сказка Партнёры

[Mitrana]

Партнёры

Сергею Владимировичу Моисееву - с благодарностью за маяк.

– Не нужно так убиваться, мисс Кармайкл. Там, где он сейчас, ему гораздо лучше. Поверьте, я не ради утешения говорю.
– Хотела б я лично в этом убедиться, – сказала Салли. – Лично, святой отец, понимаете?

Дж. Беркли. «Увидимся в Шотландии»

ДОЧЬ ПЛЕМЕНИ СИУ

Я точно знала, что у него в рюкзаке. Сухари, тушёнка, пачка рафинада, теплые носки, книжка и карта. Карта Северного Ледовитого океана с жирной линией маршрута: Ленинград – Скандинавия – Аляска. Вдоль линии аккуратно нарисованные собаки с санками. Книжка была – «Смок и Малыш» Джека Лондона, вся истрёпанная, с оторванным корешком. У меня в рюкзаке тоже был Джек Лондон – почти новенький десятый том из собрания сочинений. Я аккуратно завернула его в газету, а потом – в целлофан. Вообще, превосходство моё было неоспоримым, потому что я, слабая женщина, собралась в дорогу ничуть не хуже этих глупых бледнолицых чечако. Сама я белой быть не хотела – индейские скво, загадочные молчаливые красавицы, импонировали мне гораздо больше. Вполне могло случиться так, что племя сиу сделает меня своей дочерью. Они будут называть меня Цветком Севера, а узнав получше – Беспощадной Стрелой. Конечно, я отдам им всё золото, добытое мной на Аляске, но сильно задерживаться в его поисках я не собиралась. Мне нужно было как можно быстрее добраться до североамериканских прерий. Но попутчик может оказаться кстати. Он будет погонять собак, а я, любуясь северным сиянием, буду недвижно сидеть в санях и думать о великом Маниту.

Кроме того, белые чечако, жалкие охвостья трусливого шакала, – и-камона-син! – не явились к назначенному времени побега. Сай стоял один, скрестив на груди руки, невозмутимый и гордый, и во рту у него торчала трубка (кривой сучок, отломанный от засохшей смородиновой ветки, но настоящий мужчина не удостоит своим вниманием подобные мелочи). Трубка, видимо, прогорела, потому что Сай выплюнул её и начал переминаться с ноги на ногу и поглядывать в сторону дома. Уже темнело, и ожидаемые с минуты на минуту крики наших матерей могли навлечь на тропу побега проклятия всех индейских богов.

Я вышла из кустов и положила свой рюкзак рядом с рюкзаком Сая.

– Они не придут, – сказала я.

Сай замигал и открыл рот, и я отвернулась, чтобы не видеть его слабость. Конечно, медвежатины он ещё не пробовал, но семь с половиной лет – достаточно зрелый возраст, чтобы уметь скрывать свои чувства.

– Подслушивала?! Я тебе сейчас…

Я неторопливо выставила перед собой ладонь, почти упершись ему в грудь, и тихо, отчётливо сказала:

– Жалкие чечако испугались твоей тропы, бледнолицый брат. Маниту-синтэзи-ак-нок-тау*. Ты пойдёшь один. Но мне нужен попутчик до Аляски.

Сай посмотрел на меня с сомнением и с ещё большим сомнением уставился на мой рюкзак. Я правильно оценила его взгляд.

– У меня есть пища и оружие, – сказала я. – Нож. Тот самый.

– Дяди Сашин?! – ахнул Сай. – Врёшь ты, Элька!

С молчаливым достоинством я достала из кармана штанов папкин нож – двенадцать лезвий, костяная рукоятка с изображением оскаленной пантеры… гнев отца упадёт мне на голову, но узнав о моих подвигах…

– Нуша-шух-уни?** Я собираюсь идти через льды, – сказал Сай, не отрывая глаз от ножа.

– Пешком? – спросила я, усмехаясь.

– В Финляндии я куплю собак. Но они не пройдут через льды. Я продам их на берегу океана и куплю новых на Аляске.

Переход через Северный Океан мы представляли одинаково – он заключался в полных смертельной опасности прыжках с льдины на льдину.

– Но ты тоже не пройдёшь через льды, – добавил Сай с презрением.

– Иту-ти-це-ши-ак-ане***. Я прыгаю дальше тебя, – напомнила я.

Сай мрачно посмотрел на меня и процедил сквозь зубы:

– Но упряжку поведу я. Это не женское дело.

Собственно, для этого он и был мне нужен. Беспощадная Стрела смертельно боялась больших собак – может, потому, что была пока ещё Цветком Севера.

– Тико****, – быстро согласилась я. – Пошли.

Я схватила свой рюкзак первой – у Сая был точно такой же, а я не хотела, чтобы они перепутались, ибо великая тайна хранилась в моём рюкзаке, и раскрыв эту тайну, золотоискатель Сай навеки отвернул бы от меня своё мужественное обветренное лицо.

В отделении рюкзака, закрывающемся на молнию, на самом дне, под прорванной подкладкой, лежал пупсик с тщательно подобранным комплектом одежды. Пупсика звали Катя, у него были настоящие волосы, и был он не менее украденного ножа дорог сердцу будущей дочери прерий.


Двадцать лет прошло с тех пор, как мы бежали на Аляску – я и Сай. Сай – Димка Сайфутдинов, тайная моя, единственная, беспомощная и безумная моя любовь, спрятанная на самом дне, под прорванной подкладкой. Я всегда умела прятать тайны, но Сай, сменивший Джека Лондона – Конан Дойлем, а Конан Дойля – Достоевским, Сай видел все мои тайны насквозь. Только я очень долго об этом не знала.

__________________________________________________ ____________
* Маниту-синтэзи-ак-нок-тау — Маниту решит их судьбу.(здесь и ниже - возможно, язык великого Виннету)
** Нуша-шух-уни? — Куда ты направляешься?
*** Иту-ти-це-ши-ак-ане — Это ещё не значит, что так думают все.
**** Тико — Ладно.

ВСТРЕЧА ВЫПУСКНИКОВ

Мы начали водкой утром.
Мы кончили ночью в постели.
И трудно, трудно прятаться в тень
и быть молчаливым и мудрым.

«Наутилус Помпилиус»

1.

В тот вечер в нашем ларьке не было красного «Винстона», а идти на другой конец микрорайона мне не хотелось. В витрине горела лампа дневного света; я долго разглядывала яркие пачки, выбирая: красный «LM» или всё-таки «Честер»?.. А вот эта дешёвая гадость называется «Три короля» – их курили короли? Король Франции, король Англии и король… Швеции… вместе, на военном совете, стряхивая пепел в кофейные чашки и склоняясь над картой Европы… И король Англии обязательно в шляпе… да, в чёрной такой шляпе…

– Лескова?

И, обернувшись, я увидела шляпу короля Англии – точь-в-точь как придуманная мной две секунды назад, но под шляпой совсем не то лицо, знакомое, но не то… Под козырьком ларька вспыхнула яркая зеленая лампа, словно человек в шляпе щелкнул выключателем, чтобы осветить меня. И себя.

– Лескова! – сказал Сай, глядя на меня, как на подарок под новогодней ёлкой. Только подарком был он, а не я, он был моим подарком, потому что это был Сай, никаких сомнений. Я не видела его со школьного выпускного, и он страшно вырос, но это был он, и я закричала:

– Сай!!

А он закричал:

– С ума сойти!! – и кинулся обниматься, а я поцеловала его в щёку, только надо было что-то вспомнить, что-то очень важное, но это был Сай, и я не видела его десять лет, а он тормошил меня:

– Элька! С ума сойти! Ты за сигаретами? Тебе каких купить? как всегда? – И он зашёл в дверь, а я осталась стоять на ступеньках, разглядывая зелёный фонарик над вывеской «Табак». Не так уж ярко он горел, этот фонарик, оплетенный тонкими полосками железа; он покачивался, поскрипывал, его тень прогуливалась по ступенькам, наступая на мои туфли… Но витрина? я же рассматривала в ней сигареты, а теперь вместо неё дверь…

Дверь хлопнула, Сай протянул мне пачку и сказал опять:

– С ума сойти. Сто лет тебя не видел. Ты вообще-то куда идёшь?

– За сигаретами вышла, – сказала я, закуривая. «Комета», ленинградские сигареты, он помнит, что я курю только «Комету», ах, Сай… – Домой, значит, иду.

– Как дела-то, Эль? Замужем?

– Я уже два раза не замужем, – сказала я. – А ты?

– Я? нет, что ты! А пойдём со мной? У меня там ребята наши, сидели сейчас, школу вспоминали. А тут ты! Пойдём? – Он спускался с лесенки лицом ко мне, придерживая свою шляпу: ветер становился всё сильнее.

– Пьёте там, конечно? – спросила я, забирая у него шляпу, и Сай развёл руками:

– Да там Валька Кречет – как не пить? – Он замолчал на секунду, глядя мне в глаза, и снова заулыбался: – А мы тебе «Эрети» купим. Или уже водку пьёшь?

– Кагор пью, – с достоинством сказала я. – Купишь мне кагор?

– Куплю кагор, – согласился Сай. – Слушай, я так рад тебя видеть! Слов просто нет!

– С ума сойти, – подсказала я, и Сай обнял меня за плечи, а я нахлобучила на него шляпу, и пока он поправлял её, наконец-то посмотрела в сторону, не на его лицо, мне просто необходимо было посмотреть куда-нибудь ещё, чтобы не задохнуться от счастья, не успев на него насмотреться: Сай, Сай…

Вдоль высокого парапета по всей набережной качались фонари на чёрных железных столбах, и в фонарные стёкла стучался, подвывая, ветер. Погода портилась – первый раз за этот сентябрь, город был безлюдный и мрачный, но рядом со мной шёл Сай, иногда забегая вперёд, и его сигарета сыпала искорки. Его сигарета сыпала искорки, когда он взмахивал рукой, рассказывая мне, что вчера впервые в жизни («Стыдно, Сай!») прочёл Фолкнера: «И это был «Осквернитель праха», представь!» О книжках, как всегда, о книжках, нам с Саем всю жизнь не с кем было поговорить о книжках кроме друг друга, и я рассказывала ему про «Шум и ярость», а ветер, может быть, ветер не выл, а напевал, я даже различала слова в его низком, камерном голосе, когда Сай замолкал, чтобы затянуться горьким дымом ленинградской «Кометы».

