рассказ Вне системы...

[Следующая]

(новый тип человека-homo sovieticus, время - 70-ые годы прошлого столетия, место -Москва)

В этом году апрель со своими яркими солнечными днями ворвался в город стремительно, и после холодов занудливого сумрачного марта всё стало торопливо таять, течь, оживать и пахнуть чем-то особенно свежим, весенним и романтичным. Эля с удовольствием перебралась из тёплой куртки в демисезонное красное пальто, в котором можно было модно поднять воротник и поверх, на плечи, распустить волосы из-под легкомысленно ажурной серой шапочки. А если перебежки между метро и автобусами были короткими, то и вовсе спрятать эту шапочку в сумку до позднего возвращения домой. Но вечером ощутимая прохлада неприятно напоминала о себе, и девушка, выскочив из жаркого вестибюля метро, и потерпев холод на остановке минут пять, всё-таки натягивала шапочку, пряча скорее уши, которые мёрзли, чем голову, за которую так беспокоилась мать. Впрочем, Эля теперь могла и не слушать мать, потому что жизнь была расписана по-взрослому и вполне дисциплинированно: работа до пяти часов и чуть ли не каждый день учёба в вечернем неинтересном институте. Возвращалась она в полпервого-ночи, потому что ездить приходилось очень далеко. И жить в таком распорядке ей было невероятно скучно, но подчиняться, увы, приходилось. Её собственная воля проявлялась пока только в том, что она легко, почти без будильника, вставала в шесть часов утра для небольшой пробежки в любую погоду. Можно было бы эти полчаса поспать, но эти пробежки хотя бы на короткое время позволяли ей считать себя той, кто выбирает образ жизни исходя из собственных интересов в противоположность родителям, которые, по её представлениям, подчиняются навязанным общим правилам. Кем «навязанным», она старалась не думать, но время от времени давала себе слово, что как только будет самостоятельной, то станет полной хозяйкой всей своей жизни. И размышляла она об этом как раз именно во время пробежек, потому что остальное время было предназначено для других мыслей. Такое утреннее «свободомыслие» на бегу совершенно разгоняло всякую сонливость, поэтому, проглотив маленький завтрак, она быстро, по-спортивному, собиралась, мчалась на работу и никогда не опаздывала. Туда ездить было тоже далеко, но время в пути было отведено для хорошей литературы. В транспорте , несмотря на час-пик, читать ей удавалось много. В любой толпе Эля упрямо лезла за очередной «умной» книжкой в сумку, умудряясь раскрывать её, несмотря на молчаливое неодобрение полусонных, прижатых друг к другу людей и, чуть ли не вертикально, слегка касаясь переплётом спины впереди стоящего, она почти полностью погружалась в чтение. Надо было только крепко держать книгу, чтобы кто-нибудь, протискиваясь на выход, не вынес её своим телом. Между чтением в дороге и собственно работой, было место и для более девичьих фантазий: девушка успевала придумать десятки историй про встречу с самым особенным и пока совершенно незнакомым молодым человеком. Не то, чтобы она была обделена вниманием, напротив, как только Эля появлялась на занятиях в институте, особенно если это были очередные лабораторные по физике или «технологии металлов», то молодые люди, а их в группе было немало, ловили её взгляд, чтобы при малейшем ответном знаке сразу оказаться рядом. Но среди них не было ни одного, кто мог бы заговорить c ней на том языке, на котором говорили её любимые герои в книгах «настоящей литературы». Речь и манеры этих реальных молодых людей изысканностью не отличались.
В воскресные дни Эля вынуждена была делать уйму домашних дел, не считая выполнения всяких заданий первокурсницы. И, как правило, эти дни вообще не оставляли никакого следа в памяти. Из этого благопристойного распорядка жизни, которым так гордились её родители, для «личной жизни» Элей были отвоёваны пока только субботы. Хотя эти дни были очень разными по наполнению, но если что-то особенное случалось именно по субботам, то можно было думать об этом в течение целой недели. Когда же Эля решилась перейти с одного места работы на другое, то субботы, заполненные обычно какими-нибудь свиданиями или вечеринками, теперь стали просто драгоценными: в эти дни она стала ездить в мастерскую художницы, пожилой дамы, которая так неожиданно пригласила Элю к себе на занятия живописью. Это случилось в солидном проектном институте: девушка была ею выловлена в обеденное время возле столовой для «небольшого разговора». Выяснив, что Эля мечтает научиться рисовать, художница, импозантная дама лет пятидесяти с неторопливыми манерами абсолютно свободного от системы человека, тут же объявила ей, что совсем рядом есть хорошая мастерская и что Эля может приходить туда на занятия. В качестве оплаты эта художница хочет сделать с неё два портрета для ближайшей выставки. Эля была польщена, но, как всегда, чуть робея перед такими людьми, постеснялась спросить, как её зовут. Выяснилось также, что только субботы были в распоряжении самой художницы, а другие дни в этой мастерской она проводила занятия рисунком и лепкой с детьми, так как это было обязательным условием владения помещением. Зато по субботам, как сразу же объяснила эта дама, она приглашает своих друзей для рисунка и живописи и свою знакомую «натуру» Стефочку. Кроме этого, в перерывы между сеансами и после все обсуждают выставки или какие-то свои особые случаи в творчестве, потом обязательно пьют чай и «радуются». Всё это сразу пленило девушку, и она тут же пообещала появиться в первую же близкую субботу. Вернувшись в отдел, Эля долго думала, кого бы спросить, как зовут эту художницу, в результате пошла к своей непосредственной начальнице, совершенно запутала её, пытаясь дипломатично описать внешность этой женщины, но как только сказала о мастерской рядом с проектным институтом, сразу получила ответ : Гордижанская Елена Степановна – известное имя среди художников.
Теперь все последующие субботы для неё стали самыми ожидаемыми днями. Там, на сеансе рисунка, собирались очень разные люди: и такие неумелые художники, как сама Эля, хотя все старше её по возрасту, и серьёзные, «настоящие», как ей казалось, художники, приходившие ради «натуры» - эффектной черноволосой женщины лет сорока, миниатюрной и с очень хорошими пропорциями тела.
И в этой субботней компании все были «просто милейшими людьми», как заочно охарактеризовала их хозяйка мастерской. С этим Эля внутренне согласилась с первого же знакомства. Но главное для неё было другое: как непринуждённо, интересно и остроумно вели они разговоры на высокодуховные темы на том самом особенном языке, который так нравился девушке. Субботы стали для неё праздниками.
Сама Гордижанская казалась Эле немножко странной. Эта дама, в отличие от всех женщин в институте никогда никуда не торопилась, говорила всегда очень спокойно и ласково, что заставляло собеседников принять её тон. Со стороны даже показалось, что на работе её многие побаивались, хотя начальницей в своём отделе Елена Степановна не была, одновременно сотрудницы украдкой подсмеивались над её нарядами, которые были почти домашними, или, скорее дачно-деревенскими. На работе был принят подчёркнуто элегантный стиль в одежде (впрочем, вся элегантность дам состояла в обтягивающих тело блузе и юбке независимо от размера носительницы) и обязательно с «аккуратной головой». От мужчин требовалось приходить или в костюмах или в свитерах. Молодые специалисты, приходящие в джинсах «на новенького» или в чём-то очень авангардном, выслушивали целую лекцию об основателях фирмы и об обязательности слежения за своим внешним видом. Как правило, в течении недели все смирялись, или… вынуждены были уйти. А среди более старших эпатаж был вообще невозможен. Но эта женщина жила по своим правилам. Элю это одновременно и восхищало и пугало. Гордижанская никогда не делала себе иных причёсок, кроме «деревенского» небольшого узла на затылке, при этом седые волосы у начала пробора надо лбом постоянно выскакивали из этой незатейливой причёски и непринуждённо опускались почти до плеч. Время от времени Елена Степановна небрежным жестом пыталась прижать их заколками–«невидимками», но как-то «на ходу» и без зеркала. Очки в простой тёмной оправе чаще всего у неё были эффектно закинуты чуть выше лба, и только они иногда могли «укротить» на время эти непослушные пряди волос. Эля решила, что очки ей нужны для образа, но потом поняла, что очками художница всё же пользовалась, но только при чтении. Ходила она всегда в длинной, почти до пят, юбке, каких-то просторных и мягких блузах, вернее, рубахах. Впрочем, в ту зиму мода на тёплые клетчатые мужские рубашки активно вошла в гардероб женщин почти всех возрастов, но в институте в них появлялись только самые молоденькие на день-два. И потом возвращались к более привычному для глаза стилю. А Елена Степановна, продолжая одеваться по-своему и вопреки правилам, казалось, вообще, не обращает внимания на косые взгляды окружающих. И это никак не вязалось по представлению Эли с образом того, кто имеет имя и личные выставки даже в ЦДХ на Крымской. Отдел дизайна, где она работала ведущим специалистом, был на каком-то особом, вольном режиме по сравнению со всеми остальными строительными отделами, тем не менее и там были сроки, которые тоже могли «срываться». Но было трудно представить, что кто-то с ней может ссорится или жёстко выяснять отношения, пусть даже «рабочие», как случалось нередко среди остальных сотрудников. Рядом с этой необычной женщиной Эля сразу почувствовала себя и взрослой, и под защитой, а этого, в борьбе за свою независимость, девушке очень не хватало.

