проза, юмореска Кукареку, или С добрым утром! (Из жизни Семена Михалыча)

[Ксанка]

Кукареку, или С добрым утром!
(Из жизни Семена Михалыча)


Всем известный факт – мужик и баба различаются между собой не только внешним фасадом, так сказать, но и внутренним содержанием. Так природой предусмотрено для гармонии совместного существования. Бабья душа, хоть порой и ведет себя ой как непредсказуемо, а все же она тонкая и трепетная, никто с этим спорить не станет. Но то, что наша, мужская натура вытесана топором – не факт! Иваныч, мой сосед, говорит: «У любого создания божьего свой секрет имеется, вот только разглядеть его – не каждому дано». Что – правда, то – правда. Бывает и самого себя угдать не удается, – так засвербит внутри, так зацарапает по самому сердцу, а в чем дело, что не так, нет никакой ясности! Где уж тут кому-другому понять, тем более бабе, вылепленной из другого замеса.
Возьми хоть петуха нашего, породы плимутрок, – первого петуха на деревне. Случился недавно в его мужском организме разлад, который чуть жизни ему не стоил. А дело было так.
Снится мне сон, в котором лечу я, как птица, – то под самыми облаками, то низко, над лесом, то парю, разглядывая нашу деревню. И все так отчетливо вижу, будто через лупу! Даже видно мне как рыба в речке хвостом играет, как на бережку по тропинке муравей соломинку тащит. Благодать, одним словом. И вдруг чувствую, как по крыльям меня кто-то ка-а-ак хлопнет! Я чуть было не свалился камнем на землю, хорошо подо мной перина пуховая оказалась.
– Проснись, дед! Все на свете проспишь! – тормошит меня Лида. – Вставай, петуха заруби, холодец сварю.
Открыл я глаза – за окном едва светает. Еще бы поспать часок, да где там, сон у стариков пуглив, как битый щенок, – обидится, назад не дозовешься.
– Чего это ты надумала петуха рубить? Гостей вроде не ждем? – удивился я.
– А то и надумала, что петух наш сегодня запел раньше положенного. Соображаешь, о чем он, окаянный, сигнал дает?
Чего тут соображать, к покойнику в доме петух среди ночи кукарекает. А у нас кандидатов подходящих не имеется, разве что сам крикун. Почесал я макушку, ноги в тапки всунул и на двор пошлепал. Выхожу, спускаюсь с крылечка, – ступеньки поскрипывают, утром пахнет, волей, жизнью – прямо как в моем сне. Куры зерно клюют, и плимутрок вышагивает господином, как ни в чем не бывало.
– Что же ты, Петр Петрович, подводишь все свое семейство? Сварим тебя, а куры осиротеют. И чего тебе, негоднику, не спится? На холодец тебя велено, – сам не заметил, что с петухом вслух разговариваю.
А он уставился на меня своим глазом, голову то на один бок, то на другой склонит, будто понимает, что виноват и чем его проказы закончатся. До чего хорош петух, сильный, гордый и видно по всему, разумный! Ну, обмишурился один раз, с кем не бывает? Если каждого в таком случае на холодец…
– Завтра зарублю, – сказал я жене, – сегодня нельзя. Где это видано в понедельник птицу рубать?
Лида только плечами пожала. Не мог же я признаться, что мне петуха жалко? Засмеет… А до завтра может все и образуется, думал я.
Да где там. Ночью, часа в три, Лида меня в бок толкает.
– Слышишь, Семен? Опять кукарекает, чтоб ему! Сегодня же ощипаю, окоянного!
Вот разозлилась, баба! Мало ли, чего петуху неймется, может какие другие причины есть, кроме покойника.
– Давай подождем пару дней, пока все прояснится, – предлагаю я выход.
– Что прояснится? По ком поминки справлять?! Нет уж, в холодец его и дело с концом!
Хорошо ей петухами ощипанными распоряжаться.
А попробуй его заруби, когда он так на тебя смотрит. Курица – дело другое, у нее души не видать, так, мясо одно да перья. А петух или гусь разумные существа, у меня на них рука не поднимается. Но с бабой разве поспоришь? Взял я топор в сарае и с ним – в курятник.
– Что, Петрович, докукарекался? Я ведь тебя предупреждал, как человека просил! Не можешь часок потерпеть? Пробьет четыре и кукарекай себе сколько душе угодно. Разве кто против? Иди сюда, подставляй башку!
Представьте себе, Петя мой смиренно так к чурочке подошел, шею вытянул, гребешок прижал и глядит прямо в душу, мать его. Тьфу ты, думаю, бог с тобой, живи. Забросил топор в траву, с глаз подальше.
Весь день я маялся под выжидательным взглядом Лидии. Обещал, что с делами управлюсь и принесу ей петуха. Мол, занят я, заботы и поважнее есть на хозяйстве. А сам улучил момент и все часы в доме перевел на час вперед. А какая разница в самом деле? Три ли часа, четыре ли – наш поезд уехал давно, спешить некуда, а утро наступит, когда ему надо, часы не спросит. Пусть петух спокойно кукарекает…
В общем, отложил я казнь плимутрока на завтра, надеясь, что сработает моя хитрость с часами.
Спал я спокойно, ни о чем не волнуясь. Когда пропел петух, Лида заворочалась, сосчитала бой часов до четырех, и облегченно вздохнула. Вздохнул и я. А того, что Лида по четвергам в город на рынок ездит яйцами торговать, я во внимание не принял. А зря!
Позавтракали мы, бабка моя давай собираться. Торопится, боится на автобус опоздать. А я придумать не могу, каким образом ее задержать на часок. Тяну время, яйца пересчитываю, в салфетки заворачиваю с аккуратностью небывалой.
А она нервничает, глядя на меня, сердиться даже.
– Опоздаю на автобус, – говорит, – самим придется все яйца кушать! На завтрак, обед, и ужин! Еще и на полдник, и на десерт хватит!
Собрались, наконец. Пришли на остановку, а там ни людей, ни автобуса. Понятное дело, еще и шести нет, народ только просыпается. Поставил я корзины на лавку, и уйти хотел.
– Пойду я, Лидушка, автобус будет вот-вот, минут через пять.
– Нет уж! Вместе подождем. А вдруг он уже уехал? Гляди, нет никого! Нинка Полякова должна ягоду везти… Неужто мы с тобой опоздали?! Говорила я тебе!
Стал я ее успокаивать, мол, все в порядке, автобус задерживается, не в первой. Так я ее полчаса уговаривал. Она, упрямая, все же решила, что уехал автобус без нее, потому как водитель новый, ответственный, всегда вовремя приезжает, минута в минуту.
Делать нечего, пришлось домой возвращаться. И надо же было нам встретить на пути Нинку, которая неторопливо шла к остановке, нагруженная полными корзинами. Слово за слово, выяснилось, что до автобуса еще время есть, можно не спешить. Развернулись мы опять в прежнее направление. Тут уже и автобус пыль поднял.
– Вот видишь, Лида! Говорил я тебе. А ты – опоздали, опоздали! – попытался я неосмотрительно реаби-литироваться.
И тут Лида поглядела на меня выразительно, видно, вспомнила про петуха и вмиг разгадала мой ход с часами:
– А ты чего раскукарекался?! А?! Плимутрок хитрющий! – вспылила она, когда я ее в автобус подсадил. – Иди, иди! Вечером поговорим!
Пришел я домой. Петр Петрович свой гарем выгуливает. Мне бы такое уважение от женской половины! Нет, думаю, никак нельзя птицу загубить! Спасать надо. Сгреб я петуха под мышку и пошел к Иванычу. Так и так, все ему рассказал.
– Хоть из дома уходи с этим петухом! Да разве Лиду можно оставить? Ей без меня никак, знаю, проверял в молодости еще.
Иваныч мне посочувствовал и говорит:
– А хочешь, я его… того… Мигом, и ойкнуть не успеет!
– Нет, – говорю, – спасибо, сосед. Видно, нет другого выхода, как из дома уйти.
– Вот еще. Выход всегда есть. Зачем вам вместе уходить? Кто набедокурил, тот пусть и сматывается! Давай поселим твоего петуха у меня в баньке. В птичник нельзя, сам понимаешь. Мне петушиные бои ни к чему. А поживет в одиночестве, подумает над своим поведением. Глядишь, и опять научится вовремя кукарекать, как все нормальные люди.
Всегда меня Иваныч выручает, золотой человек! Оставил я у него Петра Петровича, а сам сходил в супермаркет к Таньке, купил тушку петушиную и суп сварил. С лапшей. Лида с рынка вернулась в настроении, все яйца продала. Я на нее поглядываю с печалью неподдельной, а сам в тарелки суп наливаю. Она даже прослезилась:
– Он? Плимутрок?!
Я только молча кивнул. Суп мы есть не стали. Лида все-таки женщина тонкая, понимающая. Спать легли, она спрашивает тихонько, куда я петуха дел. Не поверила, что сварил. Да и отличить бройлера от домашнего петуха не глядя можно, по запаху.
– На волю отпустил. В лес.
Мир в семью вернулся, это главное.
А на следующий день Иваныч меня не переговоры вызвал.
– Забирай своего Петровича назад. Или конец ему! Он всех деревенских петухов с ритма сбил. Вся деревня в три часа ночи кукарекает! Эпидемия! Заразный твой петух оказался, – раскудахтался сосед. – А ну как заводилу искать начнут?! У меня с супругой контры. А ты спишь спокойно!
Оно и правда, намаялись мы с Лидой за неделю, и в эту ночь крепко спали. Только как теперь быть с этой эпидемией? Последний выход остался. Поехал я с петухом в город к ветеринару.
– Так и так, дайте ему какое-нибудь лекарство, поскольку петух очень ценный. Его в Москву на ВДНХ в прошлом году приглашали, медаль дали… За породу… А он кукарекает! Ночью.
Доктор хоть и молодой, а понимающий оказался, хороший человек.
– У вашего петуха кризис среднего возраста. Сбой внутреннего ритма, понимаете? – говорит. – Ему нужны новые ощущения, обострение чувства, которые вернут гармонию с внешним миром… Понимаете?
Я мало что понял, но советом ветеринара воспользовался – поехал на птичий рынок и купил двух курочек плимутроков, таких же полосатых, как и мой Петр Петрович.
Выпустил на родной двор петуха с новыми курочками, Лиду позвал.
– Гляди-ка, Лидушка, вернулся наш Петя и подружек с собой привел, несушек. Теперь у него точно будильник наладиться.
На следующее утро, прокукарекал петух, тут же часы пробили четыре, и я, взмахнув крыльями, медленно спустился на землю. Только тот факт, что во сне я летаю – секрет!

(с) Ксанка