Сай тоже курил «Комету». Мы начали курить вместе, в седьмом классе, в декабре, когда вовсю уже шли репетиции новогоднего спектакля.

[Mitrana]

в скобках

Король (взволнованно)
В осаде ночь. Товар её запретен…

Колдун (утешительно)
Купцы честны, мой маленький король.

Не представляю, где Сай отыскал ту пьесу. В каком-то старом журнале, только он не признался, насколько старом. Написанная едва ли не шекспировским слогом, пьеса представляла собой смесь Метерлинковской «Синей птицы», сказок Карло Гоцци и «Короля Матиуша». Дикая смесь – но до волшебного органичная, но изысканная, но лёгкая в прочтении. И не только мы с Саем, читавшие едва ли не с младенчества, но и весь театральный кружок Дворца пионеров влюбился в эту странную рождественскую фантазию. Сай принёс пьесу переписанной от руки – журнал в библиотеке ему не дали, и он неделю просидел в читалке. Руководитель наш заменил Рождество привычным Новым годом, и репетиции начались.

Сай играл Короля – в основном потому, что старшие мальчишки-кружковцы были слишком взрослыми для этой роли, а из младших никто не сумел изобразить подобающее величие. У Сая же это выходило безупречно (ведь суетливым чечако на Клондайке не выжить!) – он был настоящий принц, особенно, когда девчонки завили ему волосы, от природы совершенно прямые. Чтобы не обижать остальных семиклашек, Валерий Борисыч выдумал роли и для нас – и в сказке появились пять пажей, которые «вели действие», не сходя со сцены все полтора часа спектакля. Старшие хоть пару минут – и много больше! – проводили за кулисами, переодеваясь, подмазывая грим, ожидая своего выхода, а мы были на сцене всё время, словно посредники между зрительным залом и другим миром – миром, где наш Сай был Маленьким Королём.

Роль ему и вправду досталась нелёгкая, и Сай уверял, что должен срочно повзрослеть для неё. Чтобы повзрослеть, необходимо было начать курить (старшие мальчишки курили все до единого, как ни гонял их Валерий Борисыч; девчонки курили тоже, но их никто не подозревал). Партнёром в серьёзных делах ещё со славных времён золотоискательства Сай неизменно выбирал меня.

Мы не дружили. Наверное, следовало нам родиться братом и сестрой: мы читали одни и те же книжки (и никто из наших ровесников не читал СТОЛЬКО), мы сходились во мнениях и играх, мы понимали друг друга так, словно говорили на особом, никому больше не понятном языке, но вот проблемы свои мне и в голову не приходило доверить мальчишке. А Сай вечно вытирал нос Маринке из моего подъезда, таскал её портфель в школу и из школы, потому что Мариночка была не только нытиком, но и вечно больным хлюпиком, и терпеливо пытался заставить её прочитать хоть что-нибудь – ну хотя бы «Мэри Поппинс» – и все десять школьных лет не отступал от этой невыполнимой задачи.

Зато для участия во всяческих авантюрах Сай звал меня. Как и я его. Мы вместе ездили на дальние-дальние дачи за вербами мамам на Восьмое Марта (грандиознейший был скандал! тогда мы с Саем второй раз в жизни сидели в милиции – первый раз был бесславным завершением побега в Америку). Мы вместе поджигали квартиру Диванного Злыдня, гнусного мужика из дома напротив, который вышвырнул из окна пятого этажа подъездную кошку (кошка, разумеется, выжила, но это было не первой его мерзостью и даже не самой мерзкой, и сердца наши жаждали мести). Мы вдвоём воровали классный журнал (воровство сие было исполнено блестяще, похитители не найдены), чтобы спасти всё ту же тупую Маринку; впрочем, попутно мы спасли ещё человек восемь одноклассников, иначе бы я на это и не согласилась.

Курение тринадцатилетний Сай тоже считал делом криминальным и ответственным и честно предложил мне принять участие в этом акте взросления. Мы выкурили свои первые сигареты в углу заброшенного балкончика на втором этаже Дворца Пионеров – очень торжественно (с молчаливым достоинством!), а потом жевали сосновые иголки, отбивающие запах, и собирали с перил свежий снег, чтобы не было горько во рту.

В моём детстве (дай Бог такое каждому!) не было ничего лучше тех новогодних каникул. Репетиции всё же были работой, безумно интересной, но и тяжёлой, но и нудной местами, чего стоил только тысячу раз повторенный пробег по зрительному залу и по ступенькам – на сцену: Валерию Борисычу всё казалось, что мы бежим то недостаточно быстро, то недостаточно весело, то пыхтим через меру… Старшие работали почти всё время отдельно, и мы не всегда оставались смотреть на них. Даже полный прогон спектакля никакого особого впечатления на меня не произвёл, только было немножечко страшно из-за сидящих в партере директора Дворца и кучи преподавателей, и было ужасно смешно, когда Валерий Борисыч, тоже сидевший в партере, корчил нам рожи, пытаясь таким образом что-то подсказать, и было очень здорово, когда все эти взрослые нам хлопали.

Каникулы начались для меня после первой ёлки во Дворце Пионеров, тридцатого декабря, в одиннадцать часов утра. На первом спектакле.

Тёмный зрительный зал, тёмный – и живой, и шумный, шуршащий фантиками и стреляющий хлопушками, зрительный зал замер, когда мы пятеро побежали по проходам к сцене (и каждого из нас сопровождал круг яркого красного света). Я в два прыжка взлетела на сцену, я сорвала в поклоне свой пажеский берет: мои слова были первыми в начавшемся чуде: «Для вас сегодня занавес откроем!»

А когда наши реплики закончились и разошлись кулисы, для меня не стало ни сцены, ни сотни раз виденных и тасканых декораций. То был просто замок – королевский замок, и я сидела на его ступеньках, холодея от ужаса, потому что это не Витька Киушкин из десятого «А» стоял там в чёрном плаще до пола, это был злой колдун, и он, настоящий, реальный, рядом, смеялся, как каркал, и я приложила палец к губам, показывая детям внизу, чтобы они молчали, но они и так молчали, и было темно и жутко, совсем темно, только метался по королевской приёмной луч зелёного света…

А потом вышел в приёмную Маленький Король, и зрительный зал исчез для меня тоже. Ведь это был Сай – я его узнала, – и он бродил по странному своему замку, между странными людьми и нелюдьми, и он победил самого себя и всё чужое зло развеял тоже, и это был Сай.

Я повидала Сая всяким. И при шпаге у пояса и короне на завитых волосах я видела его целых два месяца, так что не в короне и не в шпаге было дело. Наверное, просто время пришло мне влюбиться, – и я влюбилась в Сая в первый день тех новогодних каникул – и навсегда. Я поняла это тем же вечером, когда, отыграв третий спектакль, мы шли все вместе домой, и Сай натягивал на уши мою вязаную шапку, чтобы распрямить свои королевские кудри, а я шла рядом в его кроличьей ушанке и таяла от любви, глядя на него – уже не короля, таяла и нарочно дышала в его сторону, чтобы пар изо рта скрыл от него моё лицо, а Сай поворачивался ко мне беспрестанно и спрашивал: ну как? ну правда нормально? – и дыхание наше смешивалось, и я держалась, держалась, чётко ему отвечая, и таяла, таяла, таяла…

Три спектакля в день. Двенадцать дней. Мы выкладывались, выкладывались полностью (это очень тяжело – три спектакля в день!), мы благодарно съедали в перерывах всё, что нам давали в столовой Дворца, не обращая внимания на вкус, и мы были так счастливы! А я – летала. Я любила Сая, и он был рядом, а больше тогда мне ничего не было от него нужно. Просто видеть его – полусонного утром, королём на сцене, жующего пирожки, закидывающего меня снежками по дороге домой, просто видеть его всё время.

Может быть, из меня и вправду вышла бы неплохая актриса – никто не заметил моего полёта. Или – как знать? – слишком заворожены были – театральным нашим единством, спектаклем и снегом на улице. Снег шёл все каникулы, не прерываясь ни на минуту, крупными хлопьями, и, наверное, любовь моя сливалась с общим восторгом всех нас, завороженных, заснеженных, не общавшихся в те дни ни с кем кроме друг друга. Но и потом ведь тоже никто моей тайны не узнал, даже близкие подруги, даже родители. Даже сам Сай – я была так уверена в этом!

Король (решительно)
Но их товар не нужен мне.
Желаю – но не возьму!

Колдун (лживо)
Вреда не будет, если прицениться.
А отказать успеешь ты всегда.

скобки закрылись

[Mitrana]

2.

Над дверью лавочки, в которой Сай купил кагор, горел уже знакомый фонарик; впрочем, по всей набережной стёкла фонарей были зелёными. И случилось мне пошутить, вспомнив колдунский луч из старого того спектакля, и Сай оценил проведённую мной параллель, но сразу заговорил о чём-то другом. Мы вспоминали – ни словом не коснулись нашей взрослой жизни, да мне и не хотелось этого, и в голову не приходило, словно и не было со мной ничего после школы, после выпускного.

(Выпускной… аттестаты… мои новые туфли… вино под лестницей у раздевалки… но ночь? я совсем не помню ночь выпускного…)

– Сай? А на выпускном… Мы ещё до полуночи ведь в порт приехали? Сай?

– Ну да, – сказал Сай и посмотрел на меня очень внимательно. – Мы уже дошли, между прочим.

– Ты чего?

– Всё-таки ты ужасно зелёная! – сокрушённо сказал Сай. – Как я тебя такую парням предъявлю? А помнишь Ладиковы штаны?