/продолжение следует/

[Следующая]

/продолжение/
Между тем, от прежней работы она оставила общение со своим бывшим прямым начальником, художником Кириллом, с которым сложились замечательно ровные спокойные отношения ученицы и учителя. Он был старше на тринадцать лет и с гордостью указывал Эле, что считает себя успешным человеком. К тому же он был женат и имел дочь одиннадцати лет, «умницу и красавицу» - об этом он любил повторять при всех ещё на той работе, откуда Эля ушла, и это для Эли это имело свои дополнительные преимущества: он, конечно, не будет к ней «приставать». Сама она восхищалась им только, как «интересной личностью», но, отнюдь, не как мужчиной. Эта долговязая сутулая фигура художника с узким лицом в очках с дутыми линзами (зрение у него было неважное), с жидкими, вечно свалявшимися волосами почти до плеч и желтыми крупными зубами заядлого курильщика под короткими встопорщенными усами совсем не вдохновляла девушку в её неполные восемнадцать лет. С точки зрения Эли, влюбиться в такого было невозможно, и она даже тайно жалела его жену, которую никогда не видела, но представляла себе пышной молодой особой непременно в платочке. Такой воображаемый образ чем-то напоминал героиню Нонны Мордюковой из знаменитого фильма. Однако общение с Кириллом было всегда для девушки открытием каких-то новых знаний, поэтому иногда, после ухода с той работы, где он, разумеется, остался, они встречались по субботам и шли гулять либо в тогда открытый Донской монастырь, либо вдоль набережной Кремля и дальше в сторону от центра, где народу обычно почти не было. За два-три часа Эля внимала всему, что он ей рассказывал, и только серьёзно кивала, когда он, оборачивая к ней хмурое серьёзное лицо, иногда даже останавливался, чтобы подчёркнуть значительность всего сказанного, и настоятельно требовал от неё «запомнить это сразу и на всю жизнь». А иногда они просто молчали, шагая рядом, и это тоже было особым общением, которого им обоим было вполне достаточно. Кирилл знал, что она вынуждена была пойти учиться не туда, куда хотела, потому что «туда» она провалилась на последнем экзамене, и родители поставили перед ней ультиматум: учиться хоть бы где, вот и пришлось пойти в технический ВУЗ на вечернее отделение. Он уже знал, что ей там всё и все не нравятся, и она таит от родителей мечту бросить его, чтобы идти заново поступать туда, куда тянется душа. И когда в который раз затевался об этом разговор, Кирилл опять начинал убеждать её, что лучше поступать туда, где он сам учился, или хотя бы в Текстильный, а Эля, привычно кивая, не перебивала его, вслух своего мнения не выражала и твёрдо знала, что со временем решать это она будет только сама.
В конце февраля, когда девушку пригласили в мастерскую, первым, с кем она поделилась своей радостью, был, конечно, её «учитель». Сбивчиво рассказав по телефону о своём новом знакомстве на работе, она сразу пригласила его в субботу присоединиться к ней. Но тот сослался на дела и лишь попросил узнать у «этой самой Гордижанской», будут ли ему рады, если однажды он тоже придёт писать натуру. Тут девушка сообразила, что действительно хорошо бы сначала спросить разрешения у хозяйки мастерской, однако…не решилась, ни в первый, ни во второй разы подойти с этим вопросом. Только после двух суббот Эля тихо в коридоре спросила художницу, можно ли прийти на сеанс с «натурой» её «одному хорошему знакомому». После пары вопросов о нём разрешение было получено. Девушка с трудом дождалась понедельника, чтобы передать приглашение – «удобно» звонить и говорить о чём-либо с Кириллом возможно было только, когда он был на работе. А там ей ответили, что он заболел.
В следующую субботу до появления Эли в мастерской Елена Степановна успела всем рассказать о новом участнике студии. Известие о его болезни всех немного разочаровало, но вдруг оказалось, что заболела и «натура». Эта маленькая женщина со странным взглядом всегда мимо собеседника вносила свои особые «краски» в субботние встречи: в перерывах между сеансами она, закутанная в яркие восточные халаты, беспрерывно что-то говорила, ходя между мольбертами и рассматривая все работы. При этом эмоционально жестикулировала и почти не слушала отвечающих ей. Это казалась Эле очень забавным и милым. Называть её Стефанией, как все просто по имени, она не решалась – женщина была вдвое старше её, а спросить отчество и вовсе стеснялась. Поэтому она старалась всегда молчать, когда эта женщина с таким редким удивительным именем снисходительно поверх головы глядела как бы в сторону девушки. При том, что Эля была почти на голову выше её, но взгляд «натуры» казался именно таким: величественным и властным одновременно, и девушка сразу опускала глаза.
Елена Степановна провозгласила «день быстрых работ» и, вытащив откуда-то из старых шкафов в углах мастерской совершенно невероятно помятые старинные самовар и поднос, бархатные тряпки и муляжи фруктов, соорудила сложный и красивый натюрморт. Эля взяла мелки и нерешительно начала рисунок. Остальные работали кто чем. Через три часа был объявлен перерыв, все как-то с удовольствием вздохнули, а Эля решила после чая, если не случится какого-нибудь особо интересного разговора, поехать домой. Мысли её всё время возвращались к Кириллу. Она очень хотела, чтобы он был с ней рядом в эту субботу, но теперь, в его отсутствие, почему-то пыталась смотреть на всех его глазами. И тут вдруг начала ощущать, как все удивительным образом вписываются в характеристики, которые давал людям Кирилл во время их долгих прогулок. Девушка не могла понять, почему он бывал так непримирим ко многим типам людей, но теперь почувствовала, что какая-то новая тайна мотивов их поведения начинает чуть-чуть ей приоткрываться. И очень хотелось понять самой, нравится ли это ей и насколько, может ли она доверять своим новым взглядам на тех, кто до этого её только восхищал… А для этого надо побыть одной, пусть все остаются на чаепитие, она, пожалуй, поедет домой. Но тут, скалывая лист с мольберта она вдруг услышала:
- Пусть все пьют чай, Элечка, а Вы для меня посидите, пожалуйста, прямо вот на этом высоком стуле, - и художница поставила высокий специальный стул для натуры в середине студийной комнаты. - Не волнуйтесь, мне достаточно получаса, а потом я Вас тоже напою чаем. Нельзя же упустить такую возможность, наконец, написать Ваш портрет, тем более, что сегодня Вы так живописно одеты, - с этими словами Елена Степановна привычным жестом заново подколола прядь волос заколкой, опустила очки на нос, потом опять закинула их почти на темя, отчего все передние непослушные пряди были ими на время схвачены и прижаты .
Эля послушно села, одёрнув ярко изумрудную коротенькую юбку. Но её попросили сесть боком к спинке стула, положить локоть на одну из редких перекладин, а вторую руку – поверх скрещенных нога на ногу, а также чуть-чуть изогнуть шею, как будто она чем-то любуется, и «думать непременно о чём-нибудь очень хорошем». Впрочем, поза была достаточно удобной, и девушке показалось, что быть неподвижной каких-то полчаса совсем нетрудно. Волосы Эли сами по себе эффектно свесились в сторону наклона головы. Жёлтая батистовая кофточка в мелкий зелёный цветочек («яичница с луком» - как над ней посмеивался отец Эли) обнимала небольшими красивыми складками стройный стан девушки. Художница прищурилась, громко зацокала, покачивая головой, и тут же раскатала большой кусок обоев на полу. Потом, покопавшись в шкафу, достала кисть с длинной ручкой. То есть, настолько длинной, что можно было запросто рисовать стоя, - Эля никогда не видела таких кистей. Удобно расставив полукругом большие банки с гуашью, художница положила подле себя на полу кусок старого ватмана для палитры. Все предвкушали нечто такое, что, как чувствовала Эля, сродни настоящему колдовству. Народ расселся с чашками чая и печеньем в руках, подобно публике за спиной дирижера. Самой девушке невозможно было видеть, что получается, и она терпела, уговаривая себя, что если будет совсем плохо, то ни в коем случае не разрешит выставлять свой портрет. Где-то она читала, что такое возможно.
-А что, Элечку надо бы забрать мне с собой, - заговорил самый пожилой участник занятий, художник, которого почитала сама хозяйка мастерской, - я с неё сделаю мозаику. Вы знаете, какой выгодный я получил заказ? – сладким голосом вопросил он и шумно запил чаем.
- Да, заказ грандиозный, - буква «о» была протянута Еленой Степановной особенно задушевно, - у Эли такие длинные ноги и такие красивые руки. А какие у неё синие глаза! – продолжала она, отвечая ему, при этом так активно мешала краски и затем такими размашистыми и мощными движениями кисти наносила, судя по всему, крупные мазки, что казалось: там, на развёрнутом куске обоев, она пишет что-то очень героическое. Но девушке видно было только, как все неотрывно следили за её движениями, когда она азартно смачивала кисть, потом несколько раз тыркала ею по палитре и, прищурившись сквозь вновь растрёпанные волосы, чуть-чуть покачавшись своим крупным расплывшимся телом, сильно, со скрипом вела кистью по бумаге. Эля никогда ранее не видела, чтобы так интенсивно и быстро писали краской, и в глубине души она даже представить боялась, что там получалось. «Какие же они синие? Почему мне так часто говорят, что глаза синие? - с изумлением думала Эля, но слова художницы опять вернули её в состояние обожания всех присутствующих, - надо бы спросить родителей, а вдруг разрешат махнуть с этим старичком на завод, ведь, позировать совсем нетрудно…»
Но эта мысль была несостоятельной: девушка понимала, что её никогда не отпустят. В голове поплыли фотографии с мозаик и картин Диего Ривейра из прочитанной книги, и она решила, что, им, пожалуй, говорить об этом приглашении не стоит. Между тем, идея старого художника всем понравилась, и её начали активно обсуждать. Эля устала сидеть и уже отчаянно ждала окончания сеанса. Полчаса уже давно прошли.
- Ну, вот почти и всё! – Елена Степановна решительно отставила кисть, вертикально прислонив её к спинке свободного стула, и пошла за мольбертом. – Эля, подождите чуть-чуть, мне надо ещё доделать лицо.
/продолжение следует/

