Сейчас выложу еще одну главу, чтобы стало понятно, как все пойдет дальше, и буду работать над уже выложенными главами .-)

Добавлено через 4 минуты

Антон и Даниэль, любовники и пришельцы

Всякий раз, встречаясь с подругами, Людмила слышала от них, что ее бывший супруг Миккель то и дело проговаривается, что ему известно нечто такое, чего не знают другие. И несмотря на то, что многие откровенно посмеиваются над ним, ей все же приятно было сознавать, что находятся и такие, кто верит Миккелю и даже уверяют, что, несмотря ни на что, будут продолжать верить каждому его новому слову.
Людмила прекрасно понимала, что все на самом деле совсем не так просто, как это представляется другим. Миккель, конечно же, всегда был склонен к преувеличениям и с легкостью мог превратить, например, десять в двадцать или пересказать что-нибудь привычное и совершенно обыденное так, что это могло показаться сущей невероятностью. Он был, без всякого сомнения, творческим человеком, который выражал себя творчески не только на бумаге, но и во всех сопутствующих ему жизненных ситуациях. Но только врать он совершенно не умел и всякий раз, соврав, обязательно краснел.
Одна из лучших подруг Людмилы, русская женщина, работающая здесь, в Дании, врачом, выслушала ее опасения и убедила Людмилу в том, что с Миккелем непременно нужно что-то делать, и уж в любом случае никак не помешает показать его специалисту. Она сказала, что все мы что-то знаем, однако не расхаживаем по улицам и не трубим на всех углах - мы знаем это и мы знаем то! И что всякий раз, когда мы узнаем что-то новое, то стараемся держать это на всякий случай, из разумной осторожности, при себе. А если вдруг Миккель действительно узнал что-то, как он утверждает, очень серьезное и важное, то его за разглашение тайны могут и убрать. Вне всяких сомнений, заключила подруга, Миккеля нужно незамедлительно показать врачу, и лучше всего хорошему датскому психологу.
Людмила знала, что поступает скверно, обманом пытаясь затащить Миккеля к врачу, но успокаивала себя тем, что поступает так ради его же собственного блага. Она прекрасно сознавала, что Миккель, возможно, никогда не простит ей этот поступок, но смирилась даже и с этим. В беседе с врачом Людмила откровенно поделилась с ним своими страхами и опасениями: сказала, что очень переживает за Миккеля из-за того, что тот рассказывает всем подряд, что знает какие-то секреты и тайны, тогда как она уверена, что нет у него на самом деле никаких тайн. Миккель совершенно обыкновенный человек, уборщик помещений по роду деятельности, не лишенный, конечно же, фантазии, но откуда в его жизни взяться тайнам?
- А что это за тайны такие?- поинтересовался врач.- Я понимаю, конечно, что нет никаких тайн, но все же какого рода эти тайны?
- Может,- продолжал он,- Миккель просто знает место, где зарыт клад с серебряными и золотыми монетами. Или знает, какое лето ожидает нас через полгода, и тогда все это не страшно. А если вдруг он замыслил совершить какой-нибудь акт, направленный против человечества, и скрывает это от всех и называет это своей тайной, то это уже совершенно другое дело, и я вынужден буду сообщить об этой тайне куда следует. Вы же сами не хотите, чтобы на воздух взлетали здания и гибли невинные люди?
Врач оказался мастером своего дела, да и обладал к тому же завидным даром убеждения, и потому без особого труда заставил Людмилу поверить если и не во все, то хотя бы в большую часть из того, что он ей нарассказывал. Но и сама Людмила, в свою очередь, проявила достаточную настойчивость и даже твердость, и вытянула из врача слово, что тот не доставит Миккелю никаких неприятностей. Она добавила напоследок, что Миккель никогда не должен узнать об этой их встрече.
Именно в тот день, когда Миккель должен был встретиться с врачом, он неожиданно почувствовал себя больным. Трудно сказать, было ли это случайностью, нелепым совпадением или чем-то еще, но его вдруг зазнобило не на шутку, и временами так, что он начинал клацать зубами, ну а в следующее мгновение его могло бросить в жар. Он постоянно ощущал несвойственное ему головокружение, а стоило ему резко повернуть голову или развернуться телом, так он и вовсе терял всякую пространственную ориентацию.
