Пролог
Ночь.
В окна трёхэтажного кирпичного многоквартирного дома тянутся, лишь слегка дотрагиваясь до немытых стёкол первых двух этажей, голые ветви мёртвых вишен. Старели и умирали деревья вместе с этим домом, вместе с его первыми жильцами, которые когда-то по весне любовались белоснежным, пышным цветением – теперь же зачахли и мирно покоятся где-то там, на кладбище. А вишни всё стоят и стоят, уродливо торчат из земли – и никто не скроет их, не увезёт, вырубив под корень, никто не найдёт им замену – никто не посадит, не взрастит новые деревца. Когда-то эти вишни убаюкивали по ночам, ласково шелестя своей листвой.
Двор мрачен.
Мрачен, как и весь этот маленький провинциальный городишко, забытый не только Богом, но и многими жителями, которые уехали отсюда в поисках лучшего - разлетелись, кто куда, и оставили своё некогда родное гнездо на попечение захолустью и запустению.
Тихо.
Мало что осталось в родном гнезде…Остались*…Остались…
Остался городской глава. Остались местные торгаши, предприниматели – по совместительству депутаты районного и городских собраний. Остались правоохранительные органы.
Остались пищекомбинат и птицефабрика. Остались больницы. Осталась пара школ. Люди, некогда уважаемых профессий, стали здесь ничем. Их профессионализм куда-то испарился вместе с каждодневным перегаром, отдающим женскими слезами и безысходностью.
Остались верх и низ. Одни процветают, другие существуют. Здесь нет середины, есть только крайности…
Мёртвые вишни всё стоят и стоят… Усилился ветер, и ветви жалостливо скребутся в те самые окна... Город без имени. Улица Ульяновская. Пятый дом.
Ночь. Тихо.
В никуда
Андрей проснулся. В дверь стучали, настойчиво и сильно. Старенькая и чёрненькая, неизвестной породы, собачка Джесси, привязанная на недлинный поводок к двери, соединяющей прихожую и кухню, визгливо лаяла, надрываясь. Звон её пискливых завываний сливался со стуком во что-то очень противное, раздражая человеческий слух как гвоздь по стеклу или шуршащий пенопласт. Парень нервно поморщился.
- Кто там, мля, - рявкнул Андрей. Из бабушкиной комнаты послышались стоны. Стук становился всё настойчивей и настойчивей, Джесси не переставала.
- Андрюша…Не кричи…Дай умереть…
- Ба, заткнись, - снова, ещё более раздражённо, рявкнул Андрей, - Хватит стучать, мля, открываю…Опять этот кретин припёрся…
Парень, натянув трико, поднялся с кровати и сонно поплёлся к двери.
Собака нагадила. Андрей, чуть не наступив, выругался трёхэтажным матом. Джесси заткнулась.
- Дрей…Дрей, открой, - послышался за дверью всхлипывающий детский голос, - Открой, корей…
- Дима, что случилось? – Андрей открыл, и посмотрел на огромного детину в шортах и розовых тапочках. Это был Дима, по прозвищу Нюхай, сосед Андрея – умственно отсталый двадцатилетний переросток. Нюхай рыдал, захлёбываясь. Жёлтые слюни текли по подбородку, скапливались на самом конце и капали на пол. Слёзы ручьями текли из его детских глаз. Дима то и дело вытирал их своей огромной, могучей рукой. Привычная картина.
- Мама умерла…Умерла… - шмыгая носом, пробормотал Дима.
- Дим, не переживай, - успокаивающе, как ребёнку, сказал Андрей, - Утром мама проснётся. Зайди в квартиру, зайди… С Джесси поиграй.
Дима часто приходил среди ночи. Когда его мать, Анжела, находилась в пьяном угаре или под действием какой-то дряни, он считал её мёртвой (такое уж понятие имел Дима о смерти) – не такой, какой он её любит, и убегал к Андрею.