– Хаки цвета салатика?

И заходя в подъезд, мы смеялись так, что я огляделась по сторонам уже в большом холле, когда Сай закричал:

– Мужики! Гляньте, кого я привёл!

И тут в холл ввалился – иначе не скажешь! – Билл, Борька Кирсанов, и всегда был медведь, а теперь мамонт просто! – и сграбастал меня, а вынырнувший из-под его руки Валька Кречет повис на мне сзади и орал, как всегда, так, что в ушах зазвенело:

– Хау! Девочка Дороти! – орал Валька, и я не забыла, что он меня так звал – Элька, Элли, «Волшебник Изумрудного города» был его любимым мультиком, а когда Сай классе в шестом рассказал ему про «Волшебника из страны Оз», Валька окрестил меня «Дороти». Правда, это не прижилось, но Кречет упорствовал.

– Ты в башмачках, Дороти?!

– Какой ты нудный, Валька! – сказала я, выворачиваясь из Билловского медвежьего захвата. – Сам ты Гингема!

Словно не прошло десяти лет… просто повзрослели, даже Ладик, маячивший за спиной Билла, отрастил бородку. Правда, был он всё такой же тощий – Севка Ладынин, лучший художник школы.

– Ты где её нашёл, Сай? – улыбался Ладик, и я сама его поцеловала, точно зная, что он покраснеет, и он, конечно, покраснел, но тоже меня поцеловал.

И четвёртый в тёплой компании – я не помнила его имени, он только год с нами проучился, заканчивал в нашем десятом школу, гитарист Матвей – Матвеев… надо Сая спросить…

– Привет, Элька! Вы её задавите, парни!

– Тащи её на кухню, Билл! – скомандовал Валька, и Билл опять схватил меня в охапку и прогудел, наконец:

– Ну вот, живой человек пришёл! А мы тут водку пьём, Лескова!

И рядом был Сай – здороваясь, отпихивая Билла, затыкая уши от Валькиного ора, я всё время оглядывалась на него, на Сая, а он смотрел на меня, как тогда, на выпускном, как никогда раньше, или я просто не замечала…

Кухня у него была огромная и очень чистая – и явно холостяцкая, моего чайного зайца бы сюда… Зелёное бра над столом, а больше ни одной лампы, и стол был – как сцена. За ним, впрочем, оказалось уютно, рюмки были разномастные, и Сай достал узкий хрустальный фужер – мне под вино, а они действительно пили водку, закусывая её жареной картошкой и колбасой, такая вот ностальгия.

Валька налил, и мы чокнулись.

– За Эльку! – сказал Сай.

Ностальгия… так хорошо было мне сидеть с ними и вспоминать. Конечно, Сай – это Сай, но и остальных я не видела десять лет, а класс у нас был дружный, и я их всех любила – и Вальку, и Ладика, и Билла, и Матвей мне нравился, и он так здорово пел, Матвей (на выпускном он тоже пел, на сцене актового зала, иногда убегая под лестницу у раздевалки, чтобы глотнуть водки, нельзя же было не напиться на выпускной). Мы, кажется, все десять школьных лет вспомнили часа за три (кроме выпускного, стоило мне заговорить о выпускном, как они тут же меняли тему). И Сай – и Сай напротив меня за столом, и пол качался подо мной, весь мир качался с той минуты, как я увидела сегодня Сая.

– Закуски, Сай! – сказал Билл.

– Давай, я картошку почищу, – сказала я.

– Возиться опять! – сказал Сай. – Или ты есть хочешь?

– Эчка хочучка едучка! – сказал Валька и заржал. – Помните, мы так разговаривали?

– Шпроты где-то были, – сказал Сай и полез по шкафчикам.

– Эчка не хочучка! – сказала я. – Это пираты вечно голодные, а индейцы неделями обходятся без пищи. На тропе войны.

– А мы на тропе войны? – сказал Матвей.

– Это она в Билли Бонса метит! – сказал Валька. – А, Билл? Сундук с сокровищами нашёл?

– Мне Ладик нарисует, – сказал Билл.

– Так уже готово, – сказал Ладик, протягивая мне исчёрканную фломастером салфетку.

Мы все были на этой салфетке. Билл в бандане и с ножом в зубах сидел, действительно, на сундуке, а в ногах у него – сам Ладик, обняв коленки, по пояс голый, но в галстуке-бабочке. За спиной Билла чокались пузатыми бутылками Валька и Матвей – Матвей весь в шипах и коже и при гитаре, Валька – взъерошенный, в распахнутой жилетке и со шпагой на широком поясе. Чуть в сторонке стоял Сай в мантии и парике с локонами и протягивал мне розу, а я была в старинном платье с кринолином и протягивала ему книжку, розу на книжку, книжку на розу…

– Спасибо, Севка, – сказала я.

– Ой! – сказал Сай, открывавший найденные консервы, и затряс рукой. – Провались ты!..

Рука его была в крови, и я вскочила, забыв о рисунке.

– Ты чем так? Бинт есть?

– Не надо бинт, – сказал Сай. – И йод не надо. Промою, и всё.

– Да не капай ты! – сказал Валька. – Лескова, веди его в ванную, есть у него там бинт.

В ванной Сай сунул порезанный палец под кран и уставился на себя в зеркало.

– Я бледен и болен, однако!

– Зелен, скорее, – сказала я, оглядываясь в поисках аптечки.

– Не надо бинтовать, – сказал Сай. – Я просто кожу свёз. – Он замотал палец туалетной бумагой, закрыл крышку унитаза и уселся на неё. – Посиди со мной лучше.

Я присела на край ванны и выключила воду.

– Так не пойдёт, – сказал Сай, поднялся, запер дверь в ванную и снова сел. – Держи давай мой палец.

– Держу, – сказала я. – Только здесь очень неудобно.

– Так лучше? – спросил Сай, усаживая меня к себе на колени. – Ты всегда была такая независимая, – сказал Сай. – Всегда на равных.

– Мы же были партнёры, Сай, – сказала я, не шевелясь, потому что он начал перебирать мои волосы. – Верно?

– Конечно, – сказал Сай. – Ты только не отворачивайся, партнёр.

– Дай, я встану, Сай, – сказала я, не шевелясь. – Что мы, как дураки, на унитазе сидим.

– Конечно, – сказал Сай, и забрал у меня свою руку, и встал, не отпуская меня, и прижал к себе.

– Думаю, мы и в этом партнёры.

– В чём? – спросила я. Я стояла, как солдат, руки по швам, подбородок кверху. – В чём?

– Вот в этом, – сказал Сай и поцеловал меня. Качка была просто штормовая, и я обняла его за шею, чтобы не упасть.

– Ты всегда любил хлюпиков, – сказала я, когда он дал мне говорить. – Хлюпиков и блондинок.

– Я тебя всегда любил, – сказал Сай. – Могла бы и догадаться. Все знали.

– А про меня тоже знали?

– Я сомневался.

– Я из-за тебя с двумя не ужилась, Сай. Даже рожать не стала, – сказала я. – Пойдём покурим, а то я сейчас взлечу.

– Да, – сказал Сай. – Конечно.

И я, наверное, всё-таки взлетела, целуя его, потому что он был мой, Сай, и была штормовая качка, и надо было идти курить, чтобы не сойти с ума от счастья, здесь, в его ванной.

На кухне Сай снова усадил меня себе на коленки и подкурил две «Кометы», и Билл сказал:

– Да неужели?!

Они уже поснимали свитера и пиджаки, мои одноклассники, и все четверо сидели в белых рубашках (как на выпускном), а когда Валька встал, чтобы дотянуться до бутылки, я увидела на нём пояс, как на Ладиковом рисунке: широченный кожаный пояс с инкрустацией – множество прозрачных камешков, зелёных искр.

– За Гудвина, покорившего сердце Дороти! – сказал Валька.

– Давай «Динамик», Матвей! – сказал Ладик, и голос у него уже заплетался. – Давай «Капюшон»!

– Как зовут Матвея? – сказала я Саю в ухо, и Сай сказал:

– Правда, Петро, давай Кузьмина! За встречу, десятый «Б»! Пусть всё будет!

– А что будет? – спросила я и выпила не поперхнувшись, хотя Валька, зараза такая, подсунул мне водку.

– Я спать буду, – прогудел Билл.

– Мужики, я тоже пас, – сказал Матвей. – И Ладик пас.

– Ладик! – сказал Валька. – Отбой!

– Отбой, – согласился Ладик. – Прямо здесь, – но встал, и у него тоже был пояс, как у Вальки, и у Билла такой же, и у Матвея.

– Это что, клубный знак у вас? – спросила я, нагибаясь, чтобы посмотреть на пояс Сая, но у Сая был обычный ремень, и блестела на нём только пряжка.

– У него такого нет, – сказал Валька. – Ему не нравится, – и поднял руки: – Всё-всё, Сай! я пьяный дурак! Я спать.

– Ты останешься? – спросил меня Сай.

На кухне уже никого кроме нас не было, и я сказала ему:

– Сай…

– Ты же останешься?

Каюсь – я даже не спросила у него телефон: ведь надо было предупредить… кого? зачем?.. меня так качало, и Сай держал меня, и его тоже качало.

[Mitrana]

Квартира оказалась невероятно большой, он так долго вёл меня по ней, и было в квартире темно, только фонари за окнами, зелёные фонари… Изумрудный Город, смутно думала я, глядя в окно, пока он стелил постель. Близкая вода словно плыла мимо окна, чёрная вода, и ни звёзд, ни горизонта, наверное, тучи… Сай повернул меня к себе, и рубашка на нём была расстёгнута.

– У меня к тебе дело, партнёр, – сказал Сай.

– Смородина так пахла, как ты, тот куст… – сказал Сай, – тот куст за домом…

– Это кагор, – сказала я. – Это кагором пахнет.

– Я люблю тебя, – сказал Сай, – Я вылетаю… я вылетаю за борт… мы над морем, видишь… над морем уже…

– Надеюсь… ты высоты… не боишься? – сказал Сай.