И больше того, его терзали дурные предчувствия, он то и дело находился на грани нервного срыва, был крайне подозрительным в этот день и даже при встрече пристально осмотрел Людмилу с ног до головы, точно сомневался, она это перед ним или это кто-то другой вместо нее? Он при первой же возможности поинтересовался у врача, почему в одном из углов кабинета установлена камера наблюдения и почему его усадили прямо напротив нее? Миккель немного успокоился, когда узнал, что камера мало того что не включена, но и, по словам врача, давно вышла из строя, однако тут же спросил, почему в кабинете плотно задернуты шторы?
- Ну а если бы они не были задернуты,- ответил врач,- вы бы наверняка поинтересовались, почему они не задернуты?
На это Миккель вынужден был признаться, что сегодня он действительно не в себе: он весь какой-то странный, подозрительный и даже немножко сумасшедший. И тут же поинтересовался, кто тот человек, что сидит в углу, загадочно молчит и только все время записывает что-то в тетрадь.
- Надеюсь, что успокою вас,- ответил врач,- если скажу, что этот человек - мой ассистент. Ни за что не поверю, что в жизни вам ни разу не приходилось встречаться с того или иного рода ассистентами.
- Как-то не припоминаю такого,- признался Миккель и окинул ассистента строгим и немигающим взглядом.
Так вот Миккель впервые столкнулся с доктором, который в дальнейшем причинит ему столько боли и душевных страданий, что память о нем отложится у Миккеля на генном уровне. Ну а в ту самую
первую их встречу Миккелю всего лишь подумалось, что ассистенты должны вести себя как-то не так, немного иначе, и должны, по меньшей мере, быть хоть чуточку поскромнее.
Заглянув как бы походя в тетрадь ассистента, он не обнаружил в ней ничего, что могло бы заинтересовать обыкновенного человека, вроде него самого – сплошь ничего не значащие и никак не связанные друг с другом слова и фразы, более чем странные пометки на полях, жирные вопросительные и восклицательные знаки. Миккель нутром понимал, что во всех этих записях обязательно должен быть заключен какой-то смысл, который пока - именно пока - от него самого сокрыт.
Когда врач обратился к нему и спросил, какие такие тайны и секреты он знает, Миккель ответил, что вопрос поставлен неправильно и что ему известны абсолютно все секреты и все тайны.
- Как можно знать все?- подивился врач.- Попробуйте, например, угадать, сколько мне лет и в каком месяце я родился, и если вам это удастся, я сниму перед вами шляпу.
Миккель задумался и даже прикрыл ладонью глаза, чтобы получше сосредоточиться, но уже через каких-нибудь две минуты он рассказал всем не только, в каком месяце родился врач, но и в каком месте и при каких обстоятельствах. Он рассказал, сколько у врача было жен и сколько было любовниц, скольких детей он зачал в браке и скольких вне его. Сколько сигарет он выкуривает за день, что он съел сегодня на завтрак и каким словом назвал жену за этот самый завтрак. Он готов был продолжать рассказывать дальше, но врач посчитал, что и так выслушал предостаточно.
- Все, что вы нам рассказали,- заметил ассистент,- вы могли без труда где-нибудь узнать. А вот попробуйте рассказать нам что-нибудь такое, что вообще никому не известно. Будьте так добры, совершите чудо и удивите нас!

[Mishka]

Миккель посчитал, что не случится большой беды, если он расскажет врачу и его ассистенту о своих польских друзьях, одного из которых звали Антон, а другого Даниэль.
Антон и Даниэль были людьми легкими на общение и рядом с ними всегда крутились различные их приятели и приятельницы, ну а кроме того они не гнушались и чисто шапочными знакомствами. Те, кто знал их недостаточно хорошо, принимали их за отца с сыном, тогда как в действительности они были самыми настоящими любовниками и уже несколько лет как жили вместе точно обычная семья и на равных вели совместное хозяйство. Они ни от кого не скрывали своих отношений, а зачастую даже афишировали их, хотя и понимали прекрасно, что все вокруг предпочитают видеть в них именно то, что хочется видеть им, и что мало кто желает замечать в их отношениях самое очевидное.
Антон и Даниэль выделялись среди других уже хотя бы тем, что несмотря на то, что зарабатывали себе на жизнь ночными и утренними уборками, в свободное от работы время жили на широкую ногу и вели себя как самые настоящие богачи. Они, например, ничуть не поскупились и приобрели для себя прекрасный, белокирпичный особняк в два этажа, в котором Миккелю всякий раз так и мечталось заблудиться. От старых хозяев им достался просторный, разбитый на четыре секции, птичий вольер во дворе, по которому сутки напролет с криками разгуливали полтора-два десятка разных как по размерам, так и по ценности попугаев.
