Современная поэзия, стихи, проза - литературный портал Неогранка Современная поэзия, стихи, проза - литературный портал Неогранка

Вернуться   Стихи, современная поэзия, проза - литературный портал Неогранка, форум > Лечебный корпус > Приёмный покой

Приёмный покой Лечим таланты без фанатизма: Градусник. Грелка. Лечебная клизма.



Ответ
 
Опции темы

До-мажор

Старый 24.02.2024, 15:53   #61
в поисках статуса
 
Регистрация: 17.12.2016
Сообщений: 1,724

Re: До-мажор


Грянул звонок. Мы замерли. — Может пицца? — предположила я, натягивая на себя ветровку. Тимур, застёгивая на ходу джинсы, двинул в прихожую.

— Не открывай! — крикнул Вадим, но с места не тронулся.

Я пристегнула свою поясную сумочку, достала из неё деньги за пиццу и тоже прошла в прихожую.

— Пицца… — с облегчением сообщил Тимур и загремел замком.

Дверь распахнулась, и в квартиру вломились два человека — крепких, напористых, быстрых. Первый парень, одетый в фирменную куртку доставщика пиццы, схватил Тимура в охапку и повалился с ним на пол. Второй ловко перепрыгнул эту сцепившеюся парочку, поймал меня за руку и, не отпуская, заглянул в комнату. Это был невысокий, с меня ростом парень, с мощной квадратной фигурой. Белый ёжик волос, белые брови и ресницы, конопушки по всему лицу…

Увиденное в зале, похоже, его успокоило, потому что он пнул лежащего Тимура ногой и сказал: — Всё, Буланчик… отбегался! — затем нагнулся и спросил, цедя сквозь зубы: — Ну, что терпила ветошный… колись: куда жмура ментовского заныкали? — Тимур молчал, только покряхтывал от навалившейся на него тяжести. Первый налётчик встал с него и рывком поставил Тимура на ноги. — Молчи, молчи… Колесо тебя разговорит… соловьём запоёшь. Давай, одевай свои тапки. — этот налётчик был такой же квадратный, как и его собрат, только ёжик волос был чёрного цвета, да бросались в глаза его мокрые и странно, по-рыбьи, вывернутые губы.

Нас заставили обуться, затем Тимуру обмотали руки скотчем. Перед тем, как выйти, Губастый мотнул головой в глубь квартиры и спросил напарника: — Белый, что с этими-то?

Тот передал ему мой локоть, нырнул своей обесцвеченной головой в комнату и сказал издевательски-ласковым голосом: — Сидим тихо. Никому не звоним. Если что, вернёмся и обоим бестолковки отремонтируем.

На лестничной площадке, привалившись к стенке, сидел скрючившийся парень и держался за голову. Рядом валялась смятая коробка с пиццей и фирменная жёлтая кепка. Мы равнодушно прошли мимо. Я была невероятно спокойна. Во мне поселилась какая-то странная пустота и облегчение. Больше не нужно было строить хитроумные планы, прятаться под вонючими трупами, бежать от взрывной волны и мучиться неизвестностью.

Только теперь мне стало понятно, как же я устала. И наплевать, какой смертью я умру. Какая разница? Ведь с самого начала было понятно, чем закончится эта детская, игрушечная борьба с мафией. Так что все наши манёвры, суета и трепыхания — не более чем, рефлекторные судороги жертвы в зубах хищников. Сейчас они снесут нас в какое-нибудь тихое местечко, и там, в интимной обстановке, не торопясь, со вкусом…

Мы вышли из подъезда. Двор был пуст, шёл тихий осторожный дождь. Блестел влагой зелёный палисадник. Плакала, роняя слёзы, глянцевая листва сирени, и мокрый асфальт дрожал своим зеркалом, пытаясь отразить наши с Тимуром безучастные расстрельные лица.

Я была так поражена и деморализована ошеломляющим переходом из статуса преследуемого в статус «мясо в горшочке», что даже забыла про братика своего Костика Обещалкина. Совсем забыла. А между тем он был!..

И он, конечно, опять опоздал и, конечно, опять поспел в самую последнюю минуту. Когда скрученного знакомым скотчем Тимура уже пытались посадить в знакомый чёрный джип, к подъезду подлетел и опять колом встал знакомый УАЗ. Из него, чуть ли не на ходу, вывалился бравый сержант Обещалкин с автоматом на ремне. Он молодцевато, по-киношному, широко расставил ноги, глянул на нас чёрным равнодушным глазом автоматного ствола и протяжно крикнул:

— Стоя-а-а-ать! Руки на капот! Первый выстрел в воздух, второй на поражение… — из машины тотчас выскочил водитель и, спрятавшись за УАЗом, направил свой автомат в нашу сторону самым решительным образом.

— Вы что творите? — недовольно откликнулся Белый, переставая заталкивать Тимура в машину. — Вы своему начальству отзвонитесь… Мы же на ваших работаем… Они же в розыске… У вас что там, у ментов… чердаки потекли?

— Не разговаривать! Руки на капот! — заорал, распаляясь, Обещалкин. — Буду вынужден применить оружие! — он оглянулся на своего водителя. — Серёга, губастого держи на мушке.

Услышав эти слова, Губастый моментально сориентировался, отпустил мой локоть и, прикрыв голову руками, повалился на капот джипа. Тут же, что-то металлическое упало рядом с колесом, и Губастый вслепую, попадая через раз, затолкал этот предмет ногой под машину. Я интуитивно присела на корточки, скрываясь с поля зрения Серёги-водителя, и увидела валявшийся у колеса пистолет. Ничего не соображая, я быстро сунула его себе за пояс джинсов и прикрыла полой ветровки.

Выглянув из-за капота джипа, я увидела, как Обещалкин подскочил к недоумевающему и возмущённому Белому, упруго присел перед ним на раскоряченных ногах и вдруг пружинисто выпрямился, одновременно шарахнув прикладом автомата по белобрысому недовольному лицу. Белый коротко охнул и упал на мокрый асфальт.

Через минуту, скованные наручниками бандиты сидели на корточках, привалившись спиной к колесу джипа. Белый потерянно размазывал локтем кровь по лицу. Губастый что-то угрюмо ему говорил, апатично шевеля своими вывернутыми рыбьими губами. Над ними стоял водитель Серёга с автоматом под мышкой и закуривал, прикрываясь ладонью от мелкой взвеси дождя.

Когда мы оказались внутри УАЗа, в забранной решётками атмосфере, Костик обернулся с водительского места и пристально посмотрел на Тимура. — Рассказывайте, что натворили.

Я торопливо и бестолково, но стараясь быть краткой, изложила суть наших мытарств. Во время моего повествования Костик, не отрываясь, изучал и рассматривал Тимура. Тот сидел и спокойно выдерживал взгляд человека, от которого сейчас зависело будем мы жить или нет. Я замолкла. Костик продолжал играть с Тимуром в гляделки. Первый не выдержал Тимур.

— У меня в городе три кафе. — безмятежно и даже лениво сказал он. — Вывозишь нас из города — одна кафешка твоя.

— Слово? — не удивляясь, спросил Костик, как будто речь шла о коробке спичек.

— Слово Герцони! — ответил пафосно Тимур, как будто речь шла о передаче всего королевства Великобритании, вместе с Шотландией, Уэльсом и северной Ирландией, в вечное пользование сержанту Константину Обещалкину…

Когда мы выехали из города и оставили позади пост ДПС, Костик свернул с трассы на какую-то просеку, остановился и сказал: — Всё, господа террористы, дальше сами. А то мой Серёга меня не поймёт… мокнет там, как этот…

— А тебе ничего не будет… за то, что ты нас у этих отбил? — спросила я.

— Попробую отбрехаться. — озабоченно ответил Костик. — Правда, начальству сейчас некогда — оно свои задницы спасает. Уэсбэшники бегают, ждут какого-то «важняка» из Москвы. Шутка ли — информационная война на столбах! — он развернулся на сиденье к нам с Тимуром и, ухмыляясь, добавил: — Да, и что я такого сделал? Во время патрулирования была пресечена попытка захвата заложников вооружёнными бандитами. Во время задержания преступников, заложники сбежали… в состоянии аффекта. Вооружённые бандиты обезврежены. Вот тэтэшник, вот два ножа, вот кастет. Так что благодарим за службу сержанта Ногайцева Константина Владимировича! Внеочередное звание и наградные прилагаются… Могут, конечно, этих «бармалеев» опросить. — почесал затылок Костик. — Но это уже мои проблемы. А вот у вас дела покруче… Видели, что в городе творится? Нет? Весь Комсомольский проспект жалобами обклеили. Поначалу на столбах лепили, а когда места не хватило, стали на стенах шлёпать. Их срывают, а они появляются, их срывают, а они по-новой… Интернет взорвался! Городской сайт перегружен! Там материалов на двадцать судов хватит. Во как! Так что валить вам надо — Колесников всё равно вас достанет. И «важняк» не поможет. Пока разберутся, пока труп на экспертизу, пока то да сё… просто так шефа нашего не свалишь. Так что пару недель вам надо лежать где-нибудь на дне и пузыри пускать.

При расставании, Костик оглядел нас, поморщился, покряхтел и сказал: — Ведь простынете, зяблики… Придётся казённую вещь вам отдать. Но… — он поднял кверху указательный палец. — С возвратом! Не то Серёга меня убьёт! — Костик покопался в машине и вытащил небольшой полиэтиленовый пакет. — Нате, пользуйтесь… и чего я к вам такой щедрый… даже не знаю. Слышь, Герцони… Ты когда на белой лошади обратно в город вернёшься, про меня не забудь.

Мы заглянули в пакет. Там оказался штатный плащ полицейского — широкий, длинный, крылатый, как раз для нас, для двоих. Напоследок Костик одарил нас зажигалкой и кратким напутствием: — Конечно, легче всего скрыться в городе, но только не в нашем. Все друг друга знают, спалитесь сразу. На дорогу не выходите, попутки тоже побоку. Потихонечку, лесом, лесом, вдоль трассы, как грибники. У костерка погреетесь и вперёд. Так, глядишь, и доберётесь до границы области. А там уже и на автобусе можно…

(с)олдшуз
олдшуз вне форума   Ответить с цитированием
Старый 24.02.2024, 15:59   #62
в поисках статуса
 
Регистрация: 17.12.2016
Сообщений: 1,724

Re: До-мажор


Цифра четырнадцатая


Громко, над самым ухом, заорал петух. Катя вздрогнула и проснулась. Одной половиной сознания, она ещё плыла по солнечной воде и смотрела, как Пикирующий, небрежно играя вёслами, плавными толчками гонит плоскодонку по заросшему кувшинками пруду. Гребец живописен: фуражка лихо заломлена на правое ухо, небесный китель с золотыми погонами расстёгнут и висящие на левой стороне медали тихо блямкают в такт его движениям. Катя сидит на корме к нему лицом и абсолютно чётко понимает, что она красива сногсшибательно и бесповоротно.

Другой половиной сознания, она была раздосадована, что наступило утро и пора подниматься с этого скрипучего ложа в комнате номер семь общежития музыкального колледжа. Что надо протянуть руку и выключить уже, наконец, этот проклятый будильник Ирки Твердохлебовой, который вместо мелодичного звона выдавал резкое петушиное «сарынь на кичку».

Третий год подряд он заводился его владелицей на шесть часов утра, с маниакальной бессмысленной надеждой начать студенческий день пробежкой в городском парке. Ирка страстно желала нестись по сонным аллеям под свист и чириканье пернатых, вдыхая, ещё никем не тронутый, и только что созданный соснами воздух; навстречу алому радостному свету, на который можно смотреть без рези в глазах…

Но каждый божий студенческий день, Кате приходилось вставать и выключать Иркину маниакальную надежду. Иначе эта надежда принималась кукарекать бесперечь, с интервалом в десять минут, вплоть до половины девятого. Только тогда, Ирка, раздирала наконец свои бессовестные лупелки и тянула радостно и удовлетворённо: — «Бли-и-и-ин… опять продрыхла…»

Катя опускает руку за борт, рвёт белую кувшинку и, томно закатив глаза, пристраивает цветок в волосах. Пикирующий мощно гребёт, блямкает медалями и влюблённо улыбается…

Опять громко и нагло проорал петух. — В суп!.. Всех петухов на свете в суп! Вместе с Иркой! — с ненавистью подумала Катя и открыла глаза. Потолок был госпитально бел, будильник неистово кукарекал, Ирка дрыхла… Всё, день начался.

Белые кроссовки и белая майка, чёрные фитнес-шорты и чёрная бандана, да всё это на хрупком загорелом девичьем теле, которое несётся по аллее парка в стиле кенийских бегунов — ммм… красота неописуемая. Катя это знала. Она видела свой умопомрачительный летящий бег со стороны. У неё в телефоне есть несколько видосов, которые она специально просила снять Ирку Твердохлебову, и по которым Катя корректировала этот «аллюр». Корректировать было несложно, так как она от природы обладала узкой и лёгкой костью, длинными и жадными до бега ногами, а также первобытной «терпелкой», с помощью которой те же кенийцы охотятся на антилоп без оружия, элементарно загоняя последних до изнеможения.

Она пробежала свои положенные десять кругов и сделала пальцами приветственную «козу» примелькавшимся завсегдатаям утреннего парка. Затем перекинулась парой фраз с платоническими ухажёрами, которыми обзавелась за почти четыре года оздоровительного бега. И, уже приблизившись к «потёмкинской» лестнице колледжа, вдруг почувствовала первые, пока ещё неболезненные ощущения сигнала «Боевая тревога». Портал властно призывал. Призывал и требовал отложить начатое, забить на предстоящее и щёлкнуть переключателем настроения с положения «Умиротворённо» на «Экстремально».

— Значит умыться и накраситься сегодня не судьба. — покорно подумала Катя и рванула в вестибюль. Поздороваться со Светланой Григорьевной, соорудить какое-нибудь враньё и получить ключ; добежать до хранилища и нырнуть в кирпичную стену… — всё это она успела за считанные минуты, тем самым избавив себя от болезненных «подгонялок» портала.

На подходе к двери, что отделяла «тамбур» портала от поля её предполагаемой спасательной деятельности, Катя услышала такой мощный и многоголосый рёв, что стало понятно: за дверью бунтует природа, так как человек ещё не научился производить такие планетарные звуки. Она осторожно приоткрыла дверь и увидела небольшое, низкое помещение, заваленное разбросанной одеждой, приборами, пакетами, ящичками…

Это было похоже на разор, который оставляют после себя устроители внезапного и хамского обыска: на пол летят выдёргиваемые из шкафов и комодов вещи, вспарываются матрасы, звенит посуда, хрустит под сапогами стекло…

Катя наполовину просунулась в дверь, которая оказалась дверцей небольшого стенного шкафа, и её по-летнему оголённое тело вздрогнуло от неожиданного холода. Изо рта вырвался пар и перед ней развернулся величественный и кошмарный пейзаж. Она находилась внутри утлой посудины, утлая посудина находилась в океане, а сам океан находился на последнем градусе бешенства.

Несмотря на хаос внутри, сама посудина была построена из современных материалов, имела одну каюту размером с собачью будку, которая, по всей видимости, была спальней, рубкой, трюмом и камбузом одновременно. Дверь каюта не имела, а имела небольшой квадратный проём. Из проёма вовнутрь временами залетало пара вёдер солёной океанской воды, и видна была ожившая картина Айвазовского «Девятый вал». Только в отличие от картины валов было много и все, как один, были девятые.

Пронзительно завывал студёный неистовый ветер, который тщательно перемешивал чёрный пепел облаков с кипящей массой океанской воды. Словно какой-то огромный, космических размеров ребёнок — неслух и шкодник — сидел за обеденным столом и, по причине острой нелюбви к первым блюдам, капризничал и раздражённо болтал гигантской ложкой в тарелке океана. И так хотелось, чтобы подошла уже к нему, наконец, строгая мать, отвесила бы ему хорррошую затрещину, отобрала бы у него ложку и, выставив чадо из-за стола, отправила бы его в тёмный, затканный паутиной, угол Вселенной.

Лодку яростно болтало одновременно во всех направлениях, и когда Катя решилась покинуть портал, посудина неожиданно встала на дыбы. Катю со всего маху ударило о заднюю стенку, привалило барахлом и окатило ледяной водой. — Ну, вот и умылась… — глупо мелькнуло в голове. В проёме показалась клубящаяся мрачная мешанина туч и стало ясно, что вслед за этой картинкой последует могильная темнота глубинных океанских вод.