– Не торопи меня…– сказала я. – Сай…

– Нет… – сказал Сай. – Уже поздно…


– Эй!.. – сказал Сай. – Дочь прерий должна быть вынослива. Ведь это ещё не всё. Но я знаю, что вдохнёт в тебя новые силы. Ты сразу встанешь на тропу войны, и мучения мои, слава Маниту, будут долгими. Слушай. Я всё знаю. Ты брала в Аляску своего пупса и голубую шубку для него.

– Ты попал, бледнолицый, – сказала я. – Что ты скажешь о пытке огнём? Вот такой?

– Тебе не дождаться моих стонов, – сказал Сай. – Ну, так нечестно… это нечестно… Ты понимаешь, как жестока будет месть?.. Эль-ка…

Я попаду в рай, как только тебя коснусь. Только в раю не бросай меня, не бросай…

(Над морем пахло смородиной, Сай. Над морем… так высоко…)

– Я знал, – сказал Сай, – но чтобы так… – Спи, – сказал он. – Всегда хотел выяснить, какие ощущения, если ты спишь рядом. Я скоро тебя разбужу, а сейчас спи.

– А ты будешь выяснять? – сонно спросила я.

– Да – один час, – сказал Сай. – Больше мне не выдержать. Но час я могу тебе дать.


Когда я проснулась, Сай мерно дышал в подушку. Было всё ещё темно. Я выбралась из его рук и ног, вылезла из постели, накинула на себя его рубашку и тихим – индейским! с носка на пятку! – шагом добралась до кухни, без малого не заблудившись. Я нашла выключатель и закурила, присев на подоконник. Надо было одеться, думала я лениво, вот зайдёт сюда кто-нибудь, думала я, блаженно улыбаясь в окошко. Какая долгая ночь… и славно, что долгая, не-ве-роятно долгая… Я вышла за сигаретами уже поздним вечером, да…

Поздним вечером… я выбирала сигареты в витрине… «Три короля» и шляпа…

Я застегнула рубашку и закурила снова.

Сигаретные пачки в витрине ларька… А потом Сай в шляпе… и он заходил в дверь – за сигаретами, а витрины больше не было, был там зелёный фонарик над дверью. Сай заходил в дверь… Я поднесла сигарету к глазам – да, «Комета», ленинградские сигареты, которых уже лет семь нет в продаже. Я прижалась лбом к оконному стеклу, и вдруг мне стало холодно, но стекло было тёплым, – а за стеклом была набережная.

Парапет… да, вот он, парапет, но до реки час езды от моего дома, но вот река… А где я, собственно, если за окном – река? Ведь мы шли не очень долго, мы никуда ни на чём не ехали, но вот парапет, и фонари на набережной, на фигурных столбах. И темно, а ведь мы только за столом несколько часов просидели.

И дверь вместо витрины. Наверное, я пьяна. До белой горячки. До зелёных фонариков. Это всё Сай…

Сай.

Валька Кречет. Ладик. Билл. Матвеев. Выпускной… Ночь выпускного… Теплоход.

Сигарета обожгла мне пальцы, и я выронила её, и она покатилась по подоконнику, брызгая искрами. Да. Вот оно. ВЫПУСКНОЙ.

Дверь на кухню еле слышно заскрипела, и Сай сказал с порога:

– А я и не слышал, как ты встала.

Растрёпанный, завернувшийся в плед, он перестал улыбаться, глядя, как я передвигаюсь по подоконнику – в угол, вжимаясь спиной в стекло.

– Не подходи, – сказала я. – Не подходи ко мне!

Сай шагнул к столу и сел, и я прикусила костяшки пальцев, чтобы не закричать.

– Вспомнила? – спросил Сай, только это не мог быть Сай, просто я наконец-то сошла с ума, – ведь если тот, кто сидел сейчас за столом, тот, кто был со мной в постели, если это – не Сай…

Дверь скрипнула снова, и один из тех, с кем я пила вечером водку, – Валька?.. – придержал её и спросил очень тихо:

– Что, Сай?

– Уйдите пока, – сказал Сай, не оборачиваясь.

– Оставишь им косточки обглодать? – спросила я и заревела.

– Что ты несёшь?!

– Я несу?! – сказала я и заревела в голос. – Ты же умер, Сай! Вы же все умерли! Вы умерли, Сай! Сай, вы же умерли!!..

[Mitrana]

в скобках

На выпускной я сшила себе чёрное платье. Никаких излишеств, это было просто красивое вечернее платье, но чёрное, и никто не смог доказать мне, что чёрное на выпускной – нельзя. По крайней мере, оно мне шло – я была в нём просто Джулия Робертс, и я это знала, потому что наши пацаны на меня смотрели – ещё как! – и, по-моему, историк наш… в общем, я была довольна собой.

Треклятая эта Маринка морщила нос от моего платья и что-то даже такое пыталась говорить – но она и всегда была дурой. Кроме того, ревновала меня к Саю, это я знала всю жизнь, а Сай, между прочим, с ней даже не встречался, просто сопли ей вечно вытирал. Он и ни с кем не встречался, наш Сай, и я надеялась на выпускной, где-то глубоко, не ближе пяток, но я надеялась.

Туфли у меня тоже были новые, тоже чёрные, и на высоченных каблуках. Я выдержала в них вручение аттестатов, банкет с родителями и половину танцев. Сай подошёл ко мне, когда я стояла в тёмном коридоре третьего этажа, стащив, наконец, туфли и громко дыша от облегчения.

– Пойдём, Лескова, – сказал Сай, возникнув рядом совершенно неслышно.

– Ой! Напугал, дурак! Куда?

– Под лестницу.

– Не хочу я водку.

– Там и «Эрети» есть. Пошли.

Я посмотрела на Сая мрачно. Я безумно его любила, но нет бы пригласить на танец, а вот под лестницу, без туфель… И Маринка висела на нём весь вечер, правда, вид у Сая был при этом такой, словно он таскает на себе мешок с картошкой – грязный и тяжёлый. Но болезненные блондинки, два вершка от горшка ростом, таких вещей не замечают.

– Ну, Эль! – сказал Сай и гладко, словно пару часов репетировал, выдал фразу, не свойственную ему совершенно: – Ты такая красивая в этом платье!

– Только в этом платье? – не сдержалась я.

– И без платья, – быстро согласился Сай. – Тьфу ты… в другом платье, в любом, ну чего ты ржёшь?! – и сам засмеялся, и всю дорогу до знаменитого закутка под лестницей у раздевалки мы хихикали, как дурачки, каковыми, в общем, и были – Сай прилично уже пьяный, да и я с девчонками успела принять немало.

Под лестницей было темно и мусорно, и пока Сай доставал спрятанные бутылки и стаканы, я думала только об одном: обуться? Или всё равно уже ноги мыть? Вымою сейчас в туалете и тогда обуюсь, решила я, принимая стакан.

– Мне поговорить с тобой надо, Лескова, – сказал Сай, чокнувшись «за аттестат» и выпив свою водку.

И всегда он с этого начинал, но что он придумал – на выпускной? Классная и так хвостом ходила за пацанами, особенно за Кречетом, который был пьян уже явно и почти безнадёжно.

– Что выдумал? – спросила я, потому что Сай явно нервничал, и, значит, дело его пахло криминалом.

– Да почему «выдумал» сразу? – возмутился Сай. – Я не о том. Я тебе хотел сказать просто… то есть, не просто… Ты, Элька, вот что, – мы же друзья?

– Ну да.

– А можно ведь по-другому. То есть… я хотел тебе сказать, я давно хотел, и ты ведь тоже, правда?

– Что – я тоже? – шёпотом спросила я, чувствуя, как надежда моя рвётся из пяток – в коленки, и коленки у меня задрожали.

– Я тебя давно хотел спросить… и сказать… – Сай едва не заикался, наш Сай, автор великих проектов, стратег и тактик, мямлил, как Ладик на алгебре.

И шаги на лестнице, и голоса, и очередная партия ввалилась в закуток пить водку, и не успел он тогда мне ничего сказать, только шепнул на ухо:

– Я на теплоходе скажу.

Я мыла в туалете ноги, переполненная сладким восторгом. Туфли не жали мне больше, и я танцевала в упоении и под голос Матвея, и под магнитофон, когда Матвей играть больше не стал, и трижды я танцевала с Саем, а на белый танец я пригласила историка, и Сай стал мрачен и снова пропал из актового зала – под лестницу у раздевалки, куда же ещё.

У них было много водки, у наших пацанов, и половину её они оставили на ночь – на теплоход. Были там и девичьи запасы, и всё это перед приходом заказанного автобуса мы тщательно распихали и упаковали – в сумки, за пояса штанов, в Ладиков огромный «дипломат», и сигаретные пачки в лифчиках кололи грудь половине девчонок класса.

До порта мы доехали без приключений, 10 «Б» в полном составе – 28 человек, с учителями и родителями – 36, но мы вполне обоснованно надеялись, что учителя и родители засядут в какой-нибудь кают-компании со своим спиртным, они ведь тоже люди, и у них тоже праздник. Сай в автобусе уселся рядом со мной, а Маринку утешал кто-то на заднем сидении, потому что даже она всё поняла уже про меня и Сая, она хлюпала на весь автобус, а я сидела и гадала: сейчас мои одноклассники это узнали или знали всегда, а я была дура, а не великая актриса, и ведь я думала, что Сай… Но Сай сидел рядом со мной и молчал, глядя на Ладиков «дипломат», лежащий у него на коленках, наверное, репетировал про себя, что он мне скажет. Сай….

Конечно, все они были пьяные, и, конечно, не стоило им затевать скандал, когда классная, до смерти за этот день уставшая от в одночасье ставших взрослыми питомцев, стала стеной у трапа на теплоход и велела показать содержимое сумок. Возмутились все, но нехотя щёлкали застёжками, да и чёрт бы с ней, с этой водкой, тем более что за пояса к нам заглянуть никто не догадался. Спиртное медленно и неуклонно извлекалось и складировалось у трапа; сверху, на теплоходе, ржали в голос матросы; учителя и родители молча сыпали из глаз искры, но Сай…

– Я не буду ничего вам показывать, – сказал Сай.