- Дим, заходи-заходи, успокаивайся, - Андрей похлопал Диму по плечу и улыбнулся, - А я к маме схожу, скажу, чтобы проснулась утром.
- Андрюша… Не кричи! Не кричи! – снова донеслось из бабушкиной комнаты. Андрей уже вышел.
- Баба Клава, это Дыма, - весело сказал переросток, - я к Жессе.
Джесси испуганно съёжилась в углу, среди нагаженного.
- Анжел, ну же, приходи в себя, - Андрей похлопал по щекам немолодую женщину, неподвижно сидевшую в потрёпанном кресле среди захламленной пыльной гостиной, - Ну же, давай.
Без чувств.
Удары стали хлеще.
Безуспешно.
Андрей стал щупать пульс. Мертва.
- Доигралась, сука, - спокойно сказал парень и посмотрел на её безжизненное тело, - Сынишка твой давно понял, что ты труп.
Андрей порылся по ящикам, по шкафам. В одном из них, среди какого-то тряпья, парень нашёл пятилетней давности глянцевый журнальчик. Он спешно пролистал его – среди его страниц лежали тысячная купюра, под ней тетрадный пожелтевший лист.
Андрей аккуратно взял найденное, швырнув журнал куда-то в сторону. Он сложил купюру пополам и сунул в карман. На листе кривоватым почерком было написано:
«Анжела деньги не трогай ты их откладываешь что бы скорей смататься из этой дыры»
Андрей скомкал лист, со злобой сжав его. Было видно, как напряглось его тело и помрачнело лицо. Андрей разжал руку. Комок упал. Парень сплюнул и быстро вышел из квартиры, хлопнув дверью.
Весь их дом вымер. Почти.
Андрей долго стоял в подъезде. Хотелось курить, но он не взял сигарет. Он вспоминал, как тогда, два года назад, его отец, умирая, рассказывал… Стало тошно. Отцовский насмешливый, пропитый и прокуренный голос. Заплывшие глаза. И тут такие новости. Презрение. Нахлынули воспоминания. Больница. Последние отцовские дни.
- Андрюха, издохну скоро! Вот что-то вспомнил, как после твоей мамки, царство ей небесное, трахал соседку нашу, Анжелку. А потом родился этот кретин, - отец противно смеялся, подавляя смехом свой постоянный болезненный кашель, - Ты давай следи за своим братишкой, сынок. Чего так смотришь? Ты из мамкиного пуза вылез, да померла она! С кем мне кувыркаться, а? А Анжелка шлюха порядочная, правда кретинов рожает…Кондом порвался, сука…Как и наше всё – пришли эти, чёрт бы их побрал, депутаты, бизнесмены и прочая шушера, которые уничтожают нас! Сосут из нас все соки! Как высосут, так и съ***тся, как и те, кто умотал отсюда раньше…Остались одни уроды! И мы одни из них, Андрюха!
Андрей стоял как вкопанный. Опять презрение. Он развернулся, чтобы уйти.
- А чего ты уходишь-то, сынок? Всё поменялось! Перевернулось вверх тормашками! Другие времена настали, ещё тогда, когда вас зачинал! Мы все на*** никому не нужны! Не нужны! Вали отсюда, пока не поздно! Ты видел, что суки творят? Грабят наш город, спаивают, скуривают и наркоту суют! Нет здесь будущего, Андрей…Нет! Всех бы изничтожил, мля… Зуйко, жирная харя, сучара, Ванькиного сына пристрелил… Как и Женьку Кириллова…Что хотят-то и творят, мрази… И ни за что, ни за что убил! А всем насрать! Парней списали, как самоубийц…Суки…
Андрей решительно вышел из палаты. Больше он не видел отца.
Он и без него ненавидел этот городишко и царивший в нём произвол и беззаконие.
- Дима, мама уехала, - с улыбкой на лице сказал Андрей, - скоро и ты к ней. Она просила передать.