Катя разозлилась. Не хватало ещё глупо утонуть на заре жизни. Она махнула рукой, оттолкнулась ногой и мгновенно выскочила из проёма наружу. В это время лодка передумала тонуть в глубинах и, очутившись на гребне очередного девятого вала, на мгновенье замерла в горизонтальном положении. И Катя увидела сразу всё. И безбрежную тоскливость бушующего океана отвратительно серого цвета, и сиротливость крохотной лодочки, которая единственная оживляла этот пустынный и кипящий пейзаж, и человека лежащего на дне лодки…

Это был, несомненно, опытный мореход. Он всё продумал и подготовился к шторму. Два весла сидели мёртво в специальных кронштейнах на внутренней поверхности бортов, какие-то приборы были тщательно зачехлены и все эти ковши, пакеты, какие-то поплавки, канаты… в отличие от вещей каюты, были принайтованы к своим местам, и никакая волна не смогла бы их смыть за борт. Также никакая волна не смогла бы смыть за борт и самого человека. Он лежал на палубе туго привязанный оранжевыми ремнями к лодке, и смотрелся вполне естественно, как будто являлся неотделимой частью её конструкции.

Привязанный человек был бородат, стар и без сознания, а может и мёртв. Лицо имел спокойное, мокрое от солёных океанских брызг, натруженные узловатые ладони он «по-покойницки» сложил на груди. В головах висел большой православный крест с распятием, вырезанный из куска дерева и прикреплённый к наружной стенке каюты. Хозяина лодки трудно было не узнать. Знаменитый российский путешественник Фрол Коновалов иногда мелькал на экранах телевизоров и в интернете, шокируя обывателей своими одиночными восхождениями, погружениями, полётами и кругосветками.

Между тем, та секунда, что была отпущена Кате на осмотр достопримечательностей, истекла, и лодка круто нырнула вниз. Катя тоже нырнула вниз, вцепилась в оранжевые ремни, крест-накрест опоясывающие Фрола Коновалова и рванула, что есть сил. Но видать сил было в избытке. Она, по инерции, чуть не улетела за борт в набежавшую океанскую волну, вместе с вырванными из досок палубы скобами, за которые, собственно, и крепились эти ремни. В это время лодка закончила скольжение и оказалась в ложбине между двумя гигантскими волнами.

Катя инстинктивно подняла голову и увидела нависший над собой и закрученный вовнутрь гигантский гребень мутной океанской воды. Она рванулась в каюту, не замечая тяжести старика, которого она волоком тащила за собой, а в голове билось только одно беспомощное: — Ну всё… пипец!

Вода не ударила в посудину, а просто её поглотила. Океан хлынул в проём каюты; сразу потемнело и стало тихо. Катя, задержав дыхание, отчаянно шарила по стенкам, стараясь по памяти нащупать ручку стенного шкафа, но тщетно. Она запаниковала и совершенно потеряла ориентацию, к тому же вода ещё не успокоилась, бурлила, пенилась и кроме мутных пузырей перед глазами ничего нельзя было разобрать.

За себя она не боялась, так как не ощущала ни холода, ни отсутствие воздуха, но Фрол Коновалов… Если он мёртв, то ладно, куда ж деваться. А если жив?! Она металась по затопленной каюте, как в аквариуме, одной рукой держа старика, другой ощупывая стены и проклинала, проклинала, проклинала…

— Дура безмозглая… телефон… телефон надо было брать на пробежку… сейчас бы фонарик включила на секунду и всё… — она уже не верила, что её панические действия приведут к какому-нибудь результату. Но успокоиться и начать систематически, планомерно, шаг за шагом ощупывать стенки каюты не было времени, и старик, который покорно болтался у Кати в руке, тоже спокойствия не прибавлял.

Наконец кошмар кончился, и рука наткнулась на шкаф. Катя рванула дверцу и наполовину вплыла, наполовину рухнула в портал. Следом величественно, с монументальным лицом вплыл и упал рядом с ней Фрол Коновалов. Катя с ужасом смотрела на распахнутый дверной проём, по периметру которого жутко играла и переливалась стальными отблесками тёмная океанская вода. И ей казалось, что никакая сила портала не сможет удержать такую массу. Ведь было совершенно очевидно, что вся мощь океана сконцентрировалась вокруг этого проёма и давила, давила, давила чудовищно и неудержимо…

Катя еле оторвалась от этого гипнотического зрелища и, кое-как дотянувшись, ногой захлопнула дверь. Тут же, мучительно задыхаясь и сопя, закашлял знаменитый путешественник и тяжело заворочался, судорожно толкаясь ногами…

— Слава тебе, Господи… жив… — обессиленно подумала Катя.



Они молча, держась под ручку, проскочили через турникет, мимо ошарашенной Светланы Григорьевны и скатились по длинной лестнице колледжа. Катя, не останавливаясь и не отвечая на беспомощные риторические вопросы старика, проволокла его до бульвара, который через сотню метров упирался в автовокзал, и усадила знаменитого путешественника на скамеечку. Тот в своей зимней походной амуниции — толстый и неповоротливый — растерянно озирался и щурился на июньское солнце.

— Значит так, Фрол Поликарпович… — сказала ему Катя. — Вот вам тысяча рублей. Это вам на покушать в Макдональдсе и на билет до Москвы. И не вздумайте сюда ко мне потом заявиться — я вас не узнаю, понятно? — старик машинально кивал головой и смотрел на неё во все глаза.

— Теперь по поводу произошедшего: ни на какие вопросы я вам отвечать не буду, так как объяснить всё равно ничего не сумею. Да и какая вам разница, по большому счёту? Живы, и слава богу… радуйтесь. И, вообще, вы человек верующий — я думаю, сами себе всё сумеете растолковать. — она в сомнении покусала губы и, отрешённо уставившись старику в переносицу, поискала у себя в голове более убедительные аргументы.

На ум приходила только тётка Варя-дизайнер со своей сомнительной религиозностью и своеобразной трактовкой святого писания. Тётка утверждала, что Иисус Христос вполне себе историческая личность, только апостолы были все как есть женщины, и подлинную Библию написали именно они. Это уж потом, как всегда, мужики подсуетились.

— Вы же понимаете, что задавать вопросы — значит сомневаться… — Катя мучительно подыскивала правильные выцерковлённые слова, торопливо, в голове, листая страницами когда-то прочитанной художественной литературы. — Да и как после такого чудесного спасения задавать вопросы? Только бога гневить… — она помолчала, а затем спросила:

— Послушайте… это, конечно, не моё дело, но зачем вам вот это всё… кругосветки эти, походы. Может пусть кто помоложе на рожон лезет?

Фрол Поликарпович Коновалов усмехнулся в бороду и ответил: — Это ещё мой дед говаривал: — «Умирать надо в борозде…» — а потом ласково спросил: — Как же тебя звать-то, внучка?

Катя тоже усмехнулась и ответила: — У меня ужасное имя — Хабанера Майонезная…



В вестибюле колледжа её ждала опомнившаяся, злая, явно с перетянутыми струнами, Светлана Григорьевна. Еле сдерживаясь от возмущения, она спросила, кого это Катя, с утра пораньше, таскает туда-сюда по вверенному ей, Светлане Григорьевне, зданию. И, вообще, как сей персонаж проник незамеченным. Катя ответила, что это её родной дед, насмотревшись сериалов, приехал из деревни и пожелал удостовериться, а действительно ли внучка обучается музыке, али может попала в Турцию, в сексуальное рабство.

Тогда Светлана Григорьевна, дрожа от негодования, предъявила Кате приходную книгу и продемонстрировала отсутствие паспортных данных на этого якобы деда. Затем ядовито повторила свой вопрос, каким таким хитроумным способом проникают в колледж Катины деревенские родственники.

В ответ Катя, не скрывая раздражения голодного, как тридцать три спасателя, человека, также ядовито пояснила, что если бы вахтёры неотлучно находились при турникете, то таких бы вопросов не возникало. Светлана Григорьевна взяла тоном выше и предупредила, что о факте проникновения пресловутого родственника, будет незамедлительно доложено директору колледжа. Катя, в той же тональности, пожелала ей, не откладывая в долгий ящик, заняться любимым делом. После чего высокие переговаривающиеся стороны расстались, причём одна сторона не сдвинулась с места, а другая прошла через турникет в своих умопомрачительных фитнес-шортах, гордо подрагивая упругими ягодичными мышцами.

(с)олдшуз
олдшуз вне форума   Ответить с цитированием
Старый 24.02.2024, 16:05   #63
в поисках статуса
 
Регистрация: 17.12.2016
Сообщений: 1,724

Re: До-мажор


Затем Катя позавтракала, да так, что в один присест опустошила свою половину холодильника. Присутствующая при этом Ирка Твердохлебова, которая неторопливо собиралась на «репу», бросила укладывать свой аккордеон в футляр и со страдальческой гримасой на лице стала наблюдать за действом. А понаблюдать было что. Катя Сотникова — этот гастрономический аскет, свято проповедующий превосходство духа над плотью и с манерами утончённой аристократки — присела на краешек стула и торопливо, по-пролетарски, навернула глазунью из трёх! яиц, до блеска зачистив сковородку корочкой хлеба. Затем, сотворив из батона, остатков колбасы, сыра и прошлогоднего Иркиного маргарина колоссальный сэндвич, планомерно и, тупо глядя перед собой, уничтожила его, прихлёбывая из солдатской алюминиевой кружки со сладким чаем.

Как только Катя победила сэндвич, Ирка обрадовалась свободным ушам и завела бубнёж о нелёгкой судьбе студентки-третьекурсницы. И, как хорошо Кате, что та на четвёртом, а вот если бы сама Ирка была на четвёртом, то она бы забила на все «репы», так как уже с третьего курса всю свою программу может без единого косяка сбацать, предварительно, на спор, вылакав три алкогольных коктейля «Зомби», что подают в ночном клубе «Три попугая» на Московской…

Катя молча и безжалостно вытолкала сожительницу из комнаты и принялась за изготовление «видоса». «Видос» был давно обещан, он «вопиял» и его ждали подписчики её блога. Она установила смартфон, взяла гитару и почти час полировала кавер на песню Димы Алтайского «Любовь на Луне». Но петь во всё горло в общежитии, да ещё блюдя при этом одиночество — утопия.

Поэтому, как только «видос» был записан, распахнулась дверь, и в комнату ввалился скучающий Парамонов. Он пожаловался Кате, что из-за проклятой сессии все его бросили и никто не хочет с ним писать его презентацию о Чайковском. В руках он держал какие-то потрёпанные листки. Катя снизошла и пробежала опус по диагонали. Написано было ужасно. Стилистически выверенные фразы из интернета перемежались с авторскими беспомощными: «маленькому Пете купили оркестрину, и он стал с ней играть…», «… Чайковский был очень чувствителен во многих местах…», « … В эту симфонию он вложился изо всех сил…»

Чтобы немного оживить корявое Парамоновское изложение, Катя тут же предложила включить в презентацию малоизвестный эпизод из жизни великого композитора. Эпизод повествовал о следующем: когда Чайковский бросил службу в Министерстве юстиции и поступил в консерваторию, его дядя — потомственный юрист — воскликнул, трагично потрясая руками: — Эх, Петя, Петя… Какой позор! Юриспруденцию, на дудку променял!».

Парамонов обрадовался и, подметая бумагу своим непокорным чубом, скрупулёзно включил эпизод в свой опус под Катину диктовку.

— Вот так… с миру по нитке — Парамонову презентация… — сказал он, любовно и бережно укладывая листок к листку. Затем задорно махнул чубом и, в качестве благодарности, предложил записать кавер дуэтом. Катя подумала, что это тоже может как-то оживить её блог, кинула Парамонову на смартфон текст и усадила рядом. Но насколько Парамонов был талантлив, как исполнитель-саксофонист, настолько же оказался бездарен, гнусав и монотонен, как певец. Катя выставила его из комнаты, не выдержав с ним и куплета.

Оставшись одна, она беспричинно загрустила, свернулась клубком на кровати и даже всплакнула. Но тут же взяла себя в руки и, как советовали психологи мировой паутины, немедленно докопалась до сути своего упаднического настроения. Оказалось, что ей стало жалко своей первой наивной и платонической любви к Парамонову, которую вытеснила влюблённость к Пикирующему. Но и эта влюблённость, по всей видимости, лишь дым, галлюцинация и фата-моргана.

Катя поругала себя за то, что она подсознательно боится серьёзных отношений, иначе оставила бы Пикирующему более подробные координаты. Но, спустя секунду, уже оправдалась тем, что Пикирующий, наверняка ещё в госпитале, а вот как его подлечат, тады ужо он сам… тут она размечталась и даже немного поспала.

Когда она, как ей показалось, через мгновение открыла глаза, перед ней стояла Франтенбрахт. Её могучее тело ритмично, с пятки на носок, покачивалось на могучих ногах, её могучие руки были осуждающе сплетены под могучей грудью, а по лицу была разлита скорбь с лёгким налётом разочарования. Катя немедленно отнесла на свой счёт эту аллегорическую позу директрисы, поэтому молча спустила ноги с кровати и села. Некоторое время, Франтенбрахт ещё продолжала изображать статую в скверике перед прокуратурой, затем шумно вздохнула и села рядом с Катей на кровать. Кровать прогнулась и угрожающе скрипнула.

— Ты где деда взяла? — устало спросила директриса. Катя тоже устало и скучающе объяснила.

— Ясно… А зачем было хамить?

Катя помолчала, затем подбирая слова, ответила: — Я была очень голодная и злая… она, по-моему, тоже…

— Ясно… — опять сказала Франтенбрахт. — Извинись…

— Извините.

— Не передо мной… перед Светланой Григорьевной.

— Ладно.

— И постарайся больше не таскать через колледж результаты своей героической деятельности. А то потом не отмоемся.

— Ладно…

— Да что ты заладила? И, вообще, плохо выглядишь.

— Да-а-а… — дёрнула печами Катя. — Настроение что-то…

— А-а… — директриса встала. Кровать облегчённо вздохнула, но почему-то не выпрямилась. — Я что заходила. У нас ЧП. Надо бы собраться, обсудить. Вечерком.

После ухода директрисы, Катя принялась собираться на английский. — Это какое-то издевательство — думала она. — Через две недели госэкзамены, а этот проклятый английский живее всех живых. Уже почили в бозе история, литература, русский язык… да что там, даже неубиваемая физкультура с её неожиданными кроссами и заплывами канула в пучину учебного кошмара, а вот язык потенциального противника будем долбить, похоже, вплоть до торжественной речи Чудища перед выпускниками…

Иностранный язык был единственным предметом, который давался ей с усилием. И отличные баллы за «инглиш» Катей не зарабатывались, а появлялись в зачётке, скорее всего, под нажимом пятибалльного парада отметок по остальным предметам. Кабинет иностранного языка был этаким раскрепощённым местом, где Катя позволяла себе дремать во время занятий. Ну, потому что невозможно серьёзно относиться к затее обучить студента чужому языку вне социума состоящего из носителей этого языка.

Она, конечно, могла войти в портал и с помощью нехитрых манипуляций с телефоном стать обладателем лондонского акцента. Но, держа в голове последствия мгновенного обучения профессии полевого хирурга, Катя теперь опасалась таким образом получать знания. Так как вместе со знаниями по практической хирургии, Катя получила довольно специфическое мировоззрение и мышление.

Во-первых, она перестала получать простое удовольствие от контакта с людьми. Так как отныне контактировала сугубо с пациентами и, помимо воли, мысленно ставила им диагнозы. Глядя, например, на Ирку Твердохлебову, Катя думала:

— Та-а-ак… на лбу высыпания… скорее всего акне гормональной этимологии… запретить молоко, глютены, кофе. Наладить режим, витамины и ждать окончания пубертата. Далее… плечи чуть согнуты вперёд, манера сцеплять ладони в замок на животе — скорее всего гастрит. Исключить из рациона супы быстрого приготовления и специи…

При встрече с Фрахтенбрахт одолевали другие врачебные размышлизмы: — Тэ-э-экс… голова склонена чуть набок, поворачивает не шею, а тело.. скорее всего миозит. Противопоказан кабинетный стиль работы, в рационе приоритет клетчатке и жирным сортам рыбы, по физике — плавание и велосипед. Дальше… расставляет ноги при ходьбе, как на ходулях и сидит немножко боком — геморрой или анальные трещины…

Новые знания, одномоментно ворвавшиеся в мозг, довлели над ней. Они критиковали привычный образ жизни, заставляя не наслаждаться едой, а насыщать организм необходимыми химическими элементами; не прыгать через ступеньку от избытка молодых сил и чувств, а правильно и безопасно располагать ногу в пространстве во избежание травм…

Слава богу, что по прошествии некоторого времени эти навязанные знания стали блекнуть и забываться. Катя надеялась, что к госэкзаменам они исчезнут безвозвратно.