Антон был художником и изображал, как правило, атлетические тела частично или полностью раздетых мужчин. Писал он легко и много, и его картины наверняка уходили бы лучше, назначай он на них более реалистичные цены, а так он увешивал ими стены своего дома или просто укладывал их штабелями по всем верхним комнатам. В последнее время у него появился новый интерес: он закупал на аукционах старинную мебель и занимался ее восстановлением. Что-то из реставрированной мебели он оставлял себе, а что-то продавал через знакомых, получая от своего труда как удовольствие, так и неплохой приработок.
И как-то совершенно не укладывалась в голове вся эта их деятельность, связанная с уборкой помещений, которая не приносила им ни особых доходов, ни тем более самого мало-мальского удовольствия. Да и больше того, Даниэль не раз упоминал в разговоре, насколько тяжело дается уборка Антону, ведь тот все-таки был старше его на целых двадцать лет, ближе где-нибудь к шестидесяти. Но тут же добавлял, что Антон крепится и не подает виду, что ему тяжело, хотя краем глаза он часто подмечал, что Антон то тут нагнется и крякнет, то там схватится за поясницу.
Не было у Даниэля никаких талантов вроде тех, что были у Антона, и если говорить по правде, то не было у него совсем никаких явных талантов или способностей. Хотя в его случае было уже достаточно и того, что он был довольно-таки неглупым человеком, способным на интересные рассуждения, уверенным в себе и, конечно же, обаятельным. Чтобы хоть как-то быть ближе к творчеству, он занялся аукционной деятельность, но без особого, надо признать, успеха. Антон то и дело подсмеивался над этим его занятием, но непременно помогал во всем, а Даниэль в свою очередь подшучивал над Антоном по тому или иному поводу. И судя по всему, отношения их вошли именно в ту фазу, когда серьезность отходит в сторону и вместо того посмеяться или подшутить друг над другом становится разрешено. Так что если их отношения казались кому-нибудь со стороны как
отцовские и сыновьи, то, возможно, что они не особо и ошибались.
В доме у них всегда царил идеальный порядок, и даже при большом желании невозможно было обнаружить в этом, созданном заботливыми мужскими руками порядке лишнюю пылинку, паутинку или какой другой видимый изъян. Все в доме безусловно подчинялось гармонии и даже самая малая вещь находилась именно на том месте, какое ей было отведено изначально. Все плавно и легко переходило из одного в другое, а другое, в свою очередь, с той же легкостью переходило во что-то третье, и дом никак не напоминал место, где проживают два совершенно обыкновенных взрослых человека, но скорее музей, в который смело можно было водить экскурсии и брать плату за рассказы о хозяевах этого дома и об окружающих их вещах.
- И вот я услышал от них,- сказал Миккель,- что они решили продать этот свой дом и приобрести вместо него некое двухэтажное строение где-то в глубинке, с прилегающим к нему огромным участком земли. По сути, купить целое поместье, в котором прежде размещалась местная гимназия на двести-триста учеников.
- Ну и как вы считаете,- спросил Миккель,- это нормальные мысли для людей, заезжих иностранцев, зарабатывающих на жизнь уборкой?
- Я нахожу эти мысли более, чем странными,- ответил ассистент,- совершенно нездоровыми и крайне загадочными. Вам удалось, кстати, разгадать загадку этого дома и его обитателей?
Конечно же, Миккелю это удалось, ведь он легко справлялся и с другими, намного более сложными загадками. Но в случае с Антоном и Даниэлем он изначально пошел по неверному пути, который завел его в никуда, тогда как доверься он тогда собственной интуиции и подумай чуть иначе, то без труда справился бы с польской мистерией и расколол бы ее точно парочку лесных орешков.
Антон и Даниэль не раз и не два, а гораздо чаще с улыбочкой и прилюдно замечали, что Миккель является одним из них, и Миккеля подобные замечания всякий раз задевали и даже бесили, потому что он не считал себя гомосексуалистом, и даже если подобные фантазии нечаянно и изредка приходили ему в голову, он старательно отряхивался от них, чтобы они как-нибудь ненароком не пристали к нему. И вовсе не потому, что у него были какие- либо предубеждения к людям, которые предпочитают жить по-другому, просто сам он желал жить по старинке и именно так, как привык жить.