[Следующая]

/продолжение/
Она прикнопила кусок обоев вертикально к мольберту и взяла небольшие «нормальные кисти». Но сидеть было уже невмоготу, и Эля начала шевелиться.
-Ну, хорошо, я потом по памяти доделаю, здесь совсем немного осталось. Вы свободны, Элечка, можете посмотреть, - и она легко развернула весь мольберт к ней.
На девушку глянула какая-то совсем незнакомая, эффектно синеглазая и романтичная Эля. Все начали шумно восхищаться, а хозяйка мастерской только благосклонно кивала, принимая от всех поздравления с удачей. Портрет сидящей Эли, написанный мощными крупными мазками, вместе с тем на расстоянии в несколько шагов, мастерски передавал все особенности девушки: её утончённые руки с длинными пальцами, гибкую фигуру, которая как будто на несколько минут присела отдохнуть, чуть скуластое лицо с римским носом с маленькой горбинкой и задумчивые большие глаза, которые действительно были синими. Или лазурными, если иметь ввиду особенность гуашевых оттенков. Волосы были, как показалось Эле, значительно светлее.
Рассматривая себя, девушка как раз об этом хотела сказать, но Елена Степановна её опередила:
- Да-да, волосы я потом подправлю. И губы тоже, у тебя они такие живые – надо поправить, - она вдруг перешла на «ты».
Эля была очень довольна, что её видят такой, и спросила, когда будет выставка, на что получила рассеянный ответ, что где-то через месяц… После чего все сели опять дружно пить чай. Почувствовав себя почти счастливой, она опять сказала самой себе, что именно такая жизнь настоящая и что надо обязательно научиться рисовать.