Она подошла к кабинету иностранного языка, открыла дверь и со словами: — Можно? — нерешительно застыла на пороге. Уйти, после того, как только что, на секунду появилась, было хамством, а пройти на своё место (второй ряд, последний стол) Катя уже не могла.

Пропела труба, прогудел колокол, пробила рында! Надо было бежать к порталу. Кто-то опять тонул, загибался и, моля о помощи, пропадал пропадом. И никто, кроме Кати, сейчас не кинется за тридевять морей и не остановит эту раскручивающуюся с жутким свистом спираль событий, и не избавит от костлявой женской фигуры с белыми глазами.

— Вот же блин, до-мажор… придётся опять хамить, что тут поделаешь. Какой-то день хамства сегодня. — успела подумать Катя, топчась в проёме двери и глядя в удивлённые глаза «англичанке».

Пробормотав: — Извините… — Катя развернулась и аккуратно закрыла за собой дверь. Помятуя об утренних похождениях, она не рванула к порталу, а рванула к себе в комнату, чтобы хоть немного экипироваться.

— Так… курточку с капюшоном… складник обязательно и «Жорики»… мало ли что… — Катя азартно потопала ногами обутыми в ботинки и сказала сама себе: — Красота!.. Хоть опять «Макдональдс» разноси…

В портал она проникла, когда её уже потряхивало и распирало. — Ну, извините, извините за опоздание. — недовольно ворчала Катя, минуя тамбур. — Что я вам, «Вжик», что ли?

Она легкомысленно и резко открыла дверь, но ступить через порог не смогла. Прямо за порогом, на жёлтом песке, вперемешку с крупной щебёнкой, в лучах палящего солнца грелась небольшая, но достаточно отвратительная ящерица. И когда мимо её застывшей чешуйчатой морды пробежала прозрачно-жёлтая и не менее отвратительная сороконожка, ящерица мгновенно дёрнула головой. В ту же секунду сороконожка оказалась у неё в пасти, отвратительно шевеля своими погаными многосуставчатыми конечностями.

Катю передёрнуло. Это было её кошмаром. В далёком деревенском детстве насекомые и пресмыкающиеся не вызывали у Кати ни страха, ни отвращения. Маленькая Катя бросалась на каждого паучка-червячка, чтобы отнести его к сетчатому выгулу, в котором содержался птичий двор. Кормить кур насекомой всячиной было интереснее мультиков. Завидев Катю, куры слетались, дрались за место у сетки и жадно хватали с земли извивающееся и расползающееся угощение.

Но однажды тётка Варя-дизайнер подарила Кате иллюстрированную детскую энциклопедию «Насекомые мира». И тут началось… Катя орала по ночам, пряталась у матери на груди, но никак не могла избавиться от своих жутких энциклопедических снов. Увеличенные в десятки раз и хищные до невообразимости клешни скорпионов, жвалы гигантских фаланг и омерзительно мохнатые членистоногости паука-яйцееда… — вся эта армия жутких убийц двигалась на Катю, рвала её плоть, и сложно двигая конечностями, дёргая сегментарным туловом, поедала Катю еженощно.

Отец, яростно матерясь, отругал сестру, проклял все энциклопедии мира и сжёг иллюстрированный подарок в мангале на глазах у Кати. Сны прекратились, но непобедимый страх и брезгливость к миру насекомых остались. И, вообще, отныне вся живность размером меньше кошки вызывали у неё отторжение, как нечто неестественное и угрожающее.

Она стояла у порога и лихорадочно перебирала в голове более-менее приемлемые варианты. Тут, очень кстати, всплыл отец, с его вечными сентенциями: — Неизвестность — вот, что питает наш страх. Узнай, выверни наизнанку причину своего страха, и он исчезнет…

Катя достала смартфон и забила в поисковик: — «Всё о насекомых и пресмыкающихся». Через минуту она равнодушно перешагнула порог, чуть не наступив на пообедавшую ящерицу, и огляделась. Прямо перед ней распахнул бескрайние голубые дали океан. Береговая галечно-песчаная полоса разбегалась от Кати по сторонам и где-то там в бесконечности исчезала в неясной дымке горизонта.

Было жарко. Очень. Но с океана дул напористый, пахнущий морской жизнью бриз и душно не было. Позади корячились лачуги, построенные из того, что в цивилизованном мире называют мусором: какие-то жёванные куски листового железа, оторванная от чего-то белого пластиковая обшивка, мотающиеся на ветру дырявые тряпки и развёрстые выкройки картонных коробок…

Всё было ненадёжно, на соплях, примотано, пришпандорено, слеплено в один, невероятной формы архитектурный ком и таких сооружений был целый посёлок. Между океаном и красной линией посёлка стоял белый джип-пикап, на заднем борту которого аршинными буквами было выведено «TAYOTA». Передние дверцы пикапа были распахнуты, а на песке перед машиной стояли на коленях двое мужчин-европеоидов в песочного цвета камуфляжных костюмах. Вокруг них, размахивая оружием, суетились люди, одетые крайне непрезентабельно в безразмерное, неопределённого цвета шмотьё, выцветшее под палящими лучами солнца. Местное солнце очень избирательно повлияло на облик «оруженосцев». Одежду оно выжгло до белизны, а человеческую кожу зажарило в тёмно-кофейный цвет.

Катя подумала, что похоже попала в Африку, так как чернокожие в Америке, судя по фильмам, упитанные и не такие потрёпанные. Эти же чёрные люди, были все, как на подбор, худы до изнеможения, с тонкими палкообразными конечностями, которые сиротливо выглядывали из рукавов и штанин. Оружие в таких руках выглядело ненастоящим, но судя по коленопреклонённости и сложенным на затылках руках, европеоиды так не думали.

Кроме этой живописной группы людей — во всяком случае в обозримой перспективе пейзажа — ни одного живого существа на берегу не было. Хотя Катя интуитивно чувствовала, что ещё совсем недавно тут кипела мирная жизнь. Она просто попряталась от греха подальше и настороженно бдела за происходящим из щелей «мусорной» архитектуры.

Пока Катя крутила головой, осваиваясь в предложенных порталом географических и социальных условиях, от суетящихся «оруженосцев» отсуетились двое. Они крикнули ей что-то на птичьем языке и потрусили к ней. Катя откинула с головы капюшон, чтобы предстать во всём девичьем великолепии и своим видом дать понять, что хамство и рукоприкладство по отношению к ней недопустимы.

Но подбежавшим молодым людям, судя по всему, было наплевать на этикет. Они грубо обыскали её, отобрав при этом складник и смартфон, схватили с двух сторон под локти, как будто Катя была не в состоянии передвигать ноги, и поволокли к джипу.

Оказавшись в чернокожем и вооружённом мужском кольце, Катя поняла, что такого блестящего успеха у мужчин она никогда не имела и, скорее всего, никогда уже иметь не будет. Окружение чмокало губами и цокало языком. Масляно блестели жадные глаза, руки летали в красноречивой жестикуляции и много, много, много слов, которые в любом уголке земного шара означали одно и тоже, кружило в воздухе.

Катя неторопливо озиралась, оценивая обстановку. Уверенно спокойная физическая мощь переливалась под её нежной девичьей кожей. Требовался только сигнал, всего лишь один всплеск эмоций, чтобы вырваться этой энергии на простор, ощутить под железными пальцами хрупкую человеческую жизнь и доказать, что не всегда оружие и численное превосходство превращаются в безнаказанность.

(с)олдшуз
олдшуз вне форума   Ответить с цитированием
Старый 24.02.2024, 16:08   #64
в поисках статуса
 
Регистрация: 17.12.2016
Сообщений: 1,724

Re: До-мажор


Их было человек восемь всхлипывающих от вожделения мужиков. Наконец первый из них, с «калашом» на шее (судя по уверенному виду — главарь), шагнул к тоненькой бледнолицей девочке и опрометчиво протянул к ней измождённую кофейную руку.

— Только бы не начали стрелять… — последний раз подумала бледнолицая девочка и больше уже не думала ни о чём. Она мгновенно нырнула под протянутую руку, схватила «калаш» за дуло и рывком согнула его под девяносто градусов. Пока обладатель болтающейся на шее «кочерги» осознавал происшедшее, Катя незаметным, как двадцать пятый кадр, движением скользнула ему за спину, вцепилась в оружие другого воина и тоже сделала из огнестрельного оружия букву «Г».

В это время толпа загомонила, смяла кольцо, стремясь пощупать и рассмотреть непривычный облик такого знакомого с детских лет предмета. Катя металась между растерянными воинами, а перед глазами мелькали автоматы Калашникова. На каждый из них она тратила всего лишь два движения: рывок — сгиб, рывок — сгиб… И так семь раз. Последний восьмой автомат она портить не стала, а просто рванула оружие вниз и к себе. Ремень оружия оказался прочным, и человек рухнул на песок, как подкошенный.

С автоматом наперевес Катя отскочила в сторону и повелительно направила ствол на сбившихся в кучку чернокожих мужчин, недвусмысленно приказывая им лечь на землю. Это движение «калашом» было чистой воды фикцией, так как Катя стрелять не умела. Но деморализованным мгновенной потерей своего агрессивного статуса воинам в голову не могло прийти, что существуют на планете люди не умеющие обращаться с этим предметом первой необходимости. Они беспрекословно попадали на песок.

Катя бросила взгляд на белых мужчин, что по-прежнему стояли на коленях, и спросила:

— С вами всё в порядке? — те переглянулись, и один из них что-то пролопотал по-английски. Она прослушала его тираду и не поняла ни одного слова. — Блин… иностранцы! Странно… Зачем понадобилось спасать иностранцев? — она махнула головой в сторону джипа, потом вопросительно задрав брови, указала на лежащих вповалку негров. «Камуфляжники» отрицательно замотали головами и стали колотить себя в грудь.

Катя, наконец, нашла в своём лексиконе подобающее ситуации слово и, ещё раз, махнув головой в сторону машины, сказала: — Go… —

Бледнолицые хлопотливо поднялись с колен и кинулись к джипу. Тем временем, Катя подошла к смирно лежащим аборигенам и, высмотрев молодого негра, который её обыскивал, ткнула его «Жориком» в бок. Тот, не поднимая головы, вытащил из-за пазухи Катин телефон и нож. За её спиной завёлся джип. Катя подобрала с земли своё имущество и оглянулась. Из раскрытой двери джипа ей тревожно махали рукой, видимо, приглашая уехать вместе с ними. Катя, испытывая странное чувство какой-то незавершённости, отрицательно помахала головой и ещё раз крикнула: — Go…

Дверца машины захлопнулась, и джип рванул с места. Катя посмотрела ему вслед и ощутила в груди невнятную тревогу пополам с досадой… какой-то неприятный осадок оставили эти удаляющиеся от неё камуфлированные иностранцы. Она недоуменно покачала головой, затем задумчиво и медленно согнула ствол последнего автомата, бросила его на песок и направилась к той лачуге, из которой каких-то пять минут назад вышла.

Катя почти вплотную приблизилась к входу. Осталось только занести ногу и всё… можно было даже успеть на второй час английского, но что-то не пускало, что-то кричало ей, как сквозь подушку, глухо и невнятно. Она оглянулась на лежащих аборигенов, которые, подняв голову, уже осторожно посматривали в её сторону. Те испуганно ткнулись обратно в песок.

— Не-ет… так дело не пойдёт. — сказала им Катя. — Я же не успокоюсь, пока ещё раз не гляну на этих в джипе… — она решительно оттолкнулась от жёванного железа, от лачуги, от портала и, быстро набирая скорость, побежала своим кенийским «аллюром» вслед маленькой, уже почти невидимой точке джипа.

Джип нёсся вдоль побережья, мягко отрабатывая амортизаторами на неровностях. За ним тянулся шлейф густой пыли, который относило в сторону материка океанским бризом. Катя взяла левее и легко понеслась по линии прибоя. Поравнявшись с машиной, она помахала рукой. Сидевший за рулём человек заметно вздрогнул и ударил по тормозам.

Широко улыбаясь и громко восклицая, Катины протеже вылезли из машины. Они благодарно прижимали к сердцу руки, восхищённо изображали лежащих чернокожих аборигенов с гнутыми автоматами, наперебой жали ей руки и картавили: — O-o-o… yes! Superman girl… — она смотрела на них, и они ей нравились всё меньше и меньше.

И почему-то тут же распахнулся в голове тот небольшой багаж, тот минимальный запас английских слов, который знает любой юзер в России. Катя подошла к задней дверце джипа и, похлопав по ней ладонью, требовательно произнесла: — Open…

Восхищённая парочка сразу смолкла и тревожно переглянулась.

— Open… — повторила Катя.

Между «камуфляжами» произошёл краткий диалог, и по их мимике Катя поняла, что один открывать не хотел, а другой настаивал, мол, что тут такого… открывай. Тот, что не хотел, длинный и мосластый мужик, дружески приобнял Катю за талию и принялся ей что-то нежно плести, часто повторяя: — Please, lade… please… - затем метнулся к водительскому месту, покопался там и вытащил откуда-то из под сиденья аккуратную пачку долларов, толщиной с палец. Ощутив душевный подъём и любуясь своей неподкупностью, Катя гордо проигнорировала взятку и настойчиво повторила: — Open…

Тут, отталкивая мосластого с его деньгами, инициативу захватил его товарищ — круглолицый, коренастый, с накаченной бычьей шеей и вислыми, покатыми плечами. Он решительно ткнул кнопку на ручке багажника и поднял кверху дверь. На дне багажника, скорчившись, лежал человек и невозмутимо, в упор, моргал на Катю спокойными карими глазами. Руки человека были перемотаны скотчем, ноги тоже были перемотаны скотчем, рот был заклеен скотчем, и весь он был в скотче, как символ торжества скотча на планете. Катя вдруг вспомнила слова своего отца о том, какие изобретения смогли коренным образом повлиять на развитие современной цивилизации. Он назвал три вещи: система болт-гайка, подшипник и скотч…

Она протянула руку к обмотанному человеку и аккуратно отлепила кусок скотча, ответственного за речевой аппарат. Как только это было сделано, человек размял губы и выдал длинное цинично-витиеватое ругательство на чистейшем русском языке. Катя вздрогнула. Подобное ей приходилось слышать, если её отец, к примеру, лупил молотком мимо гвоздя по пальцам.

Она покопалась в памяти и спросила коренастого:

— Who… — потом подумала и добавила: — ...is it?

Коренастый напрягся, пощёлкал пальцами, подыскивая нужные слова, и медленно, по слогам произнёс: — This is a Russian terrorist! — затем, видимо неуверенный, что его поняли, добавил: — Children, old people, women… — он вдруг скорчил зверскую рожу и, держа двумя руками воображаемое оружие, изобразил губами длинную автоматную очередь.

— Угу… — сказала Катя, затем достала складник и разрезала путы на теле матерившегося человека. Человек застонал и, почти не владея своим телом, попытался вывалиться из багажника. Катя поймала его на полпути и бережно опустила на дорогу.

— Вы кто? — склонилась над ним Катя. Вместе с ней к нему склонились и оба иностранца. Они с двух сторон что-то долдонили ей в уши предостерегающими голосами и пытались осторожно хватать за руки.

— Я, почтальон Печкин. — он криво улыбнулся и, разминая руки, спросил: — Вы из МОССАДа?

— Из какого МОССАДа? — не поняла Катя.

— Вы что не знаете, как называется израильская политическая разведка? Вы, вообще, кто? — раздражённо поинтересовался Печкин, пытаясь подняться на ноги.

— Вообще-то, я Катя… — тоже раздражённо сказала правду Катя, подхватывая его неуверенное тело. — Из музыкального колледжа… Кстати, почему, сразу из МОССАДА?

— Ну, как же, девушка-агент… русский без акцента и, вообще… — он сделал неопределённый жест рукой.

— Ага… значит вот как? Угу… А эти двое кто?

— Понятия не имею. Не соизволили представиться. Скорее всего америкосы… цэрэушники. — пожал он плечами и осторожно потрогал ссадины на лице. Было ему лет под сорок. Поживший такой дядька, с какой-то невнятной серой внешностью, но по холодному выражению глаз, безсуетным движениям, было видно, что бит, умён и опытен. Этакий стреляный воробей.