Все неожиданно представилось ему совершенно в другом свете, когда Антон с Даниэлем позвали его к себе на вечеринку, предупредив заранее, что вечеринка предполагается быть исключительно мужской, и что Наташе лучше будет остаться дома. Поначалу Миккель отказывался и отнекивался, опасаясь, что на вечеринке к нему будут приставать, но, хорошенько пораздумав, решил, что все они люди взрослые и что никто не сможет помешать ему уйти с вечеринки и даже хлопнуть на прощание дверью. Он посоветовался на всякий случай с Наташей и, к своему удивлению, убедился, что она относится к вечеринке намного спокойнее его самого.
Антон встретил Миккеля в дверях дома и тут же перезнакомил его, по меньшей мере, с двумя десятками своих гостей, с виду мало чем примечательными людьми. Миккеля неприятно поразило то, что среди гостей присутствовали не одни только мужчины, но также женщины и разного пола и возраста дети, включая совсем грудных. Он выбрал спокойную минуту и поинтересовался у Антона, почему ему не разрешили взять с собой Наташу, если всем остальным не возбраняется приходить на вечеринку вместе с семьями. Но Антон слишком уж плохо говорил как по-русски, так и по-датски, а из польского Миккель понимал только отдельные слова и фразы, поэтому, загадочно ухмыляясь в свои пышные пшеничные усы, Антон попросил Даниэля объяснить Миккелю все происходящее.
- Дело в том,- сказал Даниэль, взяв Миккеля под локоть и отведя его в сторону,- что нет здесь среди присутствующих мужчин или женщин, стариков или детей, а есть лишь представители других планет и иных цивилизаций, и ты прекрасно знаешь, что то же можно сказать и о тебе. Просто на многое ты закрываешь глаза, потому что боишься, что в противном случае тебе придется что-то делать со своей жизнью, а ты уже так привык жить по-старинке.
- Побудь с нами еще немного,- продолжил Даниэль,- поприглядывайся ко всему, что тебя окружает,и тебе один за другим начнут открываться тайны этого дома и поразительные секреты наших гостей.
Миккелю удалось запомнить лишь малую часть из того, что происходило с ним этим вечером в доме у Антона и Даниэля, и он нисколько не сомневался, что память его основательно потерли, начиная с той минуты, как он покинул свой дом и заканчивая той, когда он вернулся обратно к Наташе. Все либо совершалось в невообразимой спешке, либо его память намеренно потерли не очень добросовестно, потому что временами в голове Миккеля вдруг возникал тот или иной образ или картина, прежде ему неизвестные.
В такие вот мгновения дом, в котором жили Антон и Даниэль, неожиданно приобретал совсем другие и незнакомые ему черты. Он уже больше не казался до необычайности красивым, аккуратным до мелочей и воздушным, точно порхающим над суровой реальностью, строением. В одно мгновение он вырастал в десятки раз и становился настолько огромным, что крыша его терялась среди ветвей склонившихся над ним столетних деревьев. Деревья не только служили приютом для диковинных птиц и необычных на вид существ, которых не встретить в обычной жизни, они также подпирали своими стволами покосившиеся стены дома, готовые в любую минуту рухнуть под собственной тяжестью.
На этом Миккель остановился и вместо того, чтобы описывать дом во всех подробностях, предложил врачу и его ассистенту представить себе какое-нибудь невероятно ужасное жилое строение. После того, как они это себе представили, он заверил их, что действительность на самом деле в десятки и даже сотни раз превосходит все представленное ими. Внутри дома, где жили Антон и Даниэль, царили вечный полумрак и беспорядок, половицы ходили ходуном, трещали и проваливались под ногами, старинную мебель хищно поедала обильная бурая плесень, с потолка свисала толстая паутина, поперечные балки так и грозились в любой момент обрушиться на голову, а в каждом углу и каждом закутке сидело по существу, лишь чуть напоминающему человека.
- Занятную сказку вы нам здесь рассказали,- подал голос ассистент.- И главное ведь в том, что вам на самом деле удалось удивить нас, правда лишь самую малую чуточку. Хотя, если судить по врачу, то заметно , что он и до сих пор не оправился от ужаса, вызванного вашим рассказом. А вот вы, кстати, и не объяснили, зачем вашему знакомому Антону понадобилось покупать себе целое поместье?