– Ордер на обыск сначала! – заявил Валька Кречет, уже стошнившийся в школьном туалете, но запала не потерявший.

– Хорошо, – кротко сказала классная. – Кто ещё не будет сумку показывать?

– Я не буду, – сказал Билл.

– И я не буду, – сказал Матвей, хотя сумки у него и не было – только гитара в чехле, да, в чехле, конечно, лежало, но ведь чехол сумкой не был.

– Это мой «дипломат» у Димы, – сказал Ладик. – И я не хочу, чтобы по нему лазили.

– Сева! – закричала классная. – Тебе-то! Дмитрий, дай сюда «дипломат»!

– Не дам, – сказал Сай.

– Сайфутдинов!!

– Не дам я «дипломат».

– Это мой «дипломат», – сказал Ладик.

– Значит, так, – сказала классная. – Или вы, ребята, отдаёте мне спиртное, или отправляетесь домой. Автобус вот он. А с меня достаточно. Ваших родителей здесь нет, чтобы они взяли на себя ответственность, так что решайте. Сайфутдинов, Кирсанов, Кречет, Ладынин… кто ещё? И Матвеев. Вы всех задерживаете.

Сай среагировал первым – молча повернулся и пошёл к автобусу. За ним Ладик, Билл с Матвеем догнали их сразу, а Валька постоял ещё, презрительно покачался на пятках и, сплюнув, заявил:

– Да и пошли вы!

Конечно, мы не могли допустить, чтобы они остались, и, конечно, они не могли допустить, чтобы остались все. И возникшая идея принадлежала, конечно, Саю:

– Нет, – сказал Сай. – Вы плывёте. А мы вас догоним.

– Как это? – опешил Билл. – Как это мы их догоним?

– На лодке, – сказал Сай, и я сразу поняла, что отговаривать его бесполезно. Да и пацаны загорелись идеей тут же – все до единого, остающиеся и отплывающие. Быстро и тихо они обсудили детали, и с какого борта лучше подойти лодке, и где взять лестницу.

– Я с тобой, – сказала я.

– Не пойдёт, – сказал Сай. – Я появлюсь максимум через два часа.

– Где вы лодку возьмёте?!

– Я найду, – пообещал Сай.

– Я с тобой!

– Нет, – сказал Сай. – Да всё будет нормально.

Выпускная ночь была испорчена напрочь. И не только для меня, до утра прорыдавшей в жилетку Светке Сланцевской («Если б я осталась, почему я его послушала, ну почему я не осталась, дура, дура несчастная!..»). Мы ждали их до утра, а на рассвете мы договорились о жестокой мести нашей классной, и о завтрашнем дне, и надо было всем оставаться, кретины, какие мы кретины!.. Мы были уверены, что им не удалось найти лодку.


Но лодку они добыли. Только они не были мореходами, наши мальчишки, и были они сильно пьяны, и ветер после полуночи словно с цепи сорвался.

Они утонули, все пятеро – Сай, Билл, Ладик, Валька и Матвей. Они все умерли. Он умер в ночь выпускного, Сай, Сайфутдинов Дмитрий, семнадцати лет, в ночь выпускного.

скобки закрылись

[Mitrana]

КОРАБЛЬ

– Спасибо, – сказал он, решив, что пока не стоит ссориться с мальчиком.
Ведь нужно ещё как-то выбраться отсюда.
– Не стоит, – ответил мальчик. – Я уверен, что мы станем большими друзьями.
Здесь ты получишь всё что угодно. … Ты просто ещё не привык.
Для начала я советую тебе забыть папу и маму.

Ю. Томин. «Шёл по городу волшебник»

1.

Так и должно было быть, и ему оставалось только ждать, пока она успокоится, и смотреть, как она рыдает, сидя на подоконнике. Как она рыдает, уткнувшись ртом в костяшки пальцев, опираясь локтем на согнутую ногу, и какие тонкие у неё щиколотки, и какой они формы. У него с детства – и далёкого, дошкольного ещё, кажется, детства, – что-то нарушалось внутри, когда он смотрел на её ноги, и долго-долго, класса до восьмого, он ненавидел, когда она была не в штанах, особенно летом. А потом понял и с тех пор всё думал: сможет ли он обхватить её щиколотку так, чтобы пальцы сомкнулись. И даже сейчас, когда он уже знал, что сомкнутся, во рту у него пересохло. Но пить было нельзя – вообще нельзя было шевелиться, и он отвёл глаза от её ноги, а она всё рыдала, и иногда пыталась сделать затяжку, и отшвырнула, наконец, сигарету, и сигарета тлела на подоконнике, превращаясь в кривую трубочку пепла.

На ней была только его рубашка, больше ничего, но ей-то сейчас было на это плевать, соберись на кухне хоть толпа мужиков. Рубашка была белая, со слабым зелёным отливом – из-за фонарей за окном и кухонного светильника, и Сай подумал, что давным-давно не видел ничего без этого оттенка.

(Если только наглухо задёрнуть шторы и разжечь в комнате костёр, но не будет ли огонь зелёным?..)

А она всё плакала, а несколько часов назад, в его постели… Как жаль, боже, как жаль, что он не проснулся первым и не разбудил её – сам, ведь если бы он сам разбудил её, то мог бы ещё быть с ней, быть в ней, смыкать пальцы на её щиколотках, быть над морем – далеко отсюда! – над морем, где пахло смородиной… И он начал разглядывать фарфоровое блюдце на столе перед собой, чайное блюдце с узкой каёмкой, на блюдце лежала скомканная в шарик салфетка.

Только одно, кажется, и осталось в нём прежним – безмерная любовь к этой девочке, к этой женщине, плачущей сейчас на подоконнике, только одно… И он уже успел понять, что она-то не изменилась совсем – даже внешне, она осталась такой же, какой была на школьном выпускном, и виноват в этом был он, утонувший в ту ночь, и рыдала она сейчас совсем не потому, что испугалась его – мёртвого, просто наваждение кончилось – кануло – и она вспомнила, что его, Сая, на самом деле нет, что он умер, умер, умер…

Сай резко толкнул по столу блюдце, и блюдце со звоном стукнулось об пустую бутылку.

– Прекрати истерику. Слышишь меня?

– Ты кто? – спросила Элька, поднимая голову.

– Сай, – сказал он. – Дмитрий Сайфутдинов.

– Сай умер!

– Я живой. Во всяком случае, съедать тебя я не собираюсь.

– Сай? Это правда ты?

– Это правда я. – И он вдруг вспомнил: – Клянусь тебе ключом и колодцем.

– И вереском, – сказала Элька.

– И Робертом Льюисом, – договорил Сай, и Элька спустила ноги с подоконника.

– Мне надо умыться.

– Конечно.

– Только я не хочу мимо тебя проходить.

– Дать салфетку?

– Я сама возьму. Но ты всё-таки не шевелись.

– Конечно, – сказал Сай. – Не буду шевелиться. Пить, правда, хочется. Воды мне нальёшь?

– Сам налей. Только не подходи ко мне.

Он встал, а Элька схватила со стола пачку салфеток, и снова прижалась к подоконнику, и начала вытирать лицо.

– Слушай, – сказала она. – Значит, я тоже умерла? И мы встретились, да?

Сай налил в стакан воды, выпил залпом, налил ещё и снова сел.

– Ты не умерла. Но и я не мёртвый. Я ем. Пью. У меня течёт кровь, ты же видела. У меня течёт сперма, ты и это видела.

– Да, я видела, – сказала Элька и высморкалась.

– Я даже вырос. Но здесь.

– «Смерти нет… мы ели сладкие батуты…» – процитировала она. – Здесь – это где? В другом мире, что ли? Парапет этот… Как же я сразу не поняла, у ларька ещё… как я вообще могла забыть, что ты… что вы… Может, у меня глюки? Если я не умерла, может, я, наконец, двинулась? И ты мне мерещишься?

– Твои глюки просто великолепны, – сказал Сай. – Я о таких глюках с песочницы мечтал. Я и сейчас тебя хочу, вот такую сопливую.

– Ты мне всё испортил, – сказала Элька, подходя к столу. – Я ведь ни дня не жила после выпускного. Так… вроде как…

(Как в колодце, все эти годы она словно смотрела в колодец, пытаясь увидеть там хоть что-нибудь, что могло бы тронуть её, как-то отвлечь, но ничего в этом колодце не было – немного воды, а под водой – дно, серая, грязная глина, и Элька зачарованно разглядывала трещинки, выпуклости, впадинки на дне, всегда одни и те же, всегда без движения, без перемены, – вечность, неизменно серая, потрескавшаяся, вечная вечность. Но Сай окликнул её, и она отвернулась от колодца – впервые за десять лет, и какая разница, что там, вокруг, она была согласна на что угодно, только бы не смотреть больше в свой колодец, никогда больше, нет, никогда…)

– Главное, чтобы это были вечные глюки. Бесконечные. По крайней мере, теперь я знаю, что ты мой.

– Да я всегда был твой, – сказал Сай.

– Глюки, и прекрасно. Зато ты живой. Ты вот даже не представляешь… Ладно. Ты мне скажи – это что за город?

– Не город. Мы на Корабле. Только я не хочу сейчас об этом говорить.

– На корабле?..

– Чёрт, я уверен был, что я не усну. Я, видишь ли… я ужасно рад, что ты здесь. Так что я сволочь, конечно. Но поговорить мы могли бы и позже. Завтра.

– А ещё сегодня? Что-то долго.

– Здесь всегда ночь.

– Почему? – спросила Элька. – И какой корабль? Как на корабле дома могут быть, Сай? И как я сюда попала?

– Ясно, – сказал Сай. – Сначала разговоры. Только ты оденься, а то мне совершенно другое тебе хочется рассказывать.

