(Знаю, что чушь несусветная, но, все-таки оцените, пожалуйста, текст. На перенос в палату не претендует.
)
Убей меня, море
- Смерть придет из моря, - сказал Александр. - Сегодня, - и Янек поспешно отложил газету - «Бильд», на пляже он читал только «Бильд», потому что не хотел морочить себе голову серьезными вещами.
- Что такое? - переспросил он растерянно, прищуриваясь на взлохмаченные радужной пеной волны. Вода в море казалась пепельно-серой, усталой. Влажный песок поблескивал мелкими ракушками. - Какая смерть? Почему?
Янек привык к чудачествам друга, к странным фразам и нелепым пророчествам. К миру, где все шиворот-навыворот. Где реки — не реки, а ползущие по дну ущелий ядовитые змеи, каждую минуту готовые извернуться и укусить. Где обыкновенное пламя свечи кишит крошечными саламандрами, словно пруд головастиками, а дети катаются вдоль набережной верхом на единорогах.
Привык к рассказам про таинственного младшего брата — Мариуса, так, кажется, его звали — больного мальчика, родившегося с тяжелым поражением головного мозга. Янек видел этого ребенка два года назад, когда мать привозила его в инвалидной коляске на пляж. Тонкие черты лица, вялая улыбка идиота, волосы, чернильными сосульками свисающие на лоб. И — вот удивительно — шестипалая рука, которая слабо шевелилась, словно пряла что-то из воздуха.
Таким запомнился Янеку Мариус. И, конечно, спящим. Он спал всю свою недолгую жизнь, и никак не мог проснуться, даже ел во сне.
Но, Александр то и дело вспоминал о каком-то предсказании, и по его словам выходило, что Мариус спит до конца времен и очнется, когда наступит последний день.
Янек привык и к тому, что даже на пляже, где быть обнаженным кажется столь же естественным, как дышать или разговаривать, его приятель остается в брюках и тенниске с длинным рукавом.
Александр был альбиносом с белыми, как морская соль, волосами, рыжими ресницами и бледной, почти прозрачной кожей, не принимавшей солнечного света. Он каждое утро натирался защитными кремами, закутывал свое бесцветное, как у моллюска, тело в несколько слоев ткани, но, солнце все равно жалило его сквозь одежду, до волдырей, до кровавых язв.
Только на радужку глаз хватило у природы капли пигмента. Глаза у Александра были тепло-карие, яркие, необычные для мальчика-альбиноса.
«Меня любит море, но ненавидит солнце», - говорил он, когда прошлым летом друзья лежали рядом в полосе прибоя, и волны окатывали их с головой, и соленый песок скрипел на зубах. Оба смеялись и, зажмурившись, представляли, как их руки расплющиваются, превращаясь в плавники, а ноги срастаются в эластичный хвост. А потом погружались, ныряли в живую синеву. То ли рыбы, то ли дельфины.
Но, после долгой зимы Александр изменился. И дело даже не в том, что за год мальчик вытянулся, стал на полголовы выше Янека. Или что отрастил волосы и вплел в них маленькие разноцветные косички. А в том, что у него появился страх перед морем, суеверный, истеричный, на грани фобии. Александр каждый день ходил с Янеком на пляж, но к воде не приближался, а сидел на горячем песке, кутаясь в тяжелое махровое полотенце, и с тоскливым отчаянием вглядывался в блеклый горизонт.
- Смерть придет из моря.
Янек недоумевал, что стряслось с его другом, пока тот не рассказал ему, как ранней весной полез купаться в шторм. А купался он раньше в любую погоду, но в этот раз не рассчитал силы, не справился, и волны швырнули его животом на острые камни. Александр еле выжил тогда, в больнице ему наложили двенадцать швов... Но самым страшным было другое. Он не понимал, как море — которое он любил, беззаветно, до дрожи в каждом нерве, которое чувствовал каждой клеточкой искусанного жестоким солнцем тела — как оно могло захотеть его убить?
Предательство моря Александр переживал тяжело, как предательство любимого человека. И если человеческая любовь мимолетна, одни люди отдаляются от тебя, другие приходят на их место, то море только одно, и заменить его в сердце - нечем.
- Алекс, ну, о чем ты? - терпеливо возразил Янек. - Пойми, оно не разумно. Это просто большое скопление воды. Нет в море никакой смерти.
- Воды, говоришь? А что ты знаешь о воде?
Янек пожал плечами и вздохнул. Он знал о воде все, включая плотность, электрическую проводимость и химическую формулу. Но, не сомневался, что его приятель имеет в виду что-то совсем иное, иррациональное и неожиданное.
- Однажды я захотел пить и налил стакан воды, - тихо продолжал Александр. - И держал его в руке, а в это время ссорился с отцом... не помню из-за чего. Но, мы кричали друг на друга. А потом я выпил эту воду и отравился. Меня рвало несколько часов подряд.
- Отравился?
- Да. Почему, как ты думаешь?
- Алекс, я не знаю. Я понимаю, что ты хочешь сказать... Но, я не знаю, правда. Может быть, совпадение.
- Слишком много совпадений.
Фраза прозвучала настолько пугающе, что Янек вздрогнул и взглянул на море. Солнце давно перешло зенит; постепенно наливаясь вечерней краснотой, ползло к горизонту, и поверх оливковых волн протянулась едкая закатная дорожка. Кое-кто из отдыхавших на берегу уже начал собираться домой, складывать подстилки и зонтики, ополаскивать пляжную одежду.