***

- Кирилл, что с тобой было? Ты выздоровел? – девушка очень обрадовалась тому, что уже в понедельник в обеденный перерыв, когда в рабочей комнате никого не осталось, она смогла по телефону застать его на работе. Услышав что-то вялое в ответ, Эля быстро-быстро начала рассказывать про прошедшую субботу, про приглашение позировать для настоящего крупного «очень старого», - на всякий случай почему-то торопливо добавила она, художника, и что для этого надо с ним ехать аж на завод на Волгу, и вообще, что уже «посидела» для «той самой Елены Степановны», которая сделала с неё потрясающий портрет. И главное, она получила для Кирилла разрешение приходить писать или рисовать натуру.
- Надеюсь, не ты будешь ню? – хмуро спросил Кирилл. – А портрет с тебя, … да, интересно посмотреть. Не знаю, как в ближайшую субботу, но в первую апрельскую точно смогу. Звони, сейчас работы подкинули много. Сама знаешь, как тут, … пока, - и не дожидаясь ответа, он положил трубку.
Девушка несколько надулась от обиды на такую реакцию, однако, и ей самой с утра подкинули столько работы, что вся неделя проскочила незаметно. Незаметно для души пролетели какие-то скучные лекции вечером, подряд два дня лабораторных работ, где к ней прибился какой-то взрослый студент, рыкнув на всех остальных, чтобы не примазывались, между тем, как сам, заглядывая проникновенно в её «синие» глаза, надеялся на «правильные и хорошие результаты в тетрадях». И не только в тетрадях, но Эля фыркнула и пригрозила, что готова помочь только до выхода из аудитории. Он, согласный и на это, покорно вписывал результаты в таблицы. Вообще, девушку очень забавляли все эти будущие инженеры. Какие-то они были примитивными и прямолинейными. После занятий она стремительно убегала, не давая никому надежд на возможность её проводить.
Последняя мартовская суббота в мастерской получилась совершенно нерабочей. «Натура» пришла, но потребовала для себя дополнительных рефлекторов для тепла, потому что где-то «схватила насморк». Однако, после тщательных поисков, нашёлся только один дополнительный рефлектор, и женщине милостиво разрешили задрапироваться в красивый бархат вишнёвого цвета. На некоторое время это всех вдохновило, но…Стефания начала вдруг неудержимо чихать, и сеанс решили прекратить. Зато выставили прошлые натюрморты, и Гордижанская потребовала всеобщего обсуждения. Оно было очень доброжелательным к тем, у кого было явно неудачно, и всячески норовило скатиться в шутку на совершенно отвлечённые темы. Эля обычно старалась не принимать участия в таких шутках, потому что они так или иначе являлись отголосками каких-то общих событий и были больше похожи на сплетни. Но ей всегда было интересно. В этот раз все вспоминали отсутствующего старого художника, который, по словам Елены Степановны, увлёкся одной из своих почитательниц. Почти в лицах хозяйка мастерской изображала сцену его восхищения молодой особой, и это было очень похоже на гоголевскую сцену посещения дьяком Солохи. Кроме Эли почти все знали эту почитательницу старика-художника, поэтому все взрывались смехом после очередной фразы повествования. Попутные комментарии слушателей добавляли ещё большей пикантности рассказу, что объединяло всех общностью впечатления от косвенного присутствия в том сюжете. Эля не понимала этой радости, но училась, как ей казалось, быть взрослой…
Все пребывали в прекрасном настроении от этих шуток и с азартом жаждали чая с печеньем. Началось обсуждение каких-то новостей с разных выставок. Вот это Эля впитывала вместе с чаем, как самое главное всего вечера. На выставки она почти не успевала, а слушать рассуждения Елены Степановны о современных художниках было всегда очень интересно.
***
Пролетела ещё одна неделя, и первая суббота апреля была ожидаема, как никогда. Кирилл взял адрес мастерской и сказал, что придёт сам. А там уж Эля его «представит». Он опоздал, и на его звонок в дверь (мастерская была в подвале жилого дома, и вход был прямо со двора) Эля понеслась открывать с карандашом в руке. Повесив куртку с шарфом в тёмном коридоре и идя несколько картинным широким шагом в сопровождении девушки, он вошёл в мастерскую.
- А-а! Вот и новый «знакомец», - тут же гостеприимно отозвалась хозяйка. – Проходите-проходите, будем дружить. Вот там мольберты, там ватман, - она, не отходя от своего места, указывала рукой, где что брать. – Меня зовут Елена Степановна, а как Вас величать?
- Кирилл, - смутился в усы Элин «знакомец», и тут же, взглянув оценивающе на натуру, пошёл устанавливать себе мольберт. На Элю он даже не глядел, и девушка, решив про себя, что он, наверное, стесняется, постаралась сделать вид, что сама серьёзно погрузилась в рисунок. В студии было тихо, краем глаза Эля видела, что Кирилл увлёкся и быстро-быстро, почти не глядя, наносит линии карандашом. Он встал довольно далеко и боком от неё, поэтому результатов рассмотреть было невозможно. Мельком взглянув на остальных, девушка видела, что все заняты только своим делом и лишь художница чему-то своему едва заметно и лукаво улыбается, глядя то на натуру, то к себе на мольберт. Два часа пролетели незаметно. Эля успела много раз стереть и нарисовать ногу, которая всё равно не получилась и выглядела «совершенно не от той фигуры». Остальным в своем рисунке она была удовлетворена, но эта нога, …нет, с ногой ничего не получалось. Прозвенел колокольчик: хозяйка мастерской таскала его в кармане своего необъятного фартука, который одевала, работая с углём или соусом.
- Всё-всё! Перерыв! Наша Стефочка устала, а я сейчас у всех посмотрю, - и она по-хозяйски двинулась осматривать все работы. Кое-кому было указано на «типичные» ошибки, некоторым она благосклонно кивала головой и, ни слова не говоря, шла дальше. Дойдя до Эли, Елена Степановна сначала пристально поглядела на девушку.
- Сегодня, Элечка, не Ваш день, - она опять перешла на «Вы», и это вдруг расстроила Элю больше, чем «неправильная» нога. – Посмотрите, фигура у Вас не стоит, а разваливается на части и даже не подозревает, что сейчас умрёт.
- Кто умрёт? – пронзительно зазвучал голос Стефании, которая, утопая в роскошным халате-кимоно, уже спешила посмотреть о чём речь. – Я не хочу умирать! Сотрите всё, такое оставлять нельзя! – и гордо выпрямив спину, она ушла за свою перегородку.
- Да, нога у меня сегодня не получается никак, - покаянно пробормотала девушка.
- Лапочка, не одевайтесь целиком, после чая мы продолжим… - сказала художница вслед ушедшей натуре. Не поворачивая головы, она продолжала внимательно смотреть на рисунок Эли. - Тут не нога, …тут другое, но не переживайте так, надо просто перевернуть лист и начать всё заново.
Пока она это говорила, все с интересом подтянулись и теперь толпились сзади. Девушка тут же почувствовала их плохо спрятанное недоумение, и от этого внутри становилось всё хуже и хуже. Наконец, Елена Степановна отошла от Элиной работы и, пройдя с незначительными замечаниями ещё двух студийцев, подошла к мольберту Кирилла. Он стоял около своей работы и что-то слегка подтирал ластиком.
Наконец, хозяйка мастерской отошла от Элиной работы и, пройдя с незначительными замечаниями ещё двух студийцев, подошла к мольберту Кирилла.
- Что ж, очень даже… - она по-деловому кивнула ему, как равному, - Вы где-то выставляетесь?
- Давно уже нет. Но пишу и складываю всё «горкой» - пошутил он.
- Я подумаю, что можно для Вас сделать, - и она повернулась ко всем, хлопнув в ладоши. – А сейчас чай, кто-то нам принёс сегодня торт, …уже забыла кто и почему. Но нам будет вкусно!
Студийцы оживились и гурьбой отправились мыть руки. Кирилл подошёл к Эле.
- Пойдём? Я чай пить не буду. У нас есть ещё немного времени сегодня? Я хочу тебя отвести к своему приятелю, скульптору, я с ним учился. И опоздал, потому что договаривался с ним о встрече.
- Ну, пойдём, я сейчас только предупрежу, - и девушка отправилась «отпрашиваться», с радостью запрятав своё настроение от неудачного рисунка подальше и поглубже.
Елена Степановна рассеянно выслушала просьбу уйти без чая, кивнула, а потом вдруг тихо и серьёзно сказала:
- Элечка, Вы не для него…он ужасен, но художник хороший. А Вы не для него, слышите? Идите.
/продолжение следует/