– Слушай, а можно я искупаюсь? – спросила она и вдруг испугалась снова. – А где ребята? А они?..

Блюдце; на блюдце – скомканная в шарик салфетка… Вчера он заставил себя забыть – КТО сидит на кухне рядом с ним и Элькой, он блаженно им улыбался – своим одноклассникам, таким пьяным, таким шумным, эти песни, которых он не слышал десять лет, это застолье…

– Да с ними, в общем, всё в порядке, – сказал Сай. – Они тебя не обидят, это точно. Клянусь тебе. Робертом Льюисом…

[Mitrana]

в скобках

Роберт Льюис – это был, конечно, Стивенсон, но только они двое об этом знали. Даже Борька Кирсанов, «Остров сокровищ» зачитавший до ночных кошмаров, именем автора не интересовался. А Стивенсон был – Роберт Льюис, и его имя стало клятвой и стало тайной – одной из немалого числа их общих тайн.

Был июнь – и очень дождливый, очень грязный июнь, особенно за домом, где водопроводчики раскопали всё пространство – от узенького тротуарчика до гостиницы. И не покалечили ни одного дерева, ни единого кустика, так что результат получился ошеломительный: лабиринт в лесу, партизанская страна окопов, колдовские пентаграммы, вырытые порабощёнными чудовищами, каналы на Марсе… Но Сай и Элька тем летом находились в эпохе морского пиратства, и прорытые канавы стали океаном, а заросли кустов – островами, и островами вулканическими стали старые тополя и вязы. (Обитатели муравейника в смородине превратились в туземцев с кольцами в носах, но кроме Эльки и Сая этого никто не увидел). Океан требовал кораблей, корабли – капитанов, капитаны – имён и подвигов. Капитаны были честными и бесстрашными, по необходимости объединялись в эскадру, и через несколько дней и Борька, уже прозванный тогда Билли Бонсом, переименовал своего «Чёрного Сильвера» в «Сильвестра» и отдал знамя с костями и черепом – водопроводчикам.

Водопроводчики, грязные и полуголые, пиратами были однозначно, особенно один, самый толстый. Татуированный – везде, он обматывал голову красной в белой горошек косынкой, искусно и беспрерывно ругался матом и капитанов терпеть не мог, а в первую очередь – тоже толстого и шумного Билли Бонса, который раздобыл себе точно такую косынку и трудами Ладика блистал шикарными цветными татуировками, нанесёнными акварелью на ноги, руки, живот и даже спину.

Вообще, Билли Бонс, исправившийся, но всё равно бывший пират, все силы прилагал к поискам сокровищ, а не к свершениям подвигов, и хлопот доставлял немерено. Оставалось только благодарить морского бога Нептуна за то, что нет среди капитанов Вальки Кречета, отправленного на всё лето к бабушке, потому что Кречет все шансы имел развязать на океанских просторах войну – с пиратами, с колдунами, с Англией, с туземцами, внутри капитанской эскадры; войну беспощадную, громкую, отвратительную, бесспорно подвигнувшую бы родителей на строжайший запрет морских походов.

Они играли в капитанов целое лето (и ещё один школьный год, весь пятый школьный год, но океан в сентябре зарыли, и всё стало уже не то). У них был Устав, традиции, биографии и даже бортовые журналы. Правда, от ведения журналов народ отлынивал; только Элька, журналы эти выдумавшая, исписала две толстые тетрадки, а Сай – одну, так как был очень занят составлением подробных морских и островных карт и запутыванием Билловых плаваний за сокровищами. Ладик вообще ничего не писал, но зато рисовал много, целыми днями просиживал на одном из вулканических островов с удобной развилкой, и Элька иногда швартовалась у его острова и сидела с Ладиком на вулкане, заглядывая в его альбом и болтая босыми, постоянно грязными ногами. Сая несказанно бесили эти маячившие среди веток ноги. Не из-за грязи, конечно, потому что Сай, славный капитан Джордж, и сам был измазан с головы до ног, и не из-за ревности, потому что ему тоже очень нравились Ладиковы рисунки. Он и себе-то не мог объяснить, отчего злится, и фрегат его курсировал вблизи Ладикового вулкана, и преследовало в эти минуты отважного капитана одно-единственное, тщательно гонимое, всепоглощающее, навязчивое, под ложечкой сосущее и неисполнимое ни в коем случае желание – схватить эти болтающиеся ноги и дёрнуть вниз, вот просто схватить за щиколотки и как следует дёрнуть…

И была у капитанов клятва. Непонятная никому, кроме основателей эскадры, она скоро стала не просто клятвой – магической фразой, иногда – призывом, иногда – заслоном от чужого волшебства или собственных бед, через год капитанами забытая и для придумавших её оставшаяся навсегда заклинанием, заклятьем и молитвой, на все случаи, как «Отче наш».

– ..И клясться будем ключом, – сказал Сай.

– И колодцем, – сказала Элька.

Ключ был ключом волшебным, залегендированным, ключ был вырезан из пенопласта и разрисован магическими знаками; ключ был изъят из Крепости Серого Мрака после пленения злобного колдуна, там засевшего и всю крепость провонявшего дохлыми мышами и гнусными зельями; ключ открывал все двери и сундуки, и с ключом всё было понятно. Но колодец?

– Какой колодец? – спросил Сай сердито, потому что никакого колодца они не придумывали, а значит, колодец пришёл ей в голову сию минуту, только что, и это было нечестно, но ругаться с ней он не мог.

– Колодец, – сказала Элька. – Поклясться колодцем – все тайны навсегда утопить на дне.

– Ну ладно, – сказал Сай. – Ключом и колодцем, нет, тогда вот так – ключом и колодцем, морем и Стивенсоном, да?

– Морем – скучно, – сказала Элька. – Давай вереском.

– Вереск тут причём? – возмутился Сай, и сразу понял, что она сейчас расскажет – причём, и сразу увидел сам, без её рассказа: берег, поросший вереском… на берегу бочонок из-под мёда, из баллады Стивенсона, а дальше – колодец, на журавле которого висит ключ. Да, вересковый мёд… ну, скажем, эль, у пиратов – ром, а у нас будет эль (Эль-ка)…

– Ладно, – сказал Сай. – Слушай, Стивенсоном не надо. Робертом Льюисом, вот так, ага? Чтобы никто не понял.

– Билл-то поймёт, – сказала Элька, и Сай свистнул и засмеялся:

– А спорим?!

И – как всегда – оказался прав.

Ключом и колодцем, вереском и Робертом Льюисом… Он хотел поклясться этой клятвой на выпускном, сказать, что любит её, и поклясться, и тогда – он знал – она поймёт, что это всерьёз, и что это – навсегда. Не успел.


Через год после выпускного Элька впервые прочитала Гарсиа Лорку – и вырвав из книги страницы с «Диваном Тамарита», ночью сожгла их. В раковине на кухне, безумно жалея, и прекрасно понимая, что читать это ей – нельзя, и твёрдо зная, что этих строчек не читать она не сможет:

…«Ни крупинки неба на камне
над водой, тебя схоронившей»…

Страницы горели хорошо, высоким жёлтым пламенем, шурша, распадались в золу, она обречённо смотрела на них и беззвучно шептала, ничего не могла с собой поделать:

…«Теряя силы, бредил мальчик
в венке из инея и боли.
Ключи, колодцы и фонтаны
клинки скрестили в изголовье»…

Она уже не плакала тогда. Уже не плакала и уже не молилась – даже ключу и колодцу. И удивиться пророку Лорке она тоже тогда не смогла. Просто стояла у раковины на кухне, просто смотрела, как горят стихи о раненом водою.

Через несколько месяцев она вышла замуж за парня, который со спины удивительно был похож на Сая. У парня оказалось неплохое чувство юмора: быстро последовавший развод он объяснял тем, что устал оглядываться в поисках жены. Боюсь остеохандроза, сказал он Эльке, собирая вещи.

Второго Элькиного мужа звали Дмитрием. Благодаря его имени, брак продержался целых три года. «Ты что, всю жизнь будешь… так?» – спросила тогда Светка Сланцевская. «Наверное, – сказала ей Элька. – Наверное, так».

скобки закрылись

[Mitrana]

2.

Мне нужно переодеться, совсем переодеться, иначе я так и не включусь, сказала Элька, только ты принеси мне что-нибудь, как у вас, – штаны, рубашку. Почему же штаны, спросил Сай, и она, глядя ему в глаза, совершенно серьёзно спросила: разве ты не понимаешь? Боже мой, здесь повсюду, наверное, утопленники! вас-то я знаю, но остальные? Вампиры, неустроенные души, – мало ли что. В штанах удобнее. Как раз устроенные, сухо сказал ей Сай, не бойся, тебе нечего здесь бояться, ты никого и не увидишь, кроме нас. А ты изрядно поглупел, заметила Элька, я только одного боюсь – что ты меня вернёшь домой. Я же сказал, что нет, ответил он. Тогда почему ты мне не расскажешь всё целиком? это нечестно, Сай, мы же партнёры. Я расскажу, повторил он в десятый, кажется, раз, просто нам нужно поговорить всем вместе.

Она пробыла в ванной всего минут десять, вышла почти сразу после того, как Сай, постучав, подал ей одежду. Но переодеваться не стала – застегнула под горло его рубашку, а полы завязала на животе узлом, и надела свою длинную юбку, и вот так и сидела, босая, закинув ногу на ногу, а рассмотрев своих одноклассников, предложила выпить («Снимем стресс, мальчики? Нет, Ладик, мне водку.») – и пила в одного, не морщась, большими глотками, как компот.

Ей не было страшно. Но мир, окружавший её, разделился – на две совершенно равные части.

Мир двоился, и Элька ничего не могла поделать с этим. Она была в комнате, освещённой только заоконными фонарями, – и в то же время стояла под этими фонарями, на набережной; прислонившись к парапету, смотрела на город, который почему-то называют кораблём, но, конечно, это город, осенний, промозглый, странных очертаний, с мостами, выгнутыми в низкое небо, с тройкой узких, неимоверно высоких небоскрёбов.