— Если они вас отпустят, вы куда направитесь? — спросила его Катя, поглядывая на американцев.

— Ну, во-первых, направляться мне некуда, потому что до Магадишо, откуда меня похитили вот эти вот деятели, по всей видимости, километров восемьдесят. — ответил Печкин и, кряхтя, присел на край распахнутого багажника. — А без машины меня сразу же прихватят сомалийцы и будут держать пока не получат выкуп. Любой белый в Сомали — это big fish, то есть, большая рыба — редкая и богатая добыча.

— А, во-вторых?

— А, во-вторых, эти… — он кивнул на американцев. — Меня не отпустят. Я для них тоже big fish.

В это время, мосластый опять что-то проникновенно заговорил, приобнимая Катю за талию и, делая свободной рукой круговые обматывающие движения. В руке он держал кольцо прозрачного скотча.

— Да, да, да… — с сарказмом проговорила Катя. — Сейчас обмотаемся и поедем.



Когда они, пыля и сигналя, подъехали к месту, где Катя четверть часа назад гнула стволы «калашей», она увидела, что мирная жизнь выплеснулась из лачуг и заполонила собой посёлок. Также, как и во всём мире, сидели возле жилья высохшие до хруста старики и, плавно жестикулируя, критиковали изменившийся миропорядок. Дети — эти неутомимо играющие «стажёры», также, как и везде, удивлённо впитывали в себя эту жизнь, у которой находились на испытательном сроке. Также хлопотали возле очагов женщины, и творили каждая свой особенный запах, на который целенаправленно и, никуда не сворачивая, когда-нибудь прибежит её мужчина и станет вербально, а может и тактильно самовыражаться…

Только сами мужчины пока не торопились к своим лачугам, а сбились в центре посёлка в одну гудящую толпу, где ходили по рукам изуродованные автоматы Калашникова.

Катя спрыгнула с пассажирского сиденья. Толпа почтительно расступилась и охватила предполагаемое место событий правильным полумесяцем. С водительского места, неловко и, морщась от боли, слез Печкин и открыл багажник джипа. Толпа приблизилась на шаг, стараясь рассмотреть внутренности машины.

Катя сунула руки в нутро багажника и выволокла из него обмотанного скотчем мосластого американца. Толпа заинтересованно всколыхнулась и подступила ещё ближе. Тем временем, Катя извлекла и коренастого американца, упакованного таким же неоригинальным способом.

— Achtung! Achtung! — почему-то по-немецки прокричала Катя и затем, указывая на сидящих в пыли очумелых цэрэушников, воскликнула: — It’s a big fish! — затем сделав широкий царственный жест, добавила, уже по-русски: — Забирайте… — толпа одобрительно заворчала и придвинулась почти вплотную.

Катя подняла руку вверх, и обвела чёрную шеренгу зрителей строгим взглядом. Воцарилась суеверная тишина. Катя указала рукой на Печкина и опять прокричала:

— This is my frend! — и, грозя указательным пальцем, добавила, и опять по-русски: — Смотрите, ежели кто… — она огляделась вокруг себя и, не найдя ничего подходящего, вдруг выхватила из рук рядом стоящего сомалийца автомат с гнутым стволом. Катя одним движением выпрямила ствол и, окинув толпу равнодушным стеклянным взглядом, ощипала автомат, как ромашку. На песок сначала упал вырванный с мясом магазин, из которого посыпались патроны, затем хрустнула и упала пластмассовая рукоятка, затрещал деревянный приклад, а выпрямленный ствол, Катя демонстративно согнула в кольцо и сунула получившуюся фигуру оторопевшему хозяину.

— На, держи… на добрую память…

(с)олдшуз

Последний раз редактировалось олдшуз; 24.02.2024 в 16:42.
олдшуз вне форума   Ответить с цитированием
Старый 24.02.2024, 16:11   #65
в поисках статуса
 
Регистрация: 17.12.2016
Сообщений: 1,724

Re: До-мажор


Она потянула ручку двери и заглянула в кабинет английского языка. Кабинет был пуст. Через открытое окно проникал тёплый летний воздух, отравленный непобедимыми флюидами нависающих каникул.

Всё было готово. Уже ласково шипел и крутился у босых ног пенистый морской прибой. Блестела на солнце прогретая озёрная вода, щедро выплёвывая из тёмной глуби хамоватых вертлявых окуньков, солидных недоумевающих карасей и аристократа среднерусской полосы — надменного зеркального карпа в рыцарских чешуйчатых доспехах.

Краснела, наливаясь кровью земляника, и над косогорами стоял такой густой запах спелых ягод, что можно было бесстрашно упасть навзничь, как в обморок… Но не упадёшь, а так и зависнешь на вершок от земли, так и поплывёшь опьянённый ароматом, безнадёжно опошленного производителями контрацептивов и резиновых, в человеческий рост, женщин.

Под одеждой нестерпимо зудело белое студенческое тело, готовое к этому повторяющемуся из года в год алгоритму: сгореть — облезть — загореть. И зрела в тенистых скверах атмосфера лёгкого разминочного флирта, кокетства, интриг, тёмной тяжёлой страсти и всего того, что психологи называют обсессивно-компульсивным расстройством.

Тесно, вперемежку со скандальными соловьями, сидели на ветках пухлощёкие купидоны со старинным стрелковым оружием, и как тьму веков назад, всё тенькала и тенькала тугая тетива, и пели в воздухе стрелы, и лохматый, воняющий козлом, слепой инстинкт размножения ревел, как гоголевский Вий: — «Поднимите мне веки!..»

Кате опять стало пусто и одиноко на душе. Захотелось вдруг плакать и сладко выть в подушку, о том, что всё мимо, всё как всегда мимо неё, сквозь неё и через неё…

Но она огромным усилием воли загнала обратно в желудок тугой ком роскошных, захватывающих дух рыданий, придавила слёзные протоки и закрыла дверь кабинета.

— Та-ак… три часа пополудни. Пора на «репу» под крылышко Маргариты Павловны, доводить до немыслимого совершенства свиридовский «Вальс» и «Сад смерти» Петра, нашего, свет-Ильича Чайковского…



«Репа» вышла куцая, как всегда это и бывает в конце учебного года — вместо стандартных двух часов, продлилась час с небольшим. После финального мановения дирижёрской палочкой, Маргарита Павловна экономно, в двух словах, похвалила оркестр и озабоченно удалилась на педсовет.

Единый музыкальный организм, который только что, был одним дыханием, одной кровью и одним движением, дружно зачехлил инструменты и вдруг распался на отдельные атомы. Они мгновенно обрели индивидуальность и по замысловатым траекториям, тут же, утекли из репетиционного зала.

Только один печальный и неприкаянный атом не поддался общему процессу распада и остался на месте. Катя сидела и, пощипывая струны своей домры, рассеянно смотрела на то самое место, которое, только что, озабоченно покинула Маргарита Павловна Лапшина. Несмотря на то, что домра надоела Кате безмерно, репетиции она любила. Любила наблюдать, как двадцать три, в общем-то, обыкновенных, но абсолютно разных, по психотипу, по возрасту, по физическому строению человека, повинуясь воле композитора и дирижёра, неожиданно срастаются в одну музыкальную душу и выдают такую празднично-интонированную карусель, что просто — Грыу-Мрыу-Жылдылбас! — как утверждает тётка Варя-дизайнер, в переводе с неандертальского, это означает: «Эх, раз люли, люли малина!»

Катя слегка потужила, что «репа» так быстро закончилась, и что теперь ей предстоят менее приятные, но при всём при том важные два дела. А именно: с одной стороны, ей следовало отрешиться от мира, запереться в общежитии и готовиться к госэкзаменам. А с другой, нужно было поменять домру на гитару и явиться с ней на городскую площадь, так как деньги были на исходе, и в холодильнике шаром покати.



День незаметно деградировал в вечер. Катя сидела в «Макдональдсе» и в приятной компании завершала период полного оборота Земли вокруг своей оси. Приятная компания состояла из картонной тарелочки, на которой красовался укушенный «Цезарь Ролл», из ополовиненного пластикового стаканчика «эспрессо» и смартфона. Катин отец называл такой ужин — «Продай Родину». Тётка Варя-дизайнер называла питание в Макдональдсе гастрономическим инфантилизмом.

А Кате просто нравилось здесь всё: от чистых туалетов, до ярких названий блюд; от улыбчивого персонала, до возможности представлять себя немножко героиней какого-нибудь голливудского блокбастера. Они там вечно все бьются всмятку на дорогих авто, а в перерывах пьют из пластиковых стаканчиков и трескают многоэтажные сэндвичи.

Вот как раз такое «синема» и транслировал сейчас её смартфон. Катя широко, на пределе своих возможностей, распахнула рот и, скосив глаза на прямоугольник экрана, откусила от «Цезаря» немалую долю. Из смартфона тут же раздался визг тормозов и последовал удар, который по душе только сборщикам металлического лома.

Из лома, кряхтя и ругаясь, выполз красиво запачканный кровью Том Круз. Он выволок из обломков автоматическое оружие и принялся крошить в труху людей с чуждым ему мировоззрением.

Но не успела Катя толком прожевать кус, как почувствовала знакомые призывные симптомы. Зачесались, загорелись ладони, в висках застучала кровь…

— Не-е-е-ет!!! Вы что там… совсем! Третий раз за день! — отчаянно, но беззвучно простонала она. — Да, дайте же пожрать, наконец … — тем не менее, она торопливо, большими глотками, выхлебала «эспрессо» и, схватив смартфон, выскочила из кафе.

Она летела по освещённой фонарями дорожке парка и понимала, что опаздывает к порталу безнадёжно. Навстречу двигался специфический ночной народец, который при дневном свете имел сонный, недовольный вид. Зато в сумерках или в неверных лучах уличного освещения приобретал азартную гибкость ночных животных, агрессивно-возбуждённые манеры и неутолимую тягу к созданию конфликтных ситуаций на ровном месте.

Кате было плохо. Она лавировала между потенциальными героями завтрашних криминальных хроник и лихорадочно искала место, где бы упасть, зажав взрывающуюся голову руками. Где бы покататься по траве, чтобы приняла в себя мать сыра земля невероятно высокое напряжение тревожности, переходящее в панику, которая вопила заполошно и тупо: — «Всё пропало… всё пропало… всё пропало…». От этой невыносимой душевной боли хотелось врезаться на всём ходу в какую-нибудь фундаментальную твёрдость головой, и эту твёрдость она тут же обнаружила.

В стороне от пересекающихся аллей парка стояло небольшое кубическое здание из белого силикатного кирпича. В таких сооружениях обычно помещаются трансформаторы, которые своим угрожающим гудением напрочь отбивают охоту у психически здоровых людей к ним приближаться.

Но Катя была уже не здорова. Не сбавляя стремительного хода, она свернула с асфальта, коротко прошуршала травой газона и, почти теряя сознание, со всего маху впечаталась в равнодушную геометрию белых кирпичей. Во всяком случае, такая картинка получилась бы у стороннего наблюдателя.

На самом деле, Катя, как кумулятивный бронебойный снаряд мягко пронзила стену, вихрем пронеслась по знакомому тамбуру портала, и не в силах погасить инерцию, вышибла собой следующую дверь. Дверь затрещала, так как всю дорогу открывалась вовнутрь, и не распахнулась, а выстрелила. Перед Катей открылся сугубо урбанистический пейзаж с высоты птичьего полёта. Пейзаж мог бы иметь название — «Восход над Чикаго» или «Утро каменных джунглей».

Катя сделала ещё несколько таких неподконтрольных прыжков, когда ноги не поспевают за туловищем, и с размаху влетела на парапет, которым обычно окантованы плоские крыши зданий. Коленями она врезалась в металлическое ограждение, но тело продолжало своё стремление вперёд. Ей пришлось часто-часто замахать воображаемыми крыльями, чтобы не улететь в неожиданно возникшую пропасть. На дне пропасти двигались игрушечные машинки и ползали разноцветные фигурки людей размером с поставленного на задние лапы таракана.

Перед ней был архитектурный шабаш. Неохватное взглядом пространство было густо утыкано такими высотными зданиями, что казалось их вырастили на навозной куче, поливая конским возбудителем. Вот они и выперли. Как грибы. Если бы можно было воткнуть среди этих монстров нашу старую добрую российскую девятиэтажку, то её здесь посчитали садовым сортиром.

Ей сразу вспомнилась семейная тематическая поездка в Киргизию, которую можно было смело обозвать: — «Слёзы отца или удовлетворённая ностальгия». Целых три дня отец таскал её по столице Киргизии и экскурсоводил без умолку: — Это детский садик, где я… это школа, где меня… а это то самое место, где нас…

И Катя только раз свободно вздохнула, когда отец сказал: — «А это, Катюха, Сусамыр — самое козырное место, куда мы ездили за грибами…»

Место и действительно было замечательным. До него надо было добираться 160 километров по горным серпантинам и через перевал высотой в 3000 метров, где Катя попала в самую настоящую тучу. Поначалу туча плыла над Чуйской долиной, на высоте три километра, а потом наткнулась на Катю, когда та широко открытыми глазами впитывала экзотику на горном перевале.

Когда спустились в Сусамырскую долину и тайными тропами приехали к длинной приземистой кошаре, отец щедро повёл рукой. — Смотри…

Катя посмотрела и испытала потрясение. Огромная площадка перед кошарой состояла из многолетнего слоя овечьего навоза, утоптанного и ровного, как стол. Грибы росли тесно прижавшись к друг другу, и огромные шляпки гигантских шампиньонов достигали размеров крышки пятилитровой кастрюли…



Когда Катя, поймав, наконец, баланс, перестала махать «крыльями», то в метре от себя увидела стоящую на парапете, но уже за ограждением, молодую женщину. По её отрешённому выражению лица, Катя поняла, что все приготовления к последнему полёту были сделаны. Вся предыдущая жизнь была признана отвратительным и пошлым фарсом. Будущее было тщательно вымазано чёрным вонючим битумом, из которого делают асфальт. А настоящее, мерзко суетясь, подталкивало к краю крыши небоскрёба и говорило:

— Давай уже… давай прыгай… Несколько секунд свободного падения и всё закончится… — а в голове, почему-то, неотвязно крутится глупое школьное знание, что ускорение свободного падения её грешного тела будет равно девяти целым и восьми десятым метрам в секунду.

Присмотревшись, Катя обнаружила, что женщина не одна. На ней была некая лошадиная сбруя, посредством которой к её телу, прямо под грудью, был пристёгнут младенец. Ребёнок спал, обхватив ручонками материнскую грудь, как то единственное, что он успел за свою короткую жизнь досконально изучить.

Катя вдруг представила этот дуэт там внизу, лежащим на асфальте, и ужаснулась. Но тут же прикинула, что если потребуется, то сможет, не рискуя, дотянуться и перехватить эту отчаявшуюся парочку, а потому немножко расслабилась.

Конечно, по-хорошему, надо было достать смартфон и хоть немного продвинуться в деле психологической помощи самоубийцам. Но она чувствовала, что делать этого не стоило. Веры такому доморощенному психологу не будет, а Кате надо было, чтобы женщина ей поверила.

Она лихорадочно покопалась у себя в оперативной памяти, сбегала в ассоциативную и, ничегошеньки не обнаружив, обратилась к долговременной. Оттуда полезли набившие оскомину отцовские нравоучения, типа:

— Ты думаешь, что убегая, избавишься от проблем? От себя не убежишь. Ты пойми, проблемы все в тебе… (Это когда Катя, из-за конфликта с одноклассниками, требовала поменять ей школу).

Или:

— Не можешь решить задачу… скажи — я тебе её сам решу. Решу один раз.. десять… на сотый раз всё равно поймёшь. Медведя в цирке за два месяца учат на велосипеде ездить… (Это когда Катя в пятом классе мучилась с математикой).

Или:

— Не оставляй «головняк» не решённым. За спиной должно быть всё чисто, как у новорожденного. Пойми, проблемы имеют свойство накапливаться, как радиоактивный стронций в костях. Количество проблем неминуемо перейдёт в качество и когда-нибудь убьёт тебя…

Катя нерешительно перебрала отцовскую нудятину, добавила в неё болтовню Ирки Твердохлебовой, сыпанула чуток дизайнерского бреда тётки Вари, щепотку пофигизма Парамонова, на кончике ножа чугунного юмора Франтенбрахт… Затем попробовала получившийся продукт и признала его никуда негодным.