[Следующая]

/продолжение/
На улице ещё было светло. За день солнце с удовлетворением растопило последние горки снега на газонах, и теперь влажная земля выразительно чернела рядом с неровным серым цветом тротуаров. Почти не разговаривая, они быстро шли к метро. Эля совершенно не думала о том, куда её сейчас повезёт Кирилл, а в голове всё время вертелась последняя фраза художницы. «Конечно, не для меня, зачем он мне нужен? Тоже мне - парень, мне просто интересно с ним…» - думала девушка, но досада от того, что Кирилл не понравился, вообще почему-то всё кругом окрашивала в скучный цвет асфальта. Войдя в метро, она опомнилась:
-А куда нам ехать?
- Одну остановку, просто я не люблю ждать троллейбусы, а можно было бы и поверху поехать, - он явно обрадовался, что она, наконец, заговорила. – А любопытный народ там собирается, ты походи туда, тебе полезно.
- А ты?
- Да нет, мне это не очень. Хочешь, я после занятий ещё часик с тобой буду гулять? Живу же рядом с мастерской, но туда …нет, - он говорил это не то себе, не то ей, и Эле было непонятно: что ему-то не понравилось там?
Они вышли из метро и пошли переулками старой Москвы, при этом Эля, погружённая в свои переживания, даже не посмотрела, где они, в конце концов, оказались. А оказались возле старинного дома. Мастерская скульптора, как и мастерская Гордижанской, тоже находилась в подвале, вернее, в полуподвале. Кирилл повёл Элю вокруг дома, так как туда также был отдельный вход со двора. Долго стучал в дверь, ругался, и когда, наконец, дверь открылась, Эля увидела заспанную физиономию мрачного бородатого мужика непонятного возраста. Он был пониже Кирилла, широк в плечах, с руками, которые, казалось, доходили до пола. Старый тёмный свитер и странного возраста брюки говорили то ли о неряшливости их обладателя, то ли о небрежении к своему творческому званию художника. Даже Кирилл смутился и задиристо начал его отчитывать:
- Я к тебе такую девушку привёл, а ты так встречаешь…
- Ну, …эта, я вас ждал и заснул, …ща, поговорим, у меня припасено, ты проходи, …проходите, - и он умчался куда-то вглубь по тёмному коридору полуподвала. Сразу слева была двухстворчатая дверь, и Эля вошла в большую и почти пустую комнату. В углу стояла раскладушка с матрасом, наспех закрытая старым одеялом, у стены, где окно было под самым потолком, стоял стол, покрытой старой клеёнкой и два стареньких стула, а в углу у двери стояла какая-то высокая деревянная доска. Впрочем, не доска, а барельеф обнажённой женщины со спины с распущенными волосами до плеч. Дерево было тёмное и формы женской спины с поднятыми вверх руками были вырезаны как-то очень грубо. Эле не понравилось, но она про себя решила, что, наверное, ничего не понимает в деревянной резьбе. Однако, ей казалось, что муза скульптора должна быть непременно с тонкой и изящной фигурой, а тут… «муза» была плотного телосложения с короткими ногами и обвисшими ягодицами. Было что-то приземлённое и обыденное в этой фигуре.
- Это он жену по памяти режет, - Кирилл кивнул головой на барельеф, - ушла она от него. Денег стало мало, и ушла. А он забыть не может, решил сделать два барельефа…
- А где второй? – Эля поняла, что второй барельеф будет в фас.
- Второго ещё нет, - скульптор вошёл с бутылкой водки, тремя стаканами и открывалкой, которую держал, зажав мизинцем. – Ещё дерево в морилке. Я вообще с деревом редко работаю, но последнее время хочется только с ним. А вы закуску с собой взяли?
- А как же, - и Кирилл подмигнул Эле и извлёк из внутреннего кармана пальто две банки рыбных консервов, а из кармана снаружи – газетный свёрток. Внутри оказался чёрный хлеб.
- Я - нет, я ничего не буду, - тут же запротестовала Эля. – Вообще, что ещё можно посмотреть? И я пойду.
- Девушка, Вы…ты не бойся, я сейчас тебе конфет принесу, мы просто поболтаем, лады? – не дождавшись ответа, мужик опять унёсся в коридор и довольно быстро вернулся с коробкой шоколадных конфет. Она была ещё не вскрыта.
- А всё-таки, у Вас что-нибудь ещё посмотреть есть? – Эля, глядя в упор в заросшее бородой лицо приятеля Кирилла, упрямо решила про себя повернуть ситуацию так, чтобы до водки дело не дошло. Ну, или оттянуть этот момент на как можно дольше, а потом убежать. Опыт побега в разных вариантах уже был, и девушка была уверена, что и здесь всё получится. На Кирилла она даже смотреть больше не хотела: завёл, называется…
- Пошли, покажу, Кир, ты тоже новое не видел, - и скульптор, поманив своей орангутанговой рукой, первым вышел в коридор. Кирилл галантно предложил Эле идти вслед впереди него.
- А как звать-то его? – тихо спросила она, обернувшись.
- Димка. Но он любит, чтобы женщины его звали Дмитрием.
Они прошли какой-то длинный полутёмный коридор, свернули и вдруг оказались в комнате, ярко освещённой несколькими лампами на длинных шнурах от потолка. По размерам она была чуть меньше той, где был стол, но вся хаотично заставлена. По всем стенам стояли деревянные и каменные скульптуры и барельефы на досках и, кажется, гипсовых плитах. На двух металлических столах лежали крупные деревянные заготовки, стояли какие-то большие ящики, а в углу стоял холодильник. Рядом с ним была приоткрытая дверь в другое помещение, и, похоже, оттуда шёл странный запах.
Эля потянулась взглядом туда, но Дмитрий, подойдя к двери, перехватил её желание всё исследовать:
- Корыто там с морилкой и пахнет. Химия всякая… девушкам там быть вредно… - он плотно закрыл дверь.
Эля пожала плечами и медленно двинулась вдоль ближайшей стены, где на стеллажах стояли разные начатые и недоделанные гипсовые фигуры. Смотреть было неинтересно.
- Элька, посмотри, интересно вот тут, - позвал Кирилл, оказавшись за стеллажами дальше. Послушно подойдя, девушка увидела несколько, почти одинаковых по высоте, продольно распиленных стволов дерева. На их округлых сторонах были вырезаны странные маски.
- Это северные тотемы, я пытаюсь понять, почему их так резали, - ответил Дмитрий. – Нравится? Представляешь, у них, круглолицых, все детали лица-маски обязательно были удлинёнными. А мне, чтобы понять, надо вырезать самому…
- Старик, а здорово, - кивнул Кирилл, - Эль, ты чувствуешь, какая сила веет от этих лиц?
- Ну… - неопределённо протянула Эля, - мне не по себе рядом с ними.
- Вот! Именно этого я и добивался! – обрадовано, почти по-детски, воскликнул бородатый Димка. – Пошли пить водку, давно ж не виделись! – и страшно довольный, потирая руки, он первым отправился по коридору в «гостевую» комнату мастерской.
- Кирилл, я всё-таки уже пойду, поздно, - Эля тронула Кирилла за рукав, приостанавливая его следование по длинному коридору за приятелем, она понимала, что просто так сбежать, это ещё не всё. Надо сориентироваться, насколько далеко они находятся от метро.
- Глупости, я тебя провожу через час, даже если хочешь, до дома провожу, - Кирилл взял её за руку и, как маленькую, повёл вслед за Дмитрием.
Войдя в комнату, они обнаружили, что в качестве третьего стула возле стола возник уже притащенный деревянный ящик, покрытый старой газетой. Дима сидел на нём и по-хозяйски, широким приглашающим жестом указал им на «гостевые» стулья. За окном стремительно темнело, и яркая лампа под потолком делала эту большую и почти пустую комнату немного забавной. Эля почему-то вспомнила школьные классы, когда там выносили мебель для каких-нибудь «вечеров» перед праздниками. На столе стояли три стакана, открытые банки с рыбой и уже вскрытая коробка конфет.
- А вилки? – с деланной суровостью Кирилл глянул на Диму. – Я уже не в том возрасте, чтоб руками есть.
- Обойдёшься чайной ложкой. Их у меня две. Эле наливаем?
- Нет. Элька, нет? – на всякий случай Кирилл всё же взглянул на девушку, которая тут же замотала отрицательно головой.
- Хорошо, когда девушки не пьют, - забормотал себе в бороду скульптор. – Девушек надо конфетами кормить. Ну, за встречу!
Они звякнули стаканами и сразу выпили по половине. Потом полезли в банки с рыбой ложками, и у Эли сложилось впечатление, что есть они хотели куда больше, чем выпить. И ещё больше хотелось немедленно уйти.
- А мне чаю не будет? – она потянулась за конфетой, стараясь не показывать своего настроения.
- Дим, а чем ты собрался поить гостью? - Кирилл оторвался от банки и стал оглядываться на дверь.
- А, да, сейчас принесу, - Дмитрий ринулся с ящика куда-то в коридор, и через минуту хлопнула наружная дверь.
- Он куда? – с изумлением спросила Эля.
- Сам виноват, надо было из дома всё принести, а он дрых. Зато теперь мы можем поговорить. Эля… - Кирилл взял её руку и начал, как диковину, рассматривать её пальцы и ладошку. Девушка насторожилась, но руку пока не отдёрнула. – Понимаешь, я так больше не могу. Я понял, что не могу. Но я знаю, что не имею права, - он отпустил руку. – Ты понимаешь, о чём я?
- Наверное, да, но я не хочу это понимать. Я пойду домой, - и Эля встала со стула.
- Нет, не уходи, я не собираюсь на тебя нападать, я обещал тебя проводить, но ты должна, …просто обязана меня выслушать! – и он силой дернул девушку за руку, чтобы она села. – Прости. Я должен успеть до Димки всё сказать. Я не сразу понял, что влюбился… - не глядя на неё, он всё говорил в пол. – И знаю, что я старый, потрёпанный, а ты, как бутон, который вот-вот лопнет и превратится в шикарный цветок, я не достоин тебя, но я, … я не знаю что делать, - он со вздохом погладил руку девушки, схватился за недопитый стакан и опрокинул его. Покосившись на остатки рыбы в банке, он заел водку чёрным хлебом, а потом кинул в рот шоколадную конфету. – Щас Димка придёт, а я успел сказать только самое главное, - он посмотрел на Элю. Та сидела тихо и очень старалась жалость, которая вдруг нахлынула на неё, спрятать куда-нибудь подальше, чтобы Кирилл её ни в коем случае не увидел. Но улыбаться она тоже не могла. «Конец нашим встречам, конец», - думала Эля, глядя на свои коленки, торчавшие из-под мини-юбки.

/продолжение следует/

[Следующая]

/продолжение/
Стукнула дверь, и в толстой зимней куртке в комнату ввалился Димка с белым эмалированным чайником и газетным кульком в авоське. Увидев пустой стакан Кирилла, он протестующе возразил:
- Не! Так не годится. Чё это без меня-то? – поставив чайник с водой и выкинув кулёк из авоськи на стол, он схватил стакан, подмигнул Эле и выпил водку чуть ли ни одним глотком, после чего пошёл в коридор, на ходу снимая куртку и мотая головой. Кирилл пытался поймать Элин взгляд, но девушка боялась даже голову поднять, чтобы не встретиться с ним глазами.
- А что это Элечка такая грустная? – вернувшийся Дмитрий подошёл к своему ящику, сел и, протянув свою огромную орангутанговую лапу, пальцем попытался приподнять Эле подбородок.
-Не трожь! – откинул его руку Кирилл, резко потянувшись через стол, так как он сидел по другую сторону от девушки.
-У-у, …как всё зашло далеко… - расстроено пробормотал Дмитрий. Эля подняла голову, даже не зная, что сказать. Она чувствовала, что сейчас лучше молчать, понимая, что они выпили и вряд ли будут её слушать.
- Ты не понимаешь, Димка, - заговорил вдруг горячо Кирилл, - ты посмотри какая у неё рука! – он торжественно взял руку Эли и приподнял её так, будто сквозь неё можно увидеть лампочку на потолке. – Ты посмотри, какие это тонкие красивые пальцы, какие линии предплечья, какая шея, …а ты своими ручищами хватаешь её за лицо! Потом!- вдруг грозно сказал он, увидев, что Дмитрий решил разлить оставшуюся водку. – Я, понимаешь, - продолжил он громко и как-то отчаянно, - я который раз себя спрашиваю, а что я могу дать ей? Эти прокуренные жёлтые зубы? Это дыхание курильщика? Да, я поцеловать её и то боюсь…
- Я не буду целоваться, - твёрдо и тихо проговорила Эля.
- Не мешай, - вдруг серьёзно и строго ответил Дмитрий, - дай до конца сказать.
Девушка с удивлением и некоторым страхом посмотрела в лицо бородатого скульптора. Глаза под густыми бровями смотрели не просто строго, а почти сердито. Она вспомнила слова Кирилла о том, что от Дмитрия ушла жена.
- Вот-вот, не мешай, - уже горько улыбаясь, подхватил её «учитель», который встал, отошёл на пару шагов и, повернувшись к ним лицом, гордо вскинул голову, продолжая:
– Я, который женат уже 12 лет, какую свежесть чувств и ласк я могу ей дать? Она вся такая тягучая, как лиана, доверчивая, как кошка, и ничего не знает о жизни…Ни-че-го! А!– и он, махнув рукой, отправился обратно к стулу, топая нарочито тяжело, и с размаху сел, опустив голову.
- Кир, а может, это Эле и надо? – спросил скульптор. – Кстати, а как твоё полное имя?
- Элла, - вдруг обрадовалась вопросу девушка, она тут же хотела продолжить про своё имя, чтобы остановить речь Кирилла, но это ей не удалось.
- Не-ет! – продолжил Кирилл, взмахнув руками с колен, как будто в удивлении, и обратившись опять к Димке, совершенно игнорируя Элю. - Ей нужен ровесник, ну, или чуть старше, чем она, такой свежий, горячий, который …- он продолжал ещё что-то говорить и говорить, а Эля уже почти не слушала. Ей было его жалко, очень жалко, но она никак не могла понять, почему он в свои тридцать с хвостиком причислил себя к старикам. Он не был красавцем – да, но не стариком же…Володе, с которым она рассталась год назад, тоже было много – целых 26 лет, но он таких речей не вёл. Он просто целовал её так, что каждый раз земля куда-то уплывала. Но с ним девушка рассталась резко и непримиримо, когда узнала, что он женат. Собственно, она даже не успела сильно влюбиться. Ей просто нравилось, что он сильный, решительный и тоже…почти художник. Во всяком случае, у него уже было одно, правда, неоконченное образование, он отслужил в армии и теперь хотел учиться в другом институте, собираясь поступать вместе с ней в «тот самый» заветный, куда Эля провалилась. Она вдруг вспомнила миндалевидные глаза Володи, в которых было сразу столько чувств, что она пряталась, опуская голову или прикрывая глаза, от его взгляда, чтобы не потерять самообладания…наверное, это был всё же страх влюбиться «по-настоящему», ведь, говорил он мало, но глядел так…
- О чём ты думаешь, Эля? – тихо спросил Кирилл. Оказывается, она так ушла в свои воспоминания, что не заметила, как самобичевание «учителя» закончилось, и он уже сидел рядом с ней, а Дмитрий, наоборот, расхаживал туда-сюда по комнате.
- Я всё понял, - вдруг развернулся он к ним. – Кир, ты бы так и сказал: мне надо с ней поговорить…
- Нет, мне надо домой! - Эля решительно встала и пошла за своим пальто.
- Хорошо, - обречённо встал следом Кирилл, - я обещал, я провожу. А знаешь, я счастлив! – он прижал правую руку к груди со стороны сердца. - Да, Димка, ты не понимаешь, я так рад, что могу теперь открыто говорить Эльке, что люблю её!
Дмитрий сел на свой ящик и смотрел, как Эля сняла своё пальто с гвоздя на стене, как Кирилл отобрал его и стал ей помогать его надевать, как девушка повертела головой, видимо, в поисках зеркала, которого не было, и быстро надела шапочку наугад, как медленно и сосредоточенно одевался Кирилл, тщательно закручивая шарф вокруг горла и явно оттягивая момент выхода на улицу…
- Мы пошли, Димка, я звякну тебе…потом! – Кирилл поднял руку ладонью к приятелю.
- До свидания, Дмитрий, спасибо, в мастерской у Вас я увидела много интересного, - Эля вежливо выговаривала слова, почти не глядя на хозяина полуподвала.
- Пока вам, забегайте ещё! – и он встал для приличия, но ни шагу не сделал в их сторону. В тёмном коридоре Кирилл попытался её обнять. Девушка отпрыгнула к двери и повернула замок. Нажав на ручку, она выскочила на лестницу и быстро стала взбираться вверх.
- Не спеши, я больше не буду, - спокойно сказал он сзади. - Я буду только говорить. Потерпи уж.
Почти не глядя на Кирилла, она торопливо пошла со двора в сторону улицы. Эля была уверена, что при людях Кирилл не будет пытаться её обнимать. Ему же оставалось только догонять её.
- Эля, мы идём к метро, я тебя просто провожаю, не беги, слышишь? – он догнал её и остановил, взяв за руку. – Нам вон туда, и это недалеко.

/окончание следует/

[Следующая]