Очень трудно было думать о чём-то, ощущая под локтем одновременно подлокотник кресла и шершавый камень парапета, и Элька щурила глаза, пытаясь избавиться от странной раздвоенности, и воображала себе, что окружающие её мужчины – это пираты, собравшиеся в таверне Билли Бонса, сейчас они разложат на столе карту острова, и мы обсудим предстоящее плавание, о да, в ночи, во тьме, и этот дождь за окнами таверны… пираты, всего лишь пираты.

Пираты были, конечно, похожи на её одноклассников, но не так чтобы сильно, вполне можно было не напрягаться по этому поводу. Почему бы им не побыть пиратами, этим мужчинам в белых рубашках, вряд ли их затруднит какая-либо роль, ведь они так легко изображали вчера старых школьных друзей – шумных, пьяных, увлечённо ностальгирующих. И английские лорды удались бы им на славу, и индейцы племени сиу… Правда, эти их немыслимые пояса годятся только для пиратов, зачем они их носят, любопытно узнать, – но ничего другого я знать о них не хочу, нет, я не хочу…

Сай лежал на диване, курил, держа на груди пепельницу, и с пиратами совершенно не сочетался – так, случайный зритель на репетиции, и пираты посматривали на него со странной досадой, и, наконец, один из них, светловолосый, вылитый Валька Кречет, сказал ему:

– Так и будем молчать, Сай?

– Ваша очередь, Кречет, – откликнулся с дивана Сай. – Могу я расслабиться? Вы ж такой подарок мне преподнесли, парни!

– Какой подарок? – спросил Кречет.

– Вчерашнее застолье. Очень всё было правдоподобно, – сказал Сай. – Только теперь смотреть на вас что-то тяжко.

Комната покачивалась, плавно, почти незаметно, – и отнюдь не от избытка Элькиных эмоций. Славно ещё, что у неё нет морской болезни, иначе она не рассматривала бы город, а беспрерывно тошнилась… перегнувшись через парапет, да, в этом случае стоит находиться на воздухе, вряд ли здесь мне подносили бы тазик… Она представила себе пиратов с тазиком и рассмеялась.

– Поразительная у тебя женщина, Сай, – сказал Валька, внимательно её разглядывая.

– А я всегда был везучий, – сказал Сай.

– Может, у вас, мальчики, женщин здесь нет? – спросила Элька. – Я вам не для этого понадобилась?

– Здесь всё есть, Лескова. Даже женщины, – сказал Сай, а Валька продолжал разглядывать её – так можно было изучать карту острова или текст роли, и ей стало противно.

– И что – не удовлетворяют? Или трупный запах достал? Здесь же все мёртвые, я правильно поняла?

– Эль…

Но она знакомым с детства жестом показала ему: «Заткнись!»

– Ты мне объясни – как я сюда попала? Я ведь сигаретки шла покупать, а не дома перед зеркалом медитировала. Был бы ты здесь один – я бы, может, и поверила в неземную страсть.

Валька вдруг улыбнулся ей, и Элька вздрогнула от его улыбки.

– Какие глаза у тебя стали, Кречет… Хоть ты мне скажи – вы умерли или нет?

– Да, – сказал Валька. – В твоём разумении – безусловно. Но ничего плохого мы тебе не сделаем. Не нужно нас бояться.

– Я стараюсь, – сказала Элька, не отводя от Кречета глаз. – Извини.

– Не стоит. Если тебе очень важно знать, как ты здесь оказалась…

– Да не слишком. Ты скажи – зачем.

– Чтобы разрешить сложившуюся благодаря тебе ситуацию, – сказал Кречет. – Беспрецедентную. Видишь ли, Сай… В отличие от нас он не умер.

– Как трогательно. Я-то чем могу помочь? Убить его, что ли?

– Ну это вряд ли поможет, – сказал Сай. – Я ведь уже тонул. Они утверждают, что я не могу умереть из-за тебя. Из-за нашей с тобой неземной страсти.

– Чушь какая!

– Да, вот такой эксклюзив, – сказал Валька. – Уникальное чувство, не имеющее пределов… Есть даже такие стихи, ты, вероятно, их помнишь.

– Какие стихи ещё, господи?!

И тогда она увидела в Валькиной руке обугленный листок.

(Огонь в раковине на кухне, высокое жёлтое пламя, страницы распадались в золу – все до единой… «Диван Тамарита».)

– Возьми, – сказал Кречет.

…«Не опускается мгла,
не подымается мгла,
чтобы я без тебя умирал,
чтобы ты без меня умерла»…

…Удивиться… я должна удивиться пророчеству… мгла опустилась, а ты не умер без меня… значит, нужно вдвоём, может быть, вдвоём…

– Прямо Шекспир, – сказала Элька. – Было бы с кем другим – не поверила бы.

– Это Лорка, – поправил Кречет.

– Я знаю, – сказала Элька. – Налей мне ещё, Валечка. Всё-таки я сплю, наверное.

– Может быть, тебе хватит? – спросил Кречет.

– И как – сон? – спросил Сай. – Кошмарный?

– Нет, – сказала Элька. – Валька, ты налей, я не напьюсь. Нет, это хороший сон. Мне снилось иногда, что ты живой. Потом я просыпалась, и вот тогда был кошмар. Я согласна в этом сне… что угодно. Не просыпаться бы. Я рада, мальчики, что вы живы… так или иначе… А всё остальное – чёрт с ним. – Она выпила водку залпом, и Кречет налил ещё. – Я всё сделаю, что от меня нужно, только можно я тоже тут останусь, с вами. Только вы мне скажите, просто любопытно, что вы здесь делаете? На корабле. А корабль большой?

– Большой, – сказал Сай. – Огромный корабль. Мы шли с тобой вдоль парапета, помнишь? Так это не парапет – это борт.

– А за бортом? Море?

– Скорее, океан.

– А как он называется? Не Стикс?

– Стикс?

– Ну да, – сказала Элька.

– И мы плывём на ладье Харона? – серьёзно спросил Сай и вслед за Элькой засмеялся, они ржали, как шестнадцатилетние, сгибаясь пополам от смеха, но только вдвоём и не в такт, нет, не в такт качке Корабля…

[Mitrana]

в скобках

И не было холодно, а может, просто от шока он не успел замерзнуть. И не успел наглотаться воды, потому что с головой ушел под воду, только когда его стукнуло по затылку, а вынырнув, стал хвататься руками за лодку, ставшую неожиданно маленькой. Да это же гитара, Матвеева гитара, понял он, отплевываясь, и тут волна ударила ему в лицо, в открытый рот, и вода была почему-то солёной, и он ни черта не видел вокруг, кроме тёмного чехла Матвеевой гитары. Уже унесло от лодки, меня отнесло в сторону, надо плыть, думал он, барахтаясь и всё цепляясь за клятый этот чехол, а потом вдруг увидел прямо перед собой чёрную стену до самого неба, и оттуда, с неба, что-то кричали, и на лицо ему упал свет, и он зажмурился, и тогда его схватили за шиворот, а потом подмышки – не за волосы, нет, значит, я не тону, а стена – это же борт, борт теплохода, мы доплыли, хау! И тут он вспомнил про парней и стал вертеть головой по сторонам, но его уже втащили, перевалили через стену, и он оказался сидящим на палубе теплохода и прижимающим к себе Матвееву гитару, так и не выпустил, ну и здорово, но Матвей? где Матвей? И в двух шагах от себя он увидел Вальку, Валька стоял на четвереньках в круге зеленого света, и его тошнило, тошнило на палубу, а палуба была – один в один асфальт, и над асфальтом стоял чёрный фигурный столб с фонарем на верхушке.

Разве на кораблях есть фонарные столбы, подумал Сай, и тут его тоже затошнило, и он принялся сглатывать солёную-солёную слюну, потому что тошниться было нельзя, ведь где-то здесь, может быть, и совсем рядом, была Элька, к которой он доплыл (мокрый и опозорившийся, раз его втаскивали на борт как котёнка, – как котёнка, но тошниться он не будет, нет, только почему так солёно во рту?). И он прижимал к животу гитару и смотрел на Вальку, около которого присел на корточки человек (в одежде его было что-то странное, только Сай не понял – что) и протянул Вальке платок, белый, большой платок, а Валька попытался встать, но не смог, свалился на бок, и взял платок, и начал вытирать лицо одной рукой, на локоть второй он опирался, а этот, странный, что-то тихо ему говорил.

И ещё говорили какие-то люди, где-то рядом с Саем, и Сай обернулся, но они, оказывается, говорили не с ним. Их было трое или четверо, и они перетаскивали через борт мальчишку, с мальчишки текла вода, и когда его положили около Сая, Сай понял, что это – Матвей, и попытался отдать ему гитару, но Матвей не брал, и гитару у Сая забрали эти люди, а Матвея они перевернули на живот и что-то стали с ним делать, и Сай отчетливо услышал: «Тоже наглотался».

Тот, кого он увидел первым, отстал, наконец, от Вальки, и подошёл к нему, к Саю, и сказал:

– Как ты, парень?

Сай всё-таки сплюнул на палубу – иначе не смог бы говорить – и спросил, задрав голову:

– Это же «Чайковский»?

– Чайковский?..

– Теплоход, – сказал Сай. – Мы хотели вас догнать, – и сплюнул снова. – Лодка перевернулась.

– Ты можешь встать, парень?

– Могу, – сказал Сай и встал, и его сильно качнуло в сторону, но он удержался на ногах и спросил опять: – Это «Чайковский», да?

– Нет. Идём, переоденем тебя.

– Не надо, – сказал Сай. – А мы… А вы… вы всех вытащили? У нас лодка перевернулась.

– Вас ведь пятеро было?

– Да, – сказал Сай с облегчением.

– Значит, вы все утонули.

– Утонули?..