— Да-а-а… а жить, всё-таки, неплохая фишка. — пустилась импровизировать Катя. — Тяжёлая, конечно, но… вот с одной девицею стряслось… короче, изнасиловал её один. И всё… жизнь закончилась. Рассказывает, как будто из окружающего мира, одним махом, удалили всё светлое и хорошее. Как будто никогда и не было ни детства, ни кукол, ни мультиков, ни котят, ни мамы с папой… никого и ничего не было. А прошлое, настоящее и будущее слиплось в один мерзкий ком… будто горсть тараканов проглотила. Правда, осталась жажда мести. Знаете, такая жажда, что вот если просто убить — это значит помиловать.

Повисла пауза. Только утренний ветерок тихонько постанывал меж струн проводов, да где-то глубоко внизу ворочался заспанный мегаполис. Он только-только разодрал глаза, с трудом припоминая, кто он, где вчера болтался, чья эта лохматая голова сопит рядом на его подушке, и зачем он так нализался этой отвратительной можжевеловой водки…

Стоящая на парапете женщина смотрела прямо перед собой и никак не реагировала. Кате даже пришло в голову, что та уже не воспринимает окружающую действительность, что мыслями она уже там внизу, на асфальте. Но женщина медленно повернула голову и спросила:

— И что… как же она дальше?..

Катя пожала плечами. — Насильника нашли, осудили… На суде, говорит, два раза на него кидалась. Один раз, когда мимо проводили, конвойные прозевали и, пока оттаскивали, всю морду ему разодрала. А во второй — уже через решётку соляной кислотой пыталась плеснуть. Во-о-т… ему дали десятку, а она узнала, что беременна. Тут-то всё и началось. И на свиданку к нему ездила, и передачки, и хлопотала за него… Короче, десять лет, как уже вместе живут. А с их дочкой, Иркой, я в одной комнате, в общежитии живу.

Катя вспомнила, как она, потрясённая таким откровением, спросила тогда у Иркиной матери: — Как же вы простили? — на что та, вздохнув, ответила: — Да перегорело всё как-то… к тому же пьяный он шибко был тогда… не в себе. Это для суда, пьянство — отягчающее обстоятельство, а для обыкновенного человека — наоборот, смягчающее…

Женщина выслушала Катину драматическую миниатюру и опять вернулась к своей мрачной и почти потусторонней медитации. Помолчали. Катя ждала, затаив дыхание, ибо понимала, что самое главное она уже сделала. Женщина заговорила, а значит выскочила из той когнитивной наезженной колеи — самого прямого на всём белом свете отрезка, который наикратчайшее расстояние между крышей небоскрёба и утренним, тщательно подметённым, асфальтом.

И, действительно, женщина опять повернула лицо к Кате и спросила заикающимся и прерывистым от подкатывающих рыданий голосом:

— А мне, мне-то, что делать? Когда это животное, если не пьяное, то под наркотой? Если не дерётся, то ноет про деньги, а потом всё равно дерётся? К тому же, сегодня будет суд и мою дочь отдадут ему, а меня вышвырнут из страны. Вы понимаете? — она уже сбросила своё спокойствие, как маску и, отчаянно жестикулируя одной рукой (другой она придерживала ребёнка), стала быстро говорить что-то совсем невнятное, перемежая эту невнятность исцеляющими рыданиями.

(с)олдшуз
олдшуз вне форума   Ответить с цитированием
Старый 24.02.2024, 16:13   #66
в поисках статуса
 
Регистрация: 17.12.2016
Сообщений: 1,724

Re: До-мажор


Катя уже хотела дотянуться, приобнять её и сказать, что вот для этого она и явилась, чтобы всё, всё уладить… Но тут за спиной раздался истеричный мужской крик, и Катя на мгновенье оглянулась. Перед глазами мелькнуло широкое, опухшее лицо с поросячьими глазками и с застрявшим криком в распахнутой пасти. Когда она вернула взгляд на парапет, то успела увидеть всего лишь голову женщины, которая в это время пролетала на уровне Катиных ботинок.

Не раздумывая ни секунды, Катя нырнула следом. Она почти сразу ухватила женщину поперёк пояса и почувствовала, что та без сознания.

— Вот же идиотка темперированная! — обругала она себя. — Надо было сразу хватать, и всё было бы под контролем. Чтоб у тебя из синкопов триоли повылазили!

Ветер бил в лицо с такой силой, что оттягивал кожу куда-то к ушам. С ужасной быстротой мелькали этажи, но земля почему-то не приближалась. Катя глянула вдоль улицы — длинной, теряющейся где-то далеко в утреннем тумане, стиснутой гигантскими параллелепипедами небоскрёбов — и отметила про себя, что эту картинку она уже видела. Только мотался по этой улице человек-паук, цепляясь к стенам стреляющими соплями.

— Давай, Катя, делай уже что-нибудь… — подумала она, растерянно озираясь и как бы ища опоры. Страха никакого не было, так как едва она оказалась в воздухе, то сразу почувствовала, что полётом можно управлять. Для начала надо было замедлить падение и сменить вертикальное положение относительно земли на параллельное.

Женщина в правой руке была не тяжёлая, но мешала страшно. Катя простёрла левую руку, сделала усилие и сразу ощутила сопротивление воздуха. Теперь она парила. Катя подгребла свободной рукой и развернулась пятками к пролетающей стене дома. Она опять напряглась и, оглядываясь через плечо, коснулась носками ботинок поверхности здания.

Ноги стала бить мелкая дрожь, а из-под прижатых к стене «Жориков» вдруг повалил чёрный дым. Падение моментально замедлилось, но земля, почему-то, стала стремительно приближаться. На глазах увеличивались в размерах пробегающие машины, и люди из тараканов превращались в лилипутов. Серая мостовая становилась шире, из узкой ленточки разворачиваясь в шестиполосный проспект.

Катя закусила губу, и мышцы ног стали железными. Вопреки законам физики, «Жорики» словно прилипли к стене, и дым от них повалил клубами, подсвечиваясь огоньками искр. Парение закончилось. Она стала медленно сползать по стене в неестественно горизонтальной позе, пока плавно не улеглась лицом на тротуар.

Детский плач вытянул её из полуобморока. Катя с трудом открыла глаза и приподняла голову. Ноги… много ног. Женских, мужских, детских, разных… Вокруг стояла толпа и пялилась.

— Хоть бы одна зараза помогла встать. — со злостью подумала она, и эта злость сразу же включила тело. Катя сразу ощутила боль на кончиках пальцев своих ног, гудящих от недавнего дикого напряжения. Затёкшая рука, которая всё ещё приобнимала неподвижную женщину, откликнулась уколами множества иголок и дико заболела голова. Женщина лежала на боку, к ней спиной, и где-то там возле онемевших пальцев заходился в плаче ребёнок.

Катя сделала усилие и, приподнявшись, встала на четвереньки. Рядом тотчас появился полицейский. Он наклонился к ней и что-то участливо, по-английски, спросил. Катя поняла только слово «мисс» и на всякий случай кивнула головой. Тут же подскочило ещё несколько человек и стали многоруко поднимать женщину с ребёнком.

Катя сделала шаг и тут же, вскрикнув от боли, повисла на руках полицейского. Она глянула вниз на свои ноги и ахнула. У любимых «Жориков» не было носов. Они были стёрты напрочь, а вместо них торчали окровавленные пальцы.

Катя оглянулась на женщину. Её уже привели в чувство, она вяло отвечала на вопросы, морщилась и пыталась достать из сбруи ребёнка. Вдруг, расталкивая толпу, к ней прорвался какой-то упитанный и едва одетый мужчина, в котором Катя узнала обладателя поросячьих глаз. Тотчас послышались его истеричные вопли — Liza! Craze woman!.. Russian fool!..

— Если ничего не предпринимать… — думала Катя. — То сейчас меня повезут в американскую клинику, а этой Лизе введут транквилизатор и отвезут в самый гуманный в мире суд, где у неё отберут ребёнка…

Сил не было вообще. Она беспомощно оглянулась и несколько раз наткнулась на азартные любопытствующие лица. Вдруг промеж людей мелькнула стена дома. Эта стена пульсировала, звала и манила Катю к себе.

— Катя-катя-катя-катя… — кричала мать на лугу, подзывая к себе разбредшихся коз. Маленькая Катя бежала на зов впереди животных, но узнав, что звали не её, обижалась, плакала и спрашивала, зачем её назвали козьим именем. Потом, когда была уже постарше, сама таким макаром собирала стадо — Катя-катя-катя…

Несмотря на дикую боль в ногах, она рванула на зов, как пятнадцать лет назад на лугу — из последних сил, расталкивая зевак и повисая на удерживающих её руках. На ходу у ней мелькнула мысль, что сейчас она близка к тому состоянию, с которым совсем недавно влетела в стену трансформаторной будки. Такое же истеричное отчаяние и ясное понимание того, что всё пропало и ничего уже не вернёшь…

Припадая сразу на обе ноги и выкручиваясь из заботливых рук, Катя мёртво держала глазами то место на стене, куда стремилась врезаться. И она врезалась. Позади что-то изумлённо кричали, но Катя была уже в портале. Она упала на пол и замерла, мысленно сосредоточившись на ногах.

Портал обнял. Сладко заныли ступни, и Катя ощутила, как кто-то осторожно, едва касаясь, перебирал каждый её пальчик. В грудь, свободной весёлой струёй, хлынула свежесть только что выпавшего первого снега, а потому захотелось упасть навзничь в хрустящие стерильные простыни зимы, разбросать руки широко-широко… Правую в малахитовые дали, за Уральский хребет, а левую туда, за Белоруссию, под Калининград, на польскую границу. Пусть понервничают, побегают, пусть поразводят в недоумении своими польскими руками, пусть звонят своим кураторам в Вашингтон, крича с ужасным пшикающим акцентом:

— Русская диверсия на границе!!! Хелп!..

Потом, конечно, вызовут российского посла, какого-нибудь Ивана Ивановича — лысого, в умных очках и в смокинге. Тот приедет, посмотрит и посмеётся над испуганными поляками: — Господи… нашли кого бояться. Это же Катя. Сейчас она немного полежит, отдохнёт и пойдёт дальше спасать мир во всём мире…

Она поднялась с пола и посмотрела сквозь щели двери. Толпа, через которую Катя прорывалась в портал, потихоньку рассасывалась. Возле Лизы суетились две униформы со скорой помощи, тут же торчал муж и, размахивая жирными руками, что-то доказывал стоящим рядом полицейским. Те кивали головами и с оторопью поглядывали на две жирные чёрные полосы, которые Катя оставила своими «Жориками» на стене дома.

Она перевела взгляд на ботинки и, в который раз, поразилась неограниченным возможностям портала. «Жорики» блестели, как новогодние игрушки. Она мысленно проревизировала свой организм на предмет наличия энергии и нашла, что энергии достаточно, чтобы выкопать в своём родном городе метро.

Катя открыла дверь и вышла на американскую улицу. Вышла никем незамеченная, так как все были заняты Лизой, её истеричным мужем и чудесным способом скоростного спуска с небоскрёбов, буквально только что изобретённого Екатериной Сотниковой.

Лиза стояла, вцепившись в своего ребёнка, и по её лицу бродило тупое, животное выражение покорности. Хотя, временами она вскидывала голову и начинала выискивать кого-то в проходящей мимо толпе.

— Что они ей там впороли… аминозин, что ли? — проплыли в Катиной голове обломки медицинских знаний.

Она протиснулась меж двух врачей и, приблизившись к Лизе, спросила: — Ты в Россию хочешь? — та внимательно обыскала Катино лицо какими-то жалкими собачьими глазами, затем растерянно открыла рот, часто подышала, и опять закрыла, не сказав ни слова.

— Лиза!.. — настойчиво проговорила Катя и потрясла её за плечи. — С тобой всё в порядке? У тебя сейчас отберут ребёнка, ты это понимаешь?

В это время между Лизой и Катей, грозно сопя и отдуваясь, втёрся поросячеглазый муж, упёрся в Катино лицо тугим дирижаблем живота и, обращаясь через её голову к полицейским, что-то им прокричал. Тотчас, сзади, её нежно взяли за локти четыре обученные руки, и что-то быстро стали ей объяснять с двух сторон. Катя, не обращая внимания на полицейских, вильнула телом и, поймав глазами лицо Лизы, прокричала:

— Лиза, ещё не поздно… я могу тебе помочь. Ну!.. — на что Лиза сообщила своему лицу совсем уж неправдоподобно-жалкое выражение и опять ничего не ответила. Сзади, на Катиных запястьях ласково звякнули наручники.

— Ага… наших бьют! — обрадовалась Катя и, обращаясь к выпирающему наглому животу в потной футболке, сообщила: — Ну всё, жиртрест… хотела обойтись без рукоприкладства, но, видимо, не судьба.

Она слегка напрягла запястья и, дождавшись невнятного отзвука рвущихся оков, медленно вытащила руки из-за спины. Руки шли неохотно, но безостановочно. На каждой висело по упирающемуся полицейскому.

Катя вцепилась в одежду Лизиного мужа и, не понимая для чего она это делает, стала в ярости наматывать его футболку на кулаки. Троица, состоящая из двух полицейских и мужа, тяжело задышала, закряхтела и неловко затопталась на месте, стараясь сладить с равнодушно мощными, как манипуляторы строительной техники, Катиными руками.

Ткань футболки быстро кончилась и затрещала на швах. Тут же завопил муж. Катя сделала резкое разрывающее движение руками, в результате которого, полицейские разлетелись по сторонам, а непрерывно вопящий «жиртрест» оказался по пояс обнажённым. Катя дождалась, того момента, когда его рот оказался максимально распахнут и одним махом заткнула этот «фонтан» остатками его же футболки.

«Поросячеглазый» протестующе замычал, замотал бычьей головой и попытался было вытащить кляп, но Катя сделала грозное лицо и сказала: — No-o-o-у!.. — тот послушно застыл, вытаращив красные слезящиеся глаза.

Затем, также грозно и поочерёдно, Катя посмотрела на полицейских, которые, не вставая с асфальта, уже выхватили по пистолету, и опять грозно повторила: — No-o-o-у!..

Но видно сила инструкций и служебного долга оказалась мощнее, чем угроза худенькой девочки со странными манерами и абсолютным пренебрежением к американским законам. Полицейские не только не бросили оружие, но, держа Катю под прицелом, стали решительно подниматься и что-то кричать ей ультимативным тоном.

Катя понимала, что стрелять они вряд ли отважатся — слишком много людей попадут под пули. Но на всякий случай, она молниеносным зигзагом подскочила к ближнему полицейскому и так незаметно легко лишила его оружия, что он, ещё не понимая, что является безоружным, некоторое время стоял с протянутой пустой рукой.

— Give me… — попросила вежливо Катя второго полицейского, призывно помахивая свободной левой рукой. В правой был зажат отобранный пистолет, который недвусмысленно, был приставлен к виску бывшего владельца.

Когда к её ногам прискользил пущенный по асфальту второй пистолет, она жестами положила обоих полицейских на асфальт и, вооружённая до зубов, подошла к мужу Лизы. Тот быстро сориентировался и задрал кверху свои дюжие, поросшие чёрной шерстью, руки. Колени у него заметно подгибались, и прорывалось через кляп какое-то жалобное мычание.

— I`m a Russian girl. — сказала ему Катя, помахивая перед его носом дулами двух пистолетов. Затем она указала на Лизу и проговорила:

— This is a beautiful Russian woman. — муж со страхом оглянулся на Лизу и согласно закивал головой. Катя неторопливо покопалась в своём небогатом багаже английских слов и ткнула правым пистолетом американцу в его колышащийся живот. — You`re an animal! — американец опять кивнул, да так, что хрустнули шейные позвонки. Катя ещё раз задумалась, поскольку почти исчерпала весь свой английский лексикон, и затем, махнув рукой на грамматику, сказала:

— I`m come… go… I wont kill you. But if you… — она указала на Лизу. — Offend… — Катя покачала головой и затем совершила то же самое, что уже делала сегодня с другим оружием. Она сунула один пистолет в карман своих джинсов и, глядя американцу прямо в глаза, двумя руками, с жутким скрежетом скрутила оставшийся пистолет штопором. Таким способом, баба Поля, обычно, выжимала половую тряпку. Катя отбросила «штопор» одному из полицейских, затем закрутила второй пистолет в такой же жуткий сюр и швырнула его в другую сторону. Вслед за этим она решительно отодвинула мужа в сторону, шагнула к Лизе и обняла её.

— Ничего не бойся… — сказала ей Катя. — Живи спокойно. Да покруче с ним… он же трус. Если что, я его на куски порву… — и, оглянувшись на её мужа, она сделала пальцами несколько быстрых движений, которые на международном языке жестов означают: — Учти, я за тобой всё время внимательно наблюдаю…

Неожиданно Лиза погладила Катю по голове, по плечам и произнесла замороженным тусклым голосом:

— А я раньше думала, что ангелы по-другому выглядят. Ты мой ангел-хранитель?

Застигнутая врасплох, Катя растерянно пожала плечами и ляпнула: — Да, н-н-нет… я, пожалуй, специалист широкого профиля… Универсал, так сказать…

Она осмотрелась. Толпа любопытных граждан держалась на приличном расстоянии, занимая проезжую часть. Машины медленно проезжали мимо, а сидевшие в них высовывались из окон и бестолково крутили головами. С обеих сторон проспекта накатывала волна сирен. Кто-то вызвал полицейское подкрепление.

— Пора валить. — подумала Катя и наклонилась к лежащему ничком полицейскому.

— Эй, на шхуне… — она дотронулась до плеча полисмена. Тот осторожно поднял голову и вопросительно посмотрел на Катю. — What`s your name?

— Daniel…

— Ммм… Даня, what`s…э-э-э… name of city?

— Illinois…

Катя ещё раз посмотрела вокруг. — Так вот ты какой, американский город Иллинойс…

Она хотела вырвать хотя бы одну иллюстрированную страничку из контекста жизни этого города, и как картинку повесить где-нибудь на виду в оперативной памяти. Так… для пущего удовольствия и чтобы приятно разнообразить монотонность набивших оскомину родных пейзажей среднерусской полосы. Но окружающее настолько было непохоже и чуждо, что слилось в один многоцветный бестолковый хоровод, и ничего конкретного выделить ей не удалось.

— Ладно, будем считать, что я в Иллинойсе побывала, но проездом…



…Катя заснула, а точнее, вырубилась прямо в одежде, под нескончаемый, как проспект в Иллинойсе, монолог Ирки Твердохлебовой и под запоздалые угрызения совести. Ведь она так и не попала к Франтенбрахт, хотя Катя понимала — вовсе не проблемы учебные и скорбные назрели, а что-то важное бореевское предстояло обсудить в кабинете у директора.

Такие горячие денёчки тоже выпадали на Катину долю, хотя и не часто.

(с)олдшуз
олдшуз вне форума   Ответить с цитированием
Старый 25.02.2024, 18:18   #67
в поисках статуса
 
Регистрация: 17.12.2016
Сообщений: 1,724

Re: До-мажор


Глава пятнадцатая


Все вот эти походы по лесу, вылазки на природу, свежий воздух и нетронутые экосистемы — не для меня. Пусть за это топят объевшиеся цивилизацией люди с розовыми ладошками и с аллергией на пыль. Я и так все свои двадцать лет жизни провела на природе, на свежем воздухе и в почти нетронутой экосистеме. Называлась эта «экосистема» — Птань или колхоз имени ХХIV съезда КПСС. Ещё до моего рождения, неумолимо растущий город съел его поля, фермы, силосные ямы и вплотную подобрался к деревне. Здесь он по инерции сожрал клуб, колхозную контору, пару улиц вместе с домами, огородами, выгулами и… всё. Аппетит пропал.

Не у дел остались пруд, ручей и кривая заросшая улочка с двенадцатью дворами. Образовался населённый пункт «Ни рыба, ни мясо». Город его к себе не брал, а деревни, как таковой уже не было. Также не было дороги, интернета, «Четвёрочки», гимназии и ледового дворца с искусственным покрытием. За всеми этими благами надо было переться в город.

Зато были в Птани осенне-весенние, по колено в грязи, ежедневные прогулки до маршрутки; зимние, занесённые по самую «ватерлинию» заячьи тропы, которые вели к очищенной грейдером цивилизации; стадо коз с молодняком, поросята в сарайке, кролики, куры, гуси, вечная борьба с непобедимым сорняком на грядках и уникальный запах навоза разнообразного происхождения. Это натуральное хозяйство за версту отдавало первобытно-общинным строем и смахивало на стоянку древнего человека из среднего палеолита.

И это, конечно, обо мне написал Заболоцкий свой «Городок», где рефреном стонало и плакало:



Ой, как худо жить Марусе

В городе Тарусе!

Петухи одни, да гуси,

Господи Исусе!



Поэтому, как только Костин УАЗ вывернул на трассу и скрылся в потоке машин, я приуныла. Если верить смартфону нам предстояло восемьдесят километров продираться лесами, короткими перебежками преодолевать открытые пространства, чутко поводить ушами, кидать настороженные взгляды и питаться подножным кормом. Дитя природы Катя Кирюшкина затосковала по асфальту.

Зато Тимур Герцони расцвёл, воодушевился и немедленно стал частью биосферы. Слился с природой. На его небритом цыганском лице, крупным шрифтом было написано: — Ух, ты!.. и смущение маленького мальчика при виде подарков на его «днюху»: — Неужели это всё мне… и вот эти двадцать сортов деревьев, и тысяча видов травы, и мириады копошащихся насекомых…

К тому времени, погода сделалась совершенно привычной. Ветра не было. Мелкий, формальный, но упрямый дождик освоился и висел в воздухе лёгкой прозрачной кисеёй. Перед нами стоял лес, а может широкая лесополоса — определить было невозможно. Во всяком случае, деревья были высокие, с обильной зелёной кроной; они выстроились вдоль трассы, надменно и обвиняюще глядя на пролетающие мимо автомобили. Мы обнаружили тропинку, вытоптанную туристами, грибниками, а может беглыми преступниками, и она сказала нам: — Доведу куда надо, будьте покойны. Уж скольких я увела-укрыла от неправедного закона, от собачьего гона, от психушной палаты, от тюремной баланды…

Я отдала Тимуру полицейский плащ в безраздельное пользование, так как моя ветровка обладала капюшоном и непромокаемостью по умолчанию. Тимур тотчас опустил глаза вниз и, не отрывая их от земли, порысил челноком, как молодой и азартный охотничий пёс.

— Смотри, Кать, сыроежка… А во глянь — муравейник! Сейчас мы соломинку в него… ммм… кисленькая. Катюш… смотри коряга — ну, вылитая морда оленя… Замри! Слышишь? Земля трещит… Это грибы наружу лезут…

Поначалу я думала, что он так прикалывается или дразнит меня моим полудеревенским прошлым, но когда он преподнёс мне крохотный букетик блеклых лесных цветов, мне всё стало ясно. Это была среда его генетического обитания. Его колыбель, его царство, его сущность! Какая, к лешему, консерватория? Биология, биология и только биология! Я во все глаза смотрела на человека, столь ярко и однозначно предрасположенного к определённому виду занятий.

А Тимур уже рассказывал про своего школьного физрука — больного туризмом человека. Про походы-палатки, про романтику подгоревшей на костре каши, про гербарии и энтомологические коллекции, про обучающие видеоролики на тему выживания в лесу…

— Послушай, ты чего в консерватории-то забыл? Надо было на биолога учиться. — раздражённо спросила я, не зная куда деваться от его грибов и лесных букетов.

— Понимаешь, Кать… стереотипы правят миром. «Цыган — музыкант» — звучит нормально. Но «цыган-биолог» — как-то стрёмно. А у меня родня, которая всё время сравнивает своих и чужих отпрысков, а также отец, которому приспичило гордиться своими сыновьями… Ну, вот например, он осуждает Василя, за то, что тот срок заработал, а сам втайне этим гордится. Представляешь, если бы я на какого-то амёбосмотрящего выучился? Да, лучше бы я десятку где-нибудь отсидел и то престижнее выглядел бы к глазах своего отца и всего рода.

В таком экскурсионно-прогулочном темпе мы прошли с километр. И тут я взбунтовалась. Идти было не очень комфортно — при ходьбе в бедро давил пистолет, который я почему-то отказывалась показывать Тимуру. К тому же кроссовки моментально вымокли и передвижение по пересечённой местности обидно напоминало моё ущербное детство. Да и жрать хотелось просто аномально. Ко всему прочему у меня накопились вопросы. Тимуру хорошо — у него на темечке вдруг запульсировал «родничок», и он, так сказать, «припал к корням». А вот мне интересно: где мы будем сегодня ночевать и что кушать? Может ему взбрело на ум спать на перине из мха и питаться личинками майского жука? Но я-то так не смогу! У меня сразу образуются цистит и, как минимум, гастрономические галлюцинации.

Все эти доводы я вывалила на Тимура в форме излишне экзальтированного монолога. Он этого не ожидал. Он, вообще-то, был уверен, что человек которого, в буквальном смысле, нашли в капустной грядке и взрастили где-то в районе свиного корытца, будет рад оказаться в естественной среде обитания. Я раздражённо отметила, что эту его естественную среду обитания я хлебала двадцать лет, и не только в среду, но и во все остальные дни недели. Ппотому сыта всем этим добром по горло.

— Хорошо. — смирился Тимур. — Что ты предлагаешь?

— Да, ничего я не предлагаю. — возмутилась я. — У меня нет готового рецепта. Но ведь можно сесть и подумать, наконец, а не скакать оленьими тропами, пока на ногах не развалятся кроссовки.

— Ладно… — ещё миролюбивее сказал Тимур. — Давай рассуждать. — и грубо польстил: — Тем более, что у тебя это очень хорошо получается. Ведь это же ты прокламации придумала? Я бы не допёр.

Так и поступили. Мы уселись на поваленное дерево, Тимур впустил меня под крыло полицейского плаща, обнял, и я сразу же обрела способность мыслить здраво, мудро и конструктивно.

Какого до-мажора, подумалось нам, мы прёмся к моим предкам? А может нас там ждёт наёмная гопота Колесникова? Позвонить мы никому не можем, из опасения спалиться, и что творится у наших с Тимуром родных, узнать невозможно. Бродить по лесам и обрастать шерстью мы тоже, как выясняется, не можем, из-за моих детских психологических травм. Значит выход один: двигать к малой деревенской цивилизации и там уже попробовать легализоваться. А через недели две можно и на связь с роднёй выходить.

Продумав основную стратегическую концепцию, мы принялись за концепцию тактическую. Как легализоваться и под каким соусом подать себя деревенскому народонаселению, чтобы за две недели нас не заподозрили в нехорошем и не сдали властям? Тут моя хвалёная креативность упёрлась в непреодолимую глянцевую стену тупости. В пустой и звонкой голове моментально возникла глупая рифма — «креатив-презерватив», и на все мои попытки сосредоточиться за глазами навязчиво всплывала эта галиматья.

Но Тимур подхватил падающее знамя и воскликнул: — Слу-у-ушай!.. Что мы мучаемся? У нас с тобой такая классная профессия — на все случаи жизни! А мы голову ломаем… Ну-ка, дай мобилу… Лишь бы интернет был…

Интернет был. Я заинтересованно уткнулась подбородком ему в плечо. Та-а-ак… Казанская государственная консерватория… контакты… библиотека… Климова Софья Альбертовна… Тимур набрал номер и принялся молиться: — Ну, давай Софа… возьми трубу… возьми родная…

И родная, конечно, отозвалась. — Софа! — заорал на весь лес Тимур. — Ну, слава богу! Здравствуй, милая! — в этом месте меня затошнило, я выскользнула из-под плаща и пошла подальше от этого разгула пошлой мужской всеядности и полигамии.

— Ну, мало ли, с кем там у него было до меня… — уговаривала я себя. — Ты ведь тоже с Толей Семинихиным агапе крутила… — но этот наивный аутотренинг помогал плохо. Чёрная лохматая ревность сдавила грудь и не давала толком дышать. Хотелось повернуться и уйти… идти долго, долго… до славного города Казани. Найти там консерваторию, проникнуть в библиотеку и поинтересоваться у милой симпатичной девушки: — Скажите, а это вы — Климова Софья Альбертовна? — потом мёртво вцепиться ей в укладку обеими руками… чтобы забыла навсегда мужское имя Тимур!..

— Ну, Кать!.. — позвал меня Тимур. — Хватит дуться. У меня с этой Софой ничего не было. Это жена моего друга.

Но я уже и так справилась со своей собственнической натурой, виртуально оттаскав Софу за волосы. — А хоть бы и было… — сказала я, опять устраиваясь под полицейским плащом. — Мне по барабану… Ты мне муж, что ли? Давай рассказывай, что у тебя там за идея?

— Катя, я гений! — азартно сообщил Тимур. — Я тебя прошу, скажи, пожалуйста: — Тимур — ты гений!

— Тимур, ты балда и болтун! Надо ещё разжевать твою идею… может она выеденного яйца и обглоданной кости не стоит.

— Стоит! — блеснул глазами Тимур. — Короче, знай, что отныне мы с тобой являемся участниками фольклорной экспедиции от Казанской консерватории, и завтра у нас с тобой будет электронное письменное подтверждение нашего статуса.

— И?.. — осторожно поинтересовалась я.

— Понимаешь… я один раз уже участвовал в подобном мероприятии… по Ярославской области. Не жизнь, а фисташковое мороженое! Днём бабушкины песенки слушаешь, а ночью… ммм… ну, это тебе не интересно. А жратва какая, Катька!.. Парное молоко, домашние обеды, пироги, сметана… в общем, всё а-ля натюрель! Мы были нарасхват! На нас очередь была, как за билетами в Большой театр!

— Представляю себе… — кисло отреагировала я. — Как поднялась рождаемость в Ярославской области за время вашей экспедиции…

После недолгих споров над картой мы решили совершить налёт на село Кирсаново — достаточно большое, чтобы иметь церковь, два магазина, почту и обелиск павшим воинам. Но достаточно периферийное, чтобы располагаться от трассы в десяти километрах.

— Смотри… Село тупиковое. Дальше дороги нет… только поля. Значит никаких проезжих, левых людей — только местные. Вряд ли крестьяне внимательно следят за криминальной обстановкой в Эмске. Ну, ищут там кого-то… подумаешь… Как раз сейчас будет поворот на Кирсаново. Надо только чуток от трассы отойти, а там попутку поймаем. — распоряжался Тимур. Наконец-то он добрался до роли координатора. А то всё на побегушках у какой-то Кати Кирюшкиной.

Но я почуяла в этом его жарком эмоциональном посыле жертву, которую он собирался бросить к алтарю моих капризов. На самом деле ему до умопомрачения хотелось остаться в этих первобытных декорациях и ещё чуть-чуть поиграть в «робинзонов». И тогда я вышибла из его рук эту жертву… сама не знаю почему.

— Слушай… такой вариант не пойдёт. — вдруг ни с того ни с сего выговорили мои губы.

— Обоснуй.

— Ммм… А по времени не получается. Сейчас 17.00. Пока доберёмся до села, пока то да сё, все магазины и сельсовет закроются. Уж ты мне поверь в деревне всё очень рано закрывается. И куда мы с нашими фотороботами? В кусты? Нет, уж… давай как-нибудь здесь перекантуемся, а завтра и письмо твоё прилетит и сельсовет заработает и магазины. Так что, обустраивай ночлег… чему там тебя физрук учил?

Я никогда не ходила в походы. Наш физрук был женщиной — толстой, крикливой и далёкой от туристической романтики. Но если бы мне в детстве кто-нибудь соорудил такой ночлег, какой сочинил и построил Тимур, я бы из этих походов не вылезала и детям своим заказала!

Представьте: широкий полицейский плащ висит на двух палках и образует навес, закрывающий три стороны света. Под ним постель. Она сложена из наломанных веток с листвой и наваленной сверху травы. Четвёртая сторона навеса открыта необычному костру. Он называется надья. Два бревна из поваленных сухих деревьев, положенные вдоль друг на друга, между ними горит огонь. Такой костёр горит всю ночь, без надзора и подкладывания дров. По плащу шуршит неопределённая морось, но внутри ни капли — тепло, мягко и уютно. От надьи наплывают волны нежного жара, и ты понимаешь, что несмотря на лето, за пределами плаща и надьи мерзко, сыро и холодно.

Сквозь сонные веки, ты лениво смотришь на огонь, а тебе в спину уткнулся и сопит твой мужчина. Он без задних ног. Умаялся, бедный, обустраивая тебе эту идиллию. Без топора, без ножа, голыми руками… Пока я развлекала его стихами моей любимой Беллы Ахмадулиной, он возжёг огонь из заведомо непригодных для возжигания материалов. А если бы понадобилось, он и за съедобными кореньями сбегал бы и хобот мамонта притащил.

Но я не настаивала. Не потому, что мне было его жалко, а просто сосущий пустой желудок — это тот последний штрих, что делает красоту и оригинальность ночи законченной и совершенной. Ведь такая ночь бывает только раз в жизни. За спиной добрый молодец, перед глазами пылающая надья, а над головой дождь — суровый привет Балтийского моря.

Дождь посыпает водяной пылью кроны деревьев, копится на листьях, а потом падает неожиданно крупными каплями, и в свете сияющей надьи летят и мелькают блестящими серебристыми спинами стайки балтийской кильки… Глаза слипаются, но заканчивать день не хочется, и ты в полусне с удивлением таращишься на дождь из этой самой балтийской кильки, которая на лету превращается в планирующие маленькие самолётики. И Белла Ахатовна Ахмадулина, ломая свои тонкие, изящные руки выпевает высоким печальным голосом:


Ах, мало мне другой заботы,

обременяющей чело, —

мне маленькие самолёты

всё снятся, не пойми с чего…


(с)олдшуз

Последний раз редактировалось олдшуз; 25.02.2024 в 18:29.
олдшуз вне форума   Ответить с цитированием
Старый 25.02.2024, 18:22   #68
в поисках статуса
 
Регистрация: 17.12.2016
Сообщений: 1,724

Re: До-мажор


Цифра пятнадцатая


— Всё плохо, девоньки мои, как в пятой симфонии Малера. — баба Поля приложилась к стакану с чаем и, глотая, горестно покрутила головой. Стало непонятно, то ли чай был плох, то ли у Малера музыка отвратительная, то ли ситуация действительно аховая. — В нашем музыкальном курятнике завёлся хорь. И последние события это подтверждают.

— Какие события? — настороженно спросила Катя. Франтенбрахт и баба Поля переглянулись.

— Всё ясно. — сказала директриса, откидываясь на спинку стула. — Она всё проспала. Представляете, Полина Викентьевна, захожу вчера к ней, к нашей будущей краснодипломнице в келью, а она спит! Спит белым днём, как какой-нибудь Парамонов! — директриса вдруг встала во весь свой гигантский рост, протянула руку к несуществующим людям у дверей и гаркнула: — Эй, там… в группе домр. Разбудите уже нашу знаменитую солистку Сотникову. А то ей через два такта вступать… — она плюхнулась обратно в кресло и иронично посмотрела на Катю.

— Да что случилось-то? — возмутилась Катя.

А случилось следующее. В каком-то студенте неожиданно проснулся древний ген кочевого азиатского народа гуннов. Сей новоявленный «гунн» не нашёл ничего лучше, чем подпалить занавес в большом концертном зале колледжа. Это были два огромных, планетарных масштабов, куска бардового бархата. Их эпохальные складки маскировали предконцертную суету артистов, торопливые перестановки декораций, растерянные лица и возмущённый громкий шёпот: — Всё пропало!.. Где третий тромбон?.. В мини-юбке нельзя… тысячу раз было говорено — концертное платье в пол…

Затем, в коридоре второго этажа, возле кабинета директора, рванула труба отопления. Ну, как рванула… Создалось впечатление, что какой-то монстр, ухватившись руками за трубу, с такой нечеловеческой силой потянул её в разные стороны, что поначалу металл трубы истончился, а после не выдержал и порвался. Сезон отопления давно закончился, но вода, хоть и холодная, в трубе была. Вода хлынула и залила не только половину второго этажа, но просочилась на первый и привела в негодность лепной потолок вестибюля.

И последний инцидент случился в подвале колледжа. Ещё один «гунн» (а может всё тот же, что и в первых двух эпизодах) вскрыл ревизию на канализационной трубе и затолкал вовнутрь сильно поношенные синие джинсы 48—50 размера. Вследствие чего, отходы жизнедеятельности перестали поступать в городскую канализационную систему, а устремились непосредственно на кафельный пол двух туалетов первого этажа, обильно выливаясь из унитазов.

Все три события происходили по ночам, при закрытых входных дверях и с недремлющим вахтёром. Отсюда напрашивался простой вывод, что загадочный «гунн» (а может и несколько) сам собой выковался из студенческого контингента, что проживает на территории колледжа, в общежитии.

Как только Франтенбрахт закончила излагать факты, Катя тут же вся подалась вперёд и выпалила:

— Это Косматова, к Бетховену не ходи! Подобные акции она называет «повышением коэффициента зла в социуме».

— Вряд ли… — немедленно отреагировала директриса. — Поначалу мы тоже так решили. Но, поразмыслив, пришли к выводу, что Косматова не станет возиться с канализацией и со спичками. Не царское это дело. Чую заработала школа «юных косматовцев». А это уже серьёзно.

— Сколько их? Что они могут?.. — подхватила баба Поля, подливая в стакан из чайника. — Даже если поймаем этих уродов, что с ними делать, неизвестно. Выгнать взашей — не выход. Пойдут гадить в другое место.

— Мда-а… и пулемёта у нас, к сожалению, нет. — мрачно добавила Франтенбрахт.

Катя сидела и лихорадочно нащупывала мелькнувшую было в голове мысль. Она, как осветительная ракета, выстрелила из глубин сознания, на миг озарила небольшой сектор разума и, погаснув, канула обратно. Катя искательно и с надеждой посмотрела на пригорюнившихся бореев. Но баба Поля бездумно крутила в натруженных руках пустой стакан и смотрела куда-то сквозь стену. Директриса тоже не отличалась умным видом и сверлила взглядом входную дверь. Видно, что не раз и не два, они думали, да рядили и все возможные варианты уже перебрали.

— А что я, собственно, от них хочу? — подумала Катя. — Ну, да… уважаемые люди… где-то даже, интересные и обаятельные. Но, как бореи, надо быть честной, слабоваты. Нет, я им, конечно, по гроб жизни благодарна, но…

С самого утра внутри у неё творилось чёрте что. Какая-то отчаянная и развесёлая катавасия, душевный разгул и кабак! С таким настроением лихо отплясывают на столах, вздрагивая налитыми цыганскими плечами и выделывая ногами такие отчаянные импровизации, которые тётка Варя-дизайнер определяет, как «Реликтовый расколбас»! Так в опере «Снегурочка» Римского-Корсакова пляшут скоморохи…

И всё потому, что вчерашние похождения в американском городе Иллинойсе ясно и недвусмысленно показали: Катя способна творить порталы направо-налево, практически в любом месте, в любое время, не утруждая себя ключами, паролями и прочей ритуальной шелухой. И от этого понимания Катя находилась в состоянии счастья — неприличного и елесдерживаемого. Какие-то неясные, но блестящие перспективы замаячили впереди. Какие-то неслыханные выгоды сулила ей эта обретённая способность, и какое-то безграничное могущество рождалось сейчас в ней и вокруг неё.

Первой очнулась Франтенбрахт. — Однако, голова совсем не соображает… и мигрень разыгралась… давит, как клещами. — морщась, пожаловалась она.

— Вот!.. — вскинулась Катя. — Клещами! Именно, клещами! — и она со счастливой улыбкой посмотрела на ничего не понимающих Франтенбрахт и бабу Полю.

— Излагай… — потребовала директриса.



…Нет, это была не студентка 3-го курса музыкального колледжа, отделения теории музыки. Нет! Это была мышь самого насыщенного серого цвета, какой только может иметь представитель отряда незаметно шмыгающих под ногами, вечно что-то грызущих и копающих. Более унылой внешности, взгляда, голоса и положения в обществе, трудно было представить. Мышь звали Серпиона Брехтовна Завет, и уже только одно это определяло предикатив представителей фамилии Завет — Заурядность и Эпатаж. Впрочем, глядя на саму Серпиону Брехтовну Завет, хотелось к её фамилии добавить: — Ветхий.

Если вам, по жизни, приходится сталкиваться с персонажем, на котором природа, мягко говоря, отдохнула, то вы мысленно убираете или, наоборот, добавляете к его облику несколько штришков и думаете: — Ну вот… конечно, ещё не «золотое сечение», но с таким
уже можно безопасно здороваться и даже нет-нет поговорить о погоде…

Но сталкиваясь с Серпионой Брехтовной Завет, понимаешь, что никакие штришки здесь не помогут. И вообще уже ничего не поможет. Разве что, нырнуть на двадцать лет назад и любым доступным способом прервать процесс знакомства Брехта Завета с потенциальной мамой Серпионы. Кинуться между ними, отчаянно замахать руками, встать на колени, умолять, грозить, заклинать…

Чтобы никто уже не смог, спустя эти самые двадцать лет, иметь на голове такую паклю кауровой масти, такой длинный унылый нос и мышиные бесцветные глазки, смахивающие на старинные пуговицы с каких-нибудь музейных подштанников.

Музыкальный слух, чувство ритма, память, аналитика… у студентки Завет, конечно, имелись, но проявлялись почему-то в каком-то рваном, пунктирном режиме. Так на географических картах обозначаются пересыхающие реки. Добрейшая и тактичная Маргарита Павловна Лапшина, у которой от малейшей фальши шевелились волосы на голове, всё равно упрямо, из урока в урок, говорила Серпионе Завет: — Ну вот… сегодня уже лучше. Из семи нот в три ноты ты попала… ну почти…

Зато Серпиона была образцом поведения. У неё не было ни одного прогула, и на парах она сидела в первых рядах. Она ела преподавателей глазами, обращалась в слух, впитывала, как губка… Правда, та информация, что попадала ей в голову, так уродовалась её мыслительным аппаратом, что уж лучше бы она ничего не впитывала.
Тем не менее, отрицательных баллов в оценочных ведомостях у Серпионы не было. Потому что добивание индивидуума с неудачным набором генов, это всё-таки прерогатива «санитаров леса», а вовсе не преподавателей с высшим гуманитарным образованием…

Из общежития в учебный корпус проход был один — по коридору на втором этаже, минуя кабинет английского языка. За дверью этого кабинета, в абсолютной темноте стояла Катя и тупо смотрела в дверную щель. Она была в лёгком ступоре. Только что, по скудно освещённому коридору, мимо кабинета английского языка прошмыгнула Серпиона Завет.

Вообще-то, Катя ждала или Веретенникову или Жукову. Но Серпиона… этот мелкий посредственный грызун? Непостижимо! Катя осторожно выглянула из-за двери, поднесла смартфон к губам и негромко проговорила:

— Баба Поля, встречайте базыгу. Она к вам свернула. — затем быстро перенабрала номер и сказала: — Алёна Сергеевна, базыга к бабе Поле направилась…

Шёл первый час ночи. Общага только-только успокоилась, здание колледжа замерло и, казалось, превратилось в одно огромное чуткое ухо. На ногах у Кати, кроме носков, ничего не было, и она бесшумно заскользила по линолеуму учебного корпуса. Охотничий азарт щекотал нервы. В окна коридора пробивались отблески уличных фонарей, и Катя отбрасывала на стены тени самого что ни на есть гнетущего свойства. Впереди плясал луч от смартфона Серпионы. По всей видимости, она направлялась в спортзал.

Катя с удивлением отметила про себя, что каким-то внутренним зрением видит на стене те места, куда в любой момент можно шагнуть, исчезнув для мира, и попасть в бореевский портал. Одновременно, Катя видела и те места на крашеной стене, в которые лезть не стоило. Слишком уж смердело оттуда, разило неподконтрольной агрессией и немотивированной злостью.

(с)олдшуз
олдшуз вне форума   Ответить с цитированием
Старый 25.02.2024, 18:25   #69
в поисках статуса
 
Регистрация: 17.12.2016
Сообщений: 1,724

Re: До-мажор


Троица бореев встретилась в небольшом предбаннике спортзала. При скудном дежурном освещении была видна чуть приоткрытая дверь с безобразно торчащей щепой в месте крепления замка. Сам замок валялся тут же, на полу, рядом с дверью.

Франтенбрахт схватилась за голову и трагично прошептала: — Квинту в тонику!..

В спортзале тускло горела одна дальняя лампочка, жидкий свет которой делал интерьер зловещим. Серпиона стояла посредине помещения у свисающего с потолка каната и задумчиво подёргивала его бледной тонкой рукой. В такт её подёргиваниям, подавался и опасно трещал потолок. Судя по движениям её головы, она раздумывала: то ли оторвать ноги обтянутому коричневым гимнастическому коню, то ли напасть на брусья.

Катя коснулась плеча директрисы и шепнула: — Алёна Сергеевна, можно мне?

Она скользнула в дверь и прямо с порога воскликнула: — Привет, Серпиона! Дай-ка я этот канатик рвану. Давно я на него зуб точу. Ты даже не представляешь, как он меня достал за четыре года. И конь этот… Сколько раз я с него падала? Ненавижу! Всё здесь ненавижу! Правильно мне Косматова говорила…

Катя тараторила не закрывая рта, не давая опомнится, сообразить, несла чушь и стремительно приближалась к Серпионе. Серпиона круто обернулась, да так и застыла, посверкивая мышиными бусинками глаз из-под сведённых к переносице бровей. Даже канат дёргать забыла.

Когда Катя подошла почти вплотную, её обдало сложной вонью скотомогильника. Серпиона смердела, как разрытое захоронение.
Стараясь дышать через рот, Катя взялась за канат и презрительно скривилась.

— Хотя, знаешь… как-то мелко это всё. Хочется что-нибудь такое развалить, чтоб помнили. — она обвела скучающим взглядом спортзал и вдруг оживилась. — О… Как ты смотришь на то, чтобы вскрыть полы?! Вот это будет прикол! Прикинь, какое лицо будет у Франтенбрахт. Как у её одноплеменников после Сталинградской битвы!

Она быстро осмотрелась по сторонам и поманила Серпиону рукой. — Пошли с угла начнём, что ли.

Катя, не оглядываясь, прошла к ближнему от входной двери углу и, наклонившись, вцепилась в плинтус. — Что-то… как-то… не очень… — прокряхтела она и, обернувшись к молчавшей Серпионе, сказала: — Может у тебя силёнок побольше?

Серпиона свирепо блеснула глазами и присела в углу. Катя мгновенно перекрыла ей выход, упёршись в смежные стены руками, и прокричала: — Алёна Сергеевна! Баба Поля!

Серпиона растерянно обернулась и, заметив приближающихся быстрым шагом бореев, вдруг подпрыгнула, как ужаленная. Это было бы смешно, если бы не было так страшно. Куда бы Серпиона не бросалась, везде натыкалась на защиту вокруг Катиного тела. Катя грозно нависала над ней, и пойманная базыга отчаянно билась в тесном углу, со звериным визгом бешено драла когтями стены, по-собачьи скалилась и хищно сверкала глазами.

Когда Франтенбрахт и баба Поля приблизились, Серпиона — вся серая от пыли и с безумным лицом — уже разбила в углу штукатурку и, ломая ногти, выковыривала из стены кирпичи.

— Слушайте… — с беспокойством сказала Франтенбрахт. — Так она мне сейчас всю стену разберёт.

— Не разберё-ё-ёт… — протянула баба Поля. — Энергии не хватит. После фортиссимо — всегда пианиссимо. Сейчас, гляди, сдуется…

И, действительно, движения Серпионы стали замедляться, она стала часто отдыхать, жалобно оглядываться на бореев и, наконец, замерла, уныло скорчившись в развороченном углу.

— Ну вот… — заключила баба Поля. — Классический финал. Мышильда побеждена. Звучит вальс-апофеоз. Все радостно танцуют.

— Да-а-а.. — озабоченно отозвалась Франтенбрахт. — Только нам её ещё до хранилища надо как-то дотанцевать. Как ты там, Катерина, говорила… в клещи её?

Весь путь до хранилища, Серпиона безропотно шла внутри треугольника. Бореи шли «свиньёй». Впереди — Катя; по бокам и чуть сзади — директриса с бабой Полей. Но когда распахнулась дверь в портал, Серпиона неожиданно упёрлась. Она мёртво закатила глаза, мелко затряслась и вдруг понесла очевидную ахинею грубым мужским басом:

— Запри от сглазу блевотины твоя, и дух и тело на съедение, а ежели грубостев позволяшь, то никогда хвоста и роги твоея остры… — тут она плавно перешла на режущий слух фальцет и завопила: — … Не достигнут уст и врата златы не растворяшася в обличии гордыни…

Катя тоже остановилась и в испуге уставилась на юродствующую Серпиону.

— О-о-о… — иронично удивилась баба Поля. — Церковнославянским чешет… молитослова начиталась, наверное. — и обращаясь к Кате, сказала: — Ну что встала? Она тебе сейчас целое представление покажет — только слушай. Давай, давай… заходи, а то и до утра не управимся…

— Нет, нет… — неожиданно встряла Франтенбрахт. — Мы тут и без неё справимся. Ты, Сотникова, лучше вот что. На тебе ключи от кабинета, там сумочку мою найдёшь, в ней деньги. Сбегай в ночной на Маяковского, купи что-нибудь пожрать. Да, шоколадку Серпионе купи. Я чую, сейчас ей худо придётся. Ферштейн?

В портале Серпиона рухнула на пол, выгнулась дугой и принялась издавать мерзкие, свербящие душу звуки, кривляясь и судорожно подёргивая конечностями.

— Вот это да-а-а, как из неё Косматова-то прёт… страшное дело. — с опаской проговорила Франтенбрахт. — Как вы думаете, притворяется?

— Вряд ли. — авторитетно отозвалась баба Поля. — Я пару раз видела, как в церкви батюшка бесов вычитывал. Очень похоже. Но для того, чтобы тебя так корёжило, надо иметь предпосылки. Истеричный психотип, повышенную гипнабельность… Вот на таких, Косматова и паразитирует…



Сразу выскочить из колледжа не получилось. Пришлось долго уламывать сонную Светлану Григорьевну, которая никак не могла взять в толк: почему это она должна открывать двери в неположенное время? И только фамилия — Франтенбрахт — возымела и произвела на Светлану Григорьевну отрезвляющее действие.

Щёлкнул замок, скрипнули «врата», и скользнула Катя в ночной город, и обняла её уютная июньская ночь, и застучали громко, на весь город одинокие Катины каблучки… Но недолго длилось её одиночество. Тут же, с замиранием сердца, услыхала Катя торопливо-нагоняющие и знакомые шаги. И легла на плечи надёжная рука, привыкшая больше к штурвалу, да ко всяким кнопкам, тумблерам и хитроумным штучкам, что россыпью по всей кабине. И прижались наивные девичьи косицы к строгому кителю, а левый золотой погон, своим твёрдым углом принялся тюкать по Катиному затылку в такт шагам. Но тоже недолго. Распахнулся небесного цвета китель и опустился на хрупкие плечи…

— Всё хотел спросить у тебя… как Хабанеры Майонезные относятся к браку?

— Ну-у-у… зависит от претендента. Если всякие там Ползающие, Копошащиеся или Неторопливопрогуливающиеся, то отрицательно. А вот если, например, Пикирующие, то-о-о… стоит подумать…



Навстречу пёрла толпа. Ну, как толпа… человек шесть-семь. Молодецкий гогот, пьяные выкрики, чересчур вольные телодвижения… Катя заглянула в себя. Сгусток концентрированной энергии готов был к мгновенному всплеску.

— Размажу! — решила про себя Катя. — Пусть только заденут словом или, не дай бог, делом. Отомщу за всё и за всех. За съёжившуюся от страха кожу на затылке, за выскакивающее из груди сердце, за хамские приставания, за свою унизительную беспомощность!.. А они всё ближе, а тротуар всё у́же, и не разойтись без конфликта… сейчас… вот ещё пару шагов… Ну, всё… смету!

Неожиданно в толпе образовалась просека, ровно для одного человека, но Катя качнулась влево и уже специально задела чугунным плечом этого вытянувшегося в струну и пропускающего её парня.

— Извините… — донеслось до неё. Она удивлённо оглянулась. Ударившийся о «чугун» парень тоже оглядывался и потирал ушибленное плечо.

— Извините… — второй раз услышала Катя и подумала: — Капец! Куда мир катится… Все вежливы, как в Виндзорском замке.

И до самого магазина, больше никто не встретился. Но Катя, несколько разочарованная отсутствием на ночных улицах криминального элемента, успела таки сделать одно небольшое доброе дело. Рядом с тротуаром, на газоне, зиял чернотой распахнутый люк, ведший туда, в преисподнюю, к подземным коммуникациям. Рядом, в густой газонной траве, валялась крышка. Стараясь не шуметь, Катя аккуратно, двумя пальчиками взялась за чугунную пятидесятикилограммовую крышку и беззвучно опустила её в пазы на люке. — Ну вот… — удовлетворённо подумала она. — А то занесёт какого-нибудь бедолагу…

Из магазина Катя возвращалась расслабленно и, окончательно провалившись в мечты. В одной руке болтался пакет с продуктами, другая покоилась на твёрдом предплечье Пикирующего.

— А как тебя звать? — несколько запоздало поинтересовалась Катя.

— Пикирующий.

— Что… так и в паспорте записано?

— А как бы ты хотела, чтоб меня звали?

— Ну-у-у… не знаю… О… Федул! — Катя рассмеялась. — А дома я буду тебя звать ласково-уменьшительно — Ду-у-уля!

— Не-е… Человеку с таким именем самолёт не доверят. Придётся переучиваться.

— На кого, позволь спросить?

— На кого, на кого… на домриста. Организуем дуэт, будем гастролировать. Ну вот представь, как будет эффектно: — Выступа-а-ает дуэт домристов «Струны души» — Екатерина и Федул Пикирующие-е-е! Аплодисменты!..



Вдруг всё изменилось. Как из проколотого воздушного шарика со свистом улетучилась пряная лёгкость флирта, канула в канализационный люк и скрылась под чугунной крышкой влюблённая беззаботность июньской ночи, исчезло твёрдое предплечье. Зато появилось твёрдое убеждение в неминуемости чёрного фатума — беды, с бешено вытаращенными кровавыми белками глаз, с распахнутым в отчаянном крике ртом и с беспомощно протянутыми руками.

Она застыла у перекрёстка. Сзади и слева от неё нарастал рокот мощных моторов. Слева — кто-то выл в густом и жутком до-миноре, в громовом аккордном раскате знаменитой «Токкаты» Иоганна Себастьяна. Сзади весело и бесшабашно наседал Георг Фридрих Гендель со своей сюитой ре-мажор для трубы и камерного оркестра.

Какие-то неизвестные пёрли с двух сторон к перекрёстку по ночным пустынным улицам, выбросив из головы опостылевшие пункты правил дорожного движения, инстинкт самосохранения и всё, что когда-то говорила им мама.

Они приближались. Катя завертела головой, держа в обзоре левого Баха и заднего Генделя. Ни один из них не снижал скорость, хотя ещё теплилась надежда, что к перекрёстку «композиторы» прибудут не одновременно. Но надежда исчезла, как только Катя увидела неотвратимо приближающийся и мелькающий между деревьями свет фар.

Они увидели друг друга. В свете уличных фонарей вдруг возник огромный рыже-синий автокран с устремлённым вперёд тараном гидравлической стрелы и маленькой будочкой для крановщика. Он истерично завизжал тормозами. Автокран развернуло поперёк дороги и, не взирая на мёртво заблокированные колёса, из-под которых шёл дым, его неумолимо потащило к перекрёстку.

Так баба Ира — мамкина мать — за шкирку подтаскивала своего принципиального кота Бациллу к аккуратной кучке на ковре, чтобы ткнуть, сладострастно приговаривая: — Ходи в лоток, ходи в лоток!… — кот отчаянно упирался, скользил лапами по полу и неприятно орал сиплым прокуренным басом.

Из-за спины Кати, перпендикулярно дороге по которой несло автокран, вынырнул автобус «ПАЗ» — небольшой, коренастый, с упрямой и тупой мордою. Этот тормозить не стал, а лишь прибавил газу, в надежде проскочить перекрёсток первым. И он проскочил. Но у автокрана была другая карма. Со всего маха его ударило о бордюр, от которого он неожиданно легко отскочил к противоположной стороне дороги и там уже, ударившись о такой же бордюр, опасно накренился всей своей стальной громадой оборудования. В этой точке он неловко застыл, подумал, и вдруг медленно завалился на левый бок, круша ограждения и ломая придорожные кусты.

Тотчас, в наступившей тишине, раздался крик. Сдавленный, прерывающийся, с тяжёлой одышкой и с мученической слезой.

— Помогите!.. — переполнял ночь мужской жалобный вой. — Братики!.. Помогите… кто-нибудь… а-а-а… ммм… Братики!.. Кто-нибудь…

Катю швырнуло на крик. Громадина автокрана лежала на боку, как огромное больное животное. Из-под рыжей кабины, раскинув руки по траве газона, нелепо и страшно торчало полчеловека. Нижняя часть туловища и ноги были придавлены многотонной машиной, верхняя коротко кряхтела, постанывала и была на грани болевого шока.

Увидев Катю, полчеловека оживился и проговорил, задыхаясь от нечеловеческих мучений: — Помоги, братик… помоги!..

Катя упёрлась в крышу кабины, напряглась и почувствовала, как её лёгкие босоножки на небольшом венском каблучке погружаются в мягкий грунт газона. Когда нога погрузилась по щиколотку, тело машины хоть и вздрогнуло, но осталось лежать на месте. Зато тронулась сама кабина. С жутким скрежетом, с лопающимися звуками отрываемых креплений, кабина отделилась от рамы и уродливо перекосившись, застыла над Катей…


(с)олдшуз
олдшуз вне форума   Ответить с цитированием
Старый 25.02.2024, 18:26   #70
в поисках статуса
 
Регистрация: 17.12.2016
Сообщений: 1,724

Re: До-мажор


Она почти бежала к колледжу, мотая надоевшим пакетом с продуктами. Оказалось, что она с ним ни на минуту не расставалась. Он всё время болтался у неё на правой руке. И когда корёжила металл кабины, и когда вытаскивала обмякшее, грузное мужское тело из-под нависающего железа, и когда рвала окровавленные штанины водителя на жгуты, чтобы остановить кровотечение, и когда, дожидаясь машины «Скорой помощи», маялась от бессилия… Ведь ничего не было… ни «Полиглюкина», ни «Поливинола»… А пакет был — с шоколадкой для Серпионы, с колбасой для Франтенбрахт и с копчёной скумбрией, которую обожала баба Поля.

Катя дошла до давешнего люка на газоне и увидела две мужские фигуры. Один мужик сидел на краю чернеющей дыры, с ногами опущенными под землю. Другой виновато топтался рядом.

— Придурок ты, Леший, и шутки у тебя придурковатые! — отчитывал сидящий прямостоящего. — Я ж мало не родил! Только контакты зачистил, чувствую — что-то не то… У меня же клаустрофобия, ты же знаешь. Я там чуть не поседел!

— Да не я это, клянусь тебе… мамой клянусь, не я. Я за сигаретами в ночной бегал. — оправдывался Леший.

— А кто? Какой ещё дурак припрётся сюда ночью, чтобы меня тут прихлопнуть? И, главное, тихо так положил, я даже не услышал. Придурок! — они дружно оглянулись на звук Катиных шагов, и как ей показалось, подозрительно на неё посмотрели. Катя невольно перешла на лёгкую трусцу.



Наскоро почистившись и умывшись в санузле, Катя направилась в кабинет директора, где и нашла всю ночную компанию. Баба Поля, как обычно, попивала чай за директорским столом, Серпиона сидела на диване, а Франтенбрахт стояла перед ней «фертом» и чинила допрос.

— …С нашего колледжа только Жукова и Веретенникова. — торопливо докладывала Серпиона. — Остальных я не знаю. Но Веретенникова знает их всех, это точно. — она сидела на диване в кабинете директора, вся, как будто умытая, просветлённая и без той унылой привычной пелены, сквозь которую Серпиона пыталась взаимодействовать с окружающим миром. И куда подевалась её вечная заторможенность и поднятые к самым ушам плечи, из-за чего казалось, что у неё нет шеи?

У Серпионы было удивлённое настороженное лицо, как будто она прислушивалась к собственному голосу, а её руки, время от времени, принимались безотчётно ощупывать тело и одежду. Иногда она замолкала на полуслове и начинала негромко напевать, очень верным и нежным сопрано.

Петь она начала ещё в портале, лёжа на полу. Обессиленная, с гримасой муки на бледном лице, Серпиона, ни с того ни с сего, вдруг спела гамму ре-мажор, старательно пропевая все ноты и без этой своей легендарной фальши. Вот тут её и прорвало. Она принялась исполнять всё то, что когда-то слышала на занятиях и на концертах; всё, что когда-то уродовала, не попадая в ноты. Серпиона пела всё увереннее и увереннее, путаясь в словах, бросая начатые музыкальные фразы и жадно пробуя новые…

Она наслаждалась своим неожиданно прорезавшимся голосом, а в её глазах стояли слёзы и страх, что эта способность внезапно пропадёт также, как и возникла.

— Портал она сделала у меня в комнате, в шкафу. — продолжала Серпиона. — А вещи я хранила в чемодане под кроватью.

— Ну, а Косматова-то сама, где?

— Не знаю. — пожала плечами Серпиона. — Мы её, обычно, видим уже там, в портале. Хотя один раз я её встретила в городе не специально, а может и не её вовсе… не уверена. — она вдруг мечтательно завела глаза и вполголоса спела тоненьким переливающимся голоском: — Со-о-оловей мой, со-о-оловей… Го-о-о-олоси-и-истый со-о-оловей!..

— Где… где, ты её видела? — наклонившись к её лицу, потребовала Франтенбрахт.

Серпиона счастливо засмеялась, вытерла набежавшие слёзы, и вся ещё там в алябьевском «Соловье», непонимающе посмотрела на директрису. — Кого?

— Алябьева, квинту в тонику!.. — рявкнула Франтенбрахт. — Косматову, конечно… кого ещё-то?

— А-а… — опомнилась Серпиона. — На Буржуйском посёлке. У нас там молельный дом. Так вот, с неделю назад, она мимо меня проехала на автомобиле… на таком… очень дорогом.

— Толку от тебя… — пробормотала Франтенбрахт и отошла от неё в сторону.

— А что за молельный дом? — спросила баба Поля.

— Ну, как… — растерялась Серпиона. — Мы там молимся… поём… там пастырь наш.

— О, Господи, Серпиона… — всплеснула руками директриса. — Ты что в секту вляпалась?

— Почему в секту? Баптисты мы… И папа, и мама, и братья мои, и сёстры… Там у нас воскресная школа, представления… Там хорошо. На Новый год к нам пресвитер из Америки приезжал. Весело было, фейерверк был… — Серпиона вдруг замолчала, что-то натужно вспоминая, потом вскинула на бореев глаза и выпалила: — Да-а-а… чуть не забыла. Сегодня ночью Веретенникова с Жуковой, тоже фейерверк договорились устроить. На кухне, в общежитии. Я слышала.

— Когда? Во сколько? — вскинулась Катя.

— Ночью… я же говорю… — ответила Серпиона. — В четыре часа. Ещё смеялись, что, мол, начнём, как немцы Великую Отечественную войну.

Присутствующие, как по команде посмотрели на стену кабинета, где висели большие круглые часы. Стрелки показывали без какой-то ерунды четыре.

— Квинту в тонику!.. — ужаснулась Франтенбрахт.

На что Катя сорвалась со стула, и уже около двери, скомандовала: — Все в портал подзаряжаться, потом ко мне, в общагу!



Уже пробегая по коридору общежития, Катя учуяла знакомый запах сероводорода. Так пахло в родном доме на кухне, когда баба Ира, в бытность проживания одной большой «итальянской» семьёй, кипятила в своей алюминиевой кружке молоко. Бабушка всю жизнь проработала лаборанткой на санэпидемстанции и была помешана на чистоте, на стерилизации и на уничтожении патогенной жизни. Кружку с молоком она ставила на медленный огонь, некоторое время внимательно за ней наблюдала, затем вспоминала, что очки оставила в своей комнате. В комнате, как правило, работал телевизор и всё… О молоке бабушке напоминал только вопль её зятя:

— Мамо!!! Вы нас когда-нибудь взорвёте! И погибнем мы не от сальмонеллёза, а под обломками родного дома!

Отец обитал в мансарде, и когда убежавшее молоко заливало газовую конфорку, то газ, не сгорая, поднимался к потолку, а затем проникал к отцу в его логово.

— Я устал вам объяснять, мамо… — говорил раздражённо отец, невозмутимой и внутренне сопротивляющейся ему тёще. — Если газ заполнит всё помещение, и, не дай боже, кто-нибудь щёлкнет выключателем, то мы все дружно очутимся в японском городе Хиросