№1
Привет, друзья. Давно не забредал:
Менял на лире лопнувшие струны,
Ломал форштевень об девятый вал,
На лбу своем колол я лом чугунный,
Короче – было вовсе недосуг,
Дела, работа, всякое такое…
Заела жизнь. Валилось все из рук,
Хотелось лишь покоя и запоя.
Потом являться стала Муза мне,
Мы занимались сексом (грех, я знаю).
Ушла. Свечной огарок. Ночь в окне.
И вот – смешно сказать – опять рожаю.
Противоречья здесь, поверьте, нет,
Хотя рожна в моем устройстве нету:
От Музы размножается поэт,
Но Муза не рожает от поэта.
Почкуюсь? Или, может быть, усы
Я в бедный гумус жизни распускаю?
Или, как тля, я множусь от росы?
Или – делюсь? Я сам того не знаю.
Кряхчу, вожу руками по груди,
Еще мгновенье – и оно на свете!
Еще одно дитя на свет родил,
В полку прирост, вас больше стало, дети!
Пусть вы – уродцы: этот – с хромотой,
Другой чуть крив, а третий малокровен.
А этот – кучеряв, но многословен.
Вас хвалят – но с усмешкою кривой,
Вас на публичный бал не позовут
И вряд ли вы меня переживете.
Зато вы все – со мной, вы рядом, тут
(хотя и с рифмоплетом на излете).
Вполне мужская жизнь – весь век рожать.
Бесплодные такого не умеют,
И этого вовеки не понять
Решившим, что они меня имеют,
Ведь я рожаю вовсе не от них,
Живущих хоть и сытно, но х…во.
Эй, Муза! Где ты? Будет новый стих!
Займемся сексом! Роды будут снова!
№2
Когда, хоть тресни, рифма не идет,
И алкоголь не греет мозг и пузо,
А скука мне зевотой сводит рот –
Тогда к себе я призываю музу.
Ее я громко кличу в тишине:
«Явись, о Муза, разгоняя тени,
Свой дивный лик для лобызанья мне
Подставь и сядь ко мне ты на колени!
Со мной, о Муза, ты не знай стыда
И распустись, подобно дивной розе,
Дождемся мы прекрасного плода
В стихах, а также, может быть, и в прозе!»
Но муза дерзновенная молчит,
Она горазда прятаться, я знаю,
И ей плевать, что мается пиит.
И снова призывать я начинаю:
«Известно всем, что ты по многу раз
Гомеру, Пушкину и Байрону давала
Отменный поэтический экстаз,
Что много раз руками обнимала
Кого-нибудь, и даже старый член
Союза литераторов России
Не раз в твой попадался сладкий плен.
Ах, сколько на руках тебя носили,
И чем тебе платили за любовь,
Питомице развратного Парнаса?
А может, занята ты, грея кровь
Коня крылатого, безумного Пегаса?
Горяч и крут пернатый жеребец,
Но все ж могла бы выбрать ты мгновенье
И нежной ручкой выправить конец
Хоть этого бессмертного творенья!»
(С) Рекорд Надоев