/окончание/
Девушка, стараясь на него не глядеть, пошла спокойнее. В голове вдруг возникла мысль, что уже поздно, ехать далеко и вообще, весь день такой неудачный, что его потом надо забыть. Работать, учиться, всё как всегда, … а именно этот день забыть! Кирилл шёл рядом молча.
- Вон метро, мы рядом, и время ещё детское, - наконец, нарушил молчание он. – Я поеду с тобой до конца.
- Как хочешь, если б я знала, что так… - Эля не закончила фразу, потому что поняла, что сейчас ей больше всего хочется обидеть Кирилла за весь этот «неправильный день», наговорить ему много неприятных слов, но сделать этого она не может то ли от жалости, то ли от воспитания: он всё-таки был в прошлом и начальником её и «учителем».
- Что так… - эхом пробурчал он, а потом с силой и обиженно начал:
- А ты что? Ничего–ничего не чувствовала? Вот скажи, как может художник рядом с тобой ходить и не влюбиться в тебя? Ты же сама учишься, ты же понимаешь, как вдохновляет всё красивое!
- Ну, …не знаю, - тут впервые девушка обнаружила, что ей приятно. В неё действительно влюбился человек, которого она очень уважала, и если бы не его внешность... Но на слове «уважала» она опять поняла, что теперь всё - встреч больше не будет. Всякие иные отношения, кроме тех, которые были раньше, от него она видеть не желала. – Кирилл, мы больше не будем встречаться.
-Почему? Я же не буду на тебя покушаться, я только видеть тебя хочу! – он даже остановился перед входом в метро и развернулся весь к ней. Люди лениво огибали их, утекая вглубь подземки со своими вечерними делами. Эля смутилась. Она не представляла, как можно теперь заставить себя быть рядом, если вместо интересных рассказов о творчестве разных личностей, про историю культуры, про разные страны и просто про людей, ей придётся слушать только про чувства к ней, испытывая жалость и неловкость одновременно. Глядя на его смешную лыжную шапочку, шарф, лихо замотанный поверх пальто, обиженно сверкавшие линзы очков и крупные раскрасневшиеся губы под светлыми жёсткими усами, она поняла, до какой степени она глупа, что так мучила своим наивным неведением этого хорошего человека. «Надо улыбнуться ему, я должна улыбнуться», - подумала девушка, почему-то вспомнив Ремарка, и в этот момент её сзади сильно толкнули.
- Во! Встали поперёк дороги, - какая-то старуха с мешком вперевалку пошла мимо них в двери метро. – Стыда на них нет, всем мешают…
- Ой, пошли, ехать надо, - и Эля, сама взяв под руку Кирилла, потащила его вниз по лестнице.
Народу в вагоне было немного. Но Кирилл встал у противоположной двери и притянул девушку, слегка приобняв. «Пусть», - решила та, - «это наша последняя поездка». И всё же было неловко. Ей казалось, что на них смотрят все женщины, сидящие напротив.
- Кирилл, на нас смотрят, - тихо сказала она.
- Конечно, пусть смотрят! Потому что это любовь! А они все завидуют, - и он уже крепко прижал Элю к себе. – Ты сама не понимаешь ещё, что это любовь. Я-то понял. Недавно понял, а тебе ещё это предстоит понять.
Они так и ехали до конца линии метро, где жила Эля. Не вырываясь, она всё-таки старалась так держать голову, чтобы целовать её было неудобно. Кирилл был на полголовы выше, поэтому можно было смотреть в сторону, а не на него. И она смотрела на отражение в стёклах противоположной двери и думала, как не дать ему проводить её и на автобусе и до дверей дома. Поднимая иногда глаза, она видела очень ласковый взгляд Кирилла, с которым он молча и тихо ей улыбался.
Наконец, они приехали, так же, молча, поднялись наверх в город, и тут, уже сквозь прозрачные двери на выход, девушка увидела, что нужный автобус вот-вот подойдёт к остановке. Помня, что Кирилл не знает, куда дальше ехать, прямо от дверей выхода она быстро-быстро побежала несколько метров до открытых дверей автобуса, вскочила и помахала ему рукой. Он бросился вслед, но не успел. Так и стоял, растерянно глядя на уезжающий автобус. К окну помахать ещё раз на прощанье Эля не подошла.
Всю первую половину понедельника Эля с некоторым страхом ждала, что к телефону её непременно позовут, и она услышит голос Кирилла. Он всегда звонил в первую половину дня. Но звонка не было, и девушка не могла для себя определить: она хочет или не хочет говорить с ним по телефону. «Лучше бы не говорить» – думала Эля, - «а почему же он не звонит, если утверждает, что любит?», - тут же возникала другая мысль. Сосредоточиться и работать было невозможно… После обеда звонок всё-таки раздался, её подозвали, и первыми словами Кирилла были слова любви. Девушке показалось, что их слышат сейчас все сотрудники. Она, взяв весь аппарат, перетащила его, насколько позволяли провода, за перегородку.
- Нет, ты слышишь, больше никогда мне этого не говори! – тихо и твёрдо ответила Эля. – О чём хочешь, говори, буду слушать, но …не надо про чувства, - слово «любовь» она не решилась произнести вслух, так как в рабочей комнате вдруг установилась тишина…
- Хорошо. Но я буду звонить, имей в виду. Мне надо слышать хотя бы твой голос.
- Звони. Ой, …меня зовут. Работать надо, пока, - и Эля положила трубку.
Больше Кирилл не звонил.
Прошло несколько лет, как Эля вышла замуж. Жизнь её теперь протекала в совершенно новых заботах и среди других людей. По субботам у художницы она больше не появлялась. Учёба, работа, дом… Другой, свой дом. Другие компании - друзья её мужа, который, конечно, был старше её, другие вечера… И совсем другие направления мыслей. Эле казалось, что она научилась быть взрослой, и вспоминать о своих прежних фантазиях ей совершенно не хотелось. Иногда, правда, приходило ощущение, что что-то течёт в жизни не так, что она заставляет себя быть такой, как все вокруг неё, но при этом она отнюдь не хозяйка своей, уже взрослой, жизни. Но разобраться в этом ей каждый раз не хватало смелости…
Однажды, выйдя из метро, она неожиданно увидела идущего ей навстречу Кирилла. Он весь светился, и даже смешная спортивная шапка (всё та же) и длинный шарф (другой) уже не казались ей нелепыми. Она вдруг остро почувствовала, как скучала по общению с ним, по тому времени, когда можно было спросить его о том, о чём она бы не рискнула спросить у любого другого ни тогда…ни теперь.
- Привет! – с осторожной улыбкой начала Эля. – Как неожиданно!
- Здравствуй, - он остановился почти вплотную к ней, серьёзно посмотрел ей опять в глаза, как когда-то давно, приблизив своё лицо с тяжёлыми линзами очков поближе к лицу девушки. – Как поживаешь?
- Я … - она смутилась от его близости, запнулась, пытаясь быстро перебрать в голове, о каком самом главном событии за эти годы надо бы сказать, – я замуж вышла, ещё учусь в том институте, скоро диплом, а потом всё равно пойду учиться ещё. А как ты?
- Работаю, ушёл от жены, но у меня теперь есть другая любимая женщина.
- Да? – Эля была не то, чтобы удивлена, но несколько раздосадована, сама не понимая почему. – Давно?
- Почти сразу после тебя, - он отошёл от Эли на пару шагов. - Я очень переживал, понимая, что не могу тебя видеть, и вдруг на улице столкнулся со своей бывшей однокурсницей. Ну, - он замялся, - в общем, она меня выслушала, а потом сказала, что любила всегда. Меня, понимаешь, меня всегда любила и будет любить дальше. Мы с тех пор вместе. И я понял, что тоже люблю её.
- Прямо так сразу и понял? – Эля была явно уязвлена, и сама удивилась, в каком тоне выскочил из неё этот вопрос.
- Да! Она же не девочка глу…ну, молоденькая, мы сразу стали вместе.
- Удивительно, как ты сразу… - Эля не договорила, но почувствовала, что этот разговор лучше не продолжать. - А с дочкой как? – она вспомнила, как трепетно Кирилл рассказывал о своей дочке.
- Дочка всё поняла. Она будет умнее своей мамы. А ты, … ты счастлива?
Тут целый вихрь, сметая собственные подобные вопросы, на которые совсем недавно Эля отвечала только утвердительно, пронёсся в её голове. Опять всплыли те же, задавливаемые текущей жизнью, потаённые мысли. Надо было как-то умно пошутить, ведь она совсем взрослая и даже, говорят, «большая умница», но внимательно насмешливый взгляд Кирилла лишал её всякого самообладания.
- Это очень громкое слово « счастье», - медленно начала она. – Я стараюсь так не рассуждать, тем более тут, на улице, на ходу…
- Нет! - как отрезал Кирилл, - счастье либо есть, либо нет. У меня оно есть, а у тебя… я тебе его желаю, но ты это должна понять сама, есть оно сейчас у тебя или нет.
- Есть, - ответила Эля как можно твёрже, но в глаза Кириллу она старалась не смотреть.
- Ну и хорошо! Я пошёл, меня ждут, ещё встретимся вот так же, … если судьба захочет. Не прощаюсь, - и он поднял руку в своём привычном жесте открытой ладонью к Эле.
- Ага, до свиданья! – Эля кивнула и быстро побежала, стараясь не думать и не представлять себе, стоит ли он и смотрит ли ей вслед или спокойно идёт в свою сторону. И она нашла в себе силы не обернуться.

(с) Следующая

[Нильс-ойка]

Больше Кирилл не звонил. Прошло несколько лет,

Вот в этом месте сильно огорчился))) То, что казалось мощным вступлением к повести о жизни богемы в советское время, оказалось всего лишь рассказом о банальной невзаимности! Ха! Я вот знал одну балерину

[нереида]

Извиняюсь, но я просто не стала читать - слишком мелкий шрифт. Для чтения с компа - настоящий ужас)

[grianatoly]

Следующая, может действительно заменить шрифт? Читать практически невозможно.

[Следующая]

Сообщение от Нильс-ойка

Вот в этом месте сильно огорчился))) То, что казалось мощным вступлением к повести о жизни богемы в советское время, оказалось всего лишь рассказом о банальной невзаимности! Ха! Я вот знал одну балерину

богема, говорите? хм...про балерин писать - сплошная банальность...особенно про невзаимность в танцевальном творчестве...
Спасибо, что прочли.


нереида, извините, а разве опция "лупа" у Вас не включается?

Сообщение от grianatoly

может действительно заменить шрифт? Читать практически невозможно.

Анатолий, если это Вам, как модератору, сделать реально -то пожалуйста увеличьте так, как читать удобно. Я почему-то подумала, что размер 2х нормальный для такого длинного текста. А теперь мне самой это никак не сделать, увы.
Заранее остаюсь в глубочайшей признательности!