- Куда ехала, куда? – тоскливо спросил Дима, вытерев соплю, почти стёкшую на большую красную губу.
- Я сам не знаю, но она сказала, что вы обязательно встретитесь. Ночуй у меня, братишка, - в голосе Андрея чувствовалась надменность и презрение.
- А что такое братишка? – коряво улыбнулся Дима, по-детски потеребив нос.
- Это как лучший друг, только сильнее. Ну всё, Дим, погладь Джесси и ложись на мой диван, а себе я на полу постелю. Давай, иди, иди.
Нюхай поплёлся в гостиную, а Андрей, потеребив Джесси, пошёл на кухню. Там были сигареты. И томительные часы раздумий.
Андрей вышел из кухни часов в семь утра. Вся квартира пропахла табаком. Бабушка сопела в своей комнате, а Дима храпел, раскинувшись на диване. Джесси спала, свернувшись комочком в уголке. Андрей прошёлся по дому и закрыл все форточки. В гостиной он отодвинул полу, достал оттуда скопленные шесть тысяч и доложил к ним Анжелкин «косарь». Он оделся, выбрав лучшую свою одежду. Новые джинсы и гавайская рубашка. Он надел на себя свои солнцезащитные очки-капельки. Парень пошёл на кухню и включил газ. Уходя, он посмотрел на храпевшего Диму и ухмыльнулся.
- Братишка, мама ждёт тебя, - тихонько сказал Андрей, закрывая дверь.
На улице было прохладно и влажно, редко, но противно моросил дождь. Андрей шёл по тротуару и курил сигарету, зажав её в губах. Пустынно. Проехали несколько машин, проковыляла старуха с бидоном, да проскрипел несмазанный велосипед почтальона.
Он шёл по направлению к городскому автовокзалу. Он проходил через мост, под которым протекает грязная речка. Чуть позже сюда набежит ребятня и будет ловить лягушек, головастиков и пескариков. Так делал и Андрей, лет восемь назад. Опять воспоминания и это детство. Андрей ненавидел этот город, изживший себя. Где-то позади остановилась машина. Андрей обернулся. Чёрный «Паджеро». Из него, шатаясь, вышел здешний предприниматель Зуйко, высокий полноватый мужчина в помятом чёрном костюме. Этот человек владел забегаловкой «Русский ТрактирЪ», где по вечерам заседали городские «шишки». Андрей вздрогнул, замерло сердце. Парень вспомнил лицо умирающего отца. Бизнесмен подошёл к Андрею и пьяным, заплетающимя голосом пробормотал:
- Парень…Я тут подумал… Такой вывод для себя сделал… Все мы в душе свиньи, грязные и немытые. Вся разница лишь в том, какая часть свиной туши оголена и неприкрыта. Каждый прикрывает тем, что имеет, что умеет и чем горазд.
Иногда виден лишь только розовый пятачок, а иногда - огромная вонючая жопа. Так вот…Я огромная свинья! И знаешь, мне это нравится…
Ты куда идёшь?
- В Москву собираюсь, - удивлённо и недоверчиво ответил Андрей.
- В Москву? На актёра? – Зуйко пьяно рассмеялся, схаркнув на побитый серый асфальт, - Слушай, сучёнок, а твоё **ало мне знакомо…Это не ты в пятом году скручивал у меня колпаки на джипе, а?
- Н-нет, - Андрей отвечал, как запуганный ребёнок - М-можно я пойду?
- Не ***ди, чмо.
Зуйко неловко выхватил из внутреннего кармана пиджака холёный «Макаров» и несколько раз выстрелил в Андрея. Парень вскрикнул и, покачнувшись, упал навзничь, распластавшись на дороге. Зуйко плюнул ему в лицо и, бормоча что-то под нос, поплелся обратно в машину.
Залаяли собаки. «Паджеро», виляя по дороге, поехал дальше.
Всё равно. Людям всё равно.