Янек понимал, о чем говорит Александр. Вода впитывает эмоции и становится ядом. Она подхватывает каждую оброненную мысль и копит... до тех пор, пока не придет пора отдавать назад. Море не мстит, оно возвращает нам то, что мы бросили в него, наше, человеческое.
Но, ведь не сегодня же? День казался обычным.
Янек потянулся к валяющейся на песке газете. Он не успел дочитать статью о больной раком телезвезде, которая не успела умереть, но за ее деньги уже дрались наследники... Нет, не так... он как раз остановился на том, как мать утопила четверых детей, чтобы отомстить мужу-алкоголику. А еще интересно, прочесть заметку про психа, перестрелявшего два десятка подростков и израильском гей-клубе. И про девочку, укушенную бешеной лисицей в баварском лесу.
- Сегодня, - сказал Александр. - Потому что он проснулся. Утром. Мы вошли в комнату, чтобы покормить его завтраком, а он не спит. Сидит на кровати и смотрит на нас.
- Кто? - Янек не сразу сообразил, о ком речь, но, в следующую минуту догадался, что друг говорит о своем брате. - Мариус? Проснулся, да? И что он сказал?
Ничего, - Александр, похоже, был шокирован вопросом, и Янек покраснел, поняв, что сморозил глупость. Что мог сказать слабоумный, очнувшийся от летаргии мальчик, который и говорить наверняка не умел? - Но, глаза у него желтые, как у кошки... нет, как у змеи.
- Разве у змей желтые глаза? - удивился Янек. - Я думал, черные, как бусины. Нет, правда, я ловил у нас на участке змей, медянки, вроде, они называются, и...
- Желтые, - отрезал Александр и зловеще замолчал.
Янек не стал спорить и снова опустил взгляд в газету, но, читать не мог. Над пляжем повисла тишина, темная и такая плотная, что казалось, ее можно резать ножом.
Даже волны улеглись, сделались маленькими, обратились в яркую разноцветную рябь на поверхности воды. И среди этой морской ряби вдруг что-то металлически засверкало, гладкое и блестящее, точно спинки дельфинов.
- Вот оно, прошептал Александр, испуганно съеживаясь и пытаясь втянуть голову под полотенце, как черепаха под костяной панцирь.
- Что? Где? Я ничего не вижу.
Заходящее солнце било в глаза жесткими пронзительными красками.
Но, через мгновение и Янек увидел. Очевидно, увидели все, потому что кто-то закричал. Женщина или ребенок. И от этого крика тишина пошла трещинами, лопнула и осыпалась на берег зеркальными осколками.
Из моря на перепуганных людей сплошной блестящей стеной надвигались танки — мокрые, облепленные бурыми гирляндами водорослей — и песок на берегу плавился под их гусеницами, спекаясь в тонкое горячее стекло.
Янек зажмурился, потом снова открыл глаза... попытался смигнуть мираж. Но, монстры не исчезли, они были реальны, как расцвеченное оранжевыми перьями небо, как сбившиеся в жалкую кучку облака, густые и неприятные, точно прогорклая сметана, как тусклая вода.
Тысячелетиями мы кидали в море наши обиды, ненависть, страхи, не ведая, что там кристаллизуется из них на дне.
Кажется, есть несколько мгновений до того, как по тебе тяжелыми гусеницами прокатятся твои собственные злость, болезненные фантазии и ночные кошмары... еще можно убежать, вырваться... но, ноги врастают в землю, тонут в зыбком песке, пускают корни.
И тогда Янек сделал то, что делал в детстве, когда ему бывало страшно — спрятал лицо в ладонях. Мир нырнул в темноту, жар, крики, лязг и скрежет. В нем что-то рушилось и рвалось на части, билось и полыхало, стонало и вопило от ужаса.
Когда Янек очнулся, то обнаружил, что лежит ничком, пляж пуст, а обожженный, залитый кровью песок дымится, словно пепел в кострище. Повсюду валялись искореженные тела, но, Александра среди них не было. Альбинос пропал, как будто море шершавым языком слизнуло его с берега.
Янек с трудом поднялся на ноги, бегло оглядел себя. Вроде все на месте, и ничего не болит, только голова кружится. Он побрел по широкой литорали, под быстро темнеющим небом, спотыкаясь и стараясь не смотреть в ту сторону, где над далеким городом разливалось кровавое зарево пожаров.
Впервые в жизни Янек попытался заговорить с морем и понял, что ему нечего сказать. Разве что попросить прощения. Море, послушай, мы перед тобой виноваты. Мы ненавидели друг друга и отравили тебя своей ненавистью.
Но, ведь мы и любили друг друга тоже. Значит, там, в глубине, должна быть наша любовь, маленькая, робкая, беззащитная, похожая на птицу с туго спеленутыми крыльями. Лежит на дне, под черной толщей воды, и спит, но, если проснется — то может оказаться сильнее танков.
В отчаянии Янек представлял себе, как она вспорхнет из свинцовых волн и взовьется над полыхающим миром, точно белый голубь над растерзанной Герникой.
А по городу, среди обугленных развалин и спаленных дотла стен одиноко бродил другой мальчик — очень похожий на Александра, только черноволосый и худенький, с тонким одухотворенным лицом и желтыми, как у ядовитой змеи, глазами.
Copyright: Джон Маверик, 2009
Собственно, одинокий некто знает, но не спасает, от него на самом деле ничего не зависит.