– А по-моему, я ещё жив, – сказал снизу Валька, и его опять начало тошнить.

– Так это не «Чайковский»?

– Нет, не «Чайковский». Но вы все здесь – все пятеро. Идём.

Это не «Чайковский», подумал Сай, значит, её здесь нет, и всё это зря, а может, и к лучшему, что она не увидит его таким мокрым, таким вытащенным за шкирку, он всё равно в таком виде ничего бы ей не сказал… не повезло, как же не повезло, надо было сказать ещё в школе, а теперь – только утром, только утром, думал он, мокрый и всё ещё, кажется, пьяный, а ведь и правда могли утонуть, понял он вдруг, значит, всё обошлось, а утром я сразу к ней, только переоденусь, даже если будет спать, разбужу и скажу ей, без всяких подготовок: «Я тебя люблю уже лет двенадцать!», и она посмотрит на меня так же, как смотрит, когда уверена, что я не замечаю… Утром, совсем скоро, думал он, стоя под зелёным фонарем и чувствуя себя почти счастливым, последний раз на Корабле чувствуя себя счастливым, почти счастливым.

скобки закрылись

[Mitrana]

3.


Корабль и вправду был похож на город, окружённый парапетом (Саю по пояс), асфальт и частые дожди – «Ночь. Улица. Фонарь…» Вокруг корабля был океан – пустой. Сай ни разу не увидел ни островка, ни берега, ни чайки, – а первое время стоял у борта часами, вглядываясь в чёрную воду, в ночное, всегда затянутое тучами небо. Ночь была всегда.

И рубка, возвышающаяся над корабельными фонарями, он ходил в неё, да… Первый раз – после того, как их вытащили из воды (как плакал Ладик, как он плакал, никогда Саю не забыть, как плакал у рубки Ладик, как Кречет, утешавший его, смотрел на полукруглую дверь поверх Ладиковой головы, он был уже половиной – там, в рубке, с ним, Кречетом, проблем не возникло, никаких, словно не умер Валька для Корабля, а рождён был – для него). В рубке вершился ритуал посвящения, но сути его Сай так и не понял, потому что ритуал, от которого он ждал мистических ужасов, оказался для него не более, чем сном, обычным кошмаром (в стиле Сальвадора Дали: ящички в груди и попытки открыть их – совершенно древним, ржавчиной объеденным ланцетом, только это Сай и помнил). Кошмар повторялся из раза в раз, не давая Саю ничего, кроме лёгкой тошноты, и на какое-то время его оставили в покое, а позже – водили в рубку, как на работу, и очень скоро он стал ходить туда сам, уже завидуя своим бывшим одноклассникам, новым членам экипажа («Поздравляю вас офицерами, господа!»), – прочной, устоявшейся, тяжёлой завистью эмигранта к коренным жителям, ребёнка – к занятым делом взрослым, только он не хотел знать – каким делом, нет, не хотел.

Это из-за твоей девочки, сказали ему, наконец. Это она тебе мешает, сказал ему Кречет, нужно что-то решать, Сай, неужели тебе – слабо? Школьное такое словечко, но и оно не напомнило прежнего Вальку, а Валька улыбался, глядя Саю в глаза. Ты хоть помнишь, как её зовут, спросил Сай, мою девочку, с чего ты взял это? Я – ладно, я должен чем-то спасаться, но она? она замужем давно… Элька Лескова, сказал Кречет, и она не забыла тебя, о нет, она не забыла, тебе не повезло, Сай, очень жаль, но это так. И что, спросил Сай, что с того? Посмотрим, сказал Валька, посчитаем…


Его девочка поднималась к рубке – по железным ступенькам трапа, медленно и неуверенно – ей очень мешали каблуки.

Мосты, высоко выгнутые над городом, оказались подпорками для рубки. И сам город менялся с каждой ступенькой, превращался в корабль, всё-таки корабль (с тремя мачтами, и она пыталась вспомнить, как называется такой парусник – фрегат? бриг?). Бывшие её одноклассники закрывали почти весь обзор – впереди всех шёл Матвей, за ним бок о бок – Ладик и Сай, около неё – Билл, Кречет замыкал, так что видела она только мачты, словно державшие на себе низкое небо, и справа внизу – борт корабля и чёрную пустошь за бортом – океан. А в океане – далеко-далеко – горел красный огонёк, и заметив его, она среагировала вслух:

– Смотрите, звезда!

Сай споткнулся, вцепился в перила лестницы, едва удержавшись на ногах, и завертел головой.

– Справа, – сказала Элька. – Звезда же?

– Нет, – сказал Сай.– Это маяк.

– А, – без интереса отозвалась она.

– Да, – подтвердил за Элькиной спиной Кречет. – Маяк уже виден.

– А раньше не был виден? – спросила Элька.

– Мы редко проходим мимо маяка, – сказал Билл. – Иначе давно бы тебя вызвали.

Элька кивнула – расспрашивать не стала. Наплевать на маяк. На мерцающие глаза одноклассников – наплевать (пираты, всего лишь пираты). На приближающуюся рубку (за её дверью – операционная палата, но вот войдут червивый Врач и премированный Палач*) – наплевать. На всё – потому что рядом Сай, она и мечтать об этом не могла (полный комфорт, словно наглоталась транквилизаторов), остальное мы как-нибудь переживём, наплевать…

Она чуть было не сказала это вслух, но тут шествие остановилось, и Ладик протянул ей руку, помогая подняться на площадку. Матвей положил на дверь рубки ладонь, и дверь приоткрылась – ровно настолько, чтобы пройти одному. И Сай прошёл – ни на секунду не задержавшись, а Эльку взял за плечи Кречет и придвинул к себе вплотную.

– Отважная Дороти.

– Несгибаемая, – сказала Элька.

– Не хотелось бы разочароваться.

– Как скажешь.

– Послушная девочка, – сказал Валька. – Верно?

– Да, папочка, – сказала Элька, и он отпустил её.

Уже зайдя в рубку, она обернулась, – но увидела только решётку ограждения и чёрное небо за ней. «Врач констатирует теперь возможности связать меня… Втолкнут за войлочную дверь и свяжут в три ремня»** .

– Привет, – сказал Сай, закрывая дверь.

– Очень хочется курить, – сказала Элька. – Нельзя?

– Ты что, действительно не боишься?

Элька пожала плечами.

– Пока вроде нечего.

Никакая не операционная палата; и не корабельная рубка; квадратное, совершенно пустое – ни приборов, ни мебели (ни ужасов) – помещение с тускло светящимися зелёным стенами. Очень скользкий пол; посредине пола выступала довольно большая прямоугольная плита.

Сай подошёл к этой плите и лёг на неё, вытянулся, положив под голову руки.

– Сейчас начнётся, – сказал он. – Ты сядь.

– Куда?

– Да всё равно, – сказал он, и Элька села на пол у стены, подобрав под себя ноги. – Не дёргайся только, ладно? Я здесь уже был.

– Ладно.

Плита засветилась тоже – словно разгорался костёр, и Сай повернулся на бок, приподнялся на локте:

– Эй, партнёр!

– Что?

– Тебе всё ещё нужен попутчик до Аляски?

– Да, – сказала Элька. – Ты же знаешь – я боюсь больших собак.

– Если так, я провожу тебя до североамериканских прерий.

– Ладно, – сказала Элька, глядя на него очень внимательно. – Ладно… – и, спохватившись, добавила с презрением: – Но ты не сумеешь вести упряжку, жалкий чечако.

– Иту-ти-це-ши-ак-ане***, – сказал Сай, не улыбаясь больше.

– Маниту-синтэзи-шени-нок-тау****, – сказала Элька, и в этот момент в рубке стало совсем темно. – Маниту, – прошептала она, чувствуя, как тяжелеют веки, как на них ложатся камни, очень горячие камни, нужно закрыть глаза, и тогда камни упадут, о великий Маниту, они упадут, когда я усну, они упадут…

И она уснула – легко и быстро, и камни на веках исчезли, а снился ей всё тот же колодец, в который она смотрела десять лет после выпускного. Только теперь она была внутри, и внутри оказался целый лабиринт.

Почти каждый из камней, которыми колодец был выложен, стал ходом, коридором, и все эти коридоры были связаны между собой, и во всех были серо-зелёные стены самых разных оттенков, но склизкие, но грязные, мхом и мерзостью какой-то поросшие. На низких, закруглённых потолках она видела следы копоти от факелов, она рассматривала мох, вглядывалась в воду, доходящую до щиколоток. Вода была разная – то прозрачная (и тогда было видно серую глину на полу), то мутно-зелёная, то в пятнах плесени (или растопленного воска, или старого жира), плавающих на поверхности. Пятна соединялись и расплывались, создавали какие-то сложные абстрактные картинки, узоры, иероглифы.

Прежние посетители колодца (а прошло тут до Эльки довольно много народу) очень интересовались и мерзостью на стенах, и поверхностью воды, и, в общем, она понимала их, ведь она смотрела в колодец и раньше – пристально и заворожено. Но теперь её ждал Сай – там, в конце коридоров (и он обещал проводить её, он обещал вести упряжку), она шла к нему, к Саю, и голос Кречета, твердивший над ухом о воде и плесени, не мог отвлечь её.

Кречет всё время был где-то поблизости – то шёл у неё за спиной, то пропадал в соседних коридорах (или просто делался невидимым, потому что голос его оставался, пытаясь обратить Элькино внимание на окружающий дизайн). Она вежливо исполняла то, что от неё требовалось, – разглядывала, сосредотачивалась, кивала в ответ на разъяснения, ни на секунду не забывая, что в конце всей этой зелёной тягомотины её ждёт Сай (но иту-ти-це-ши-ак-ане, ведь это ещё не значит, что так думают все). Валька же, замечая её отстранённость, принимался снова объяснять то, что объяснял наяву: все эти годы ты мешала Саю, но теперь ты здесь, будь послушна, будь внимательна. И она соглашалась, она старалась, честно старалась, но ничего не могла с собой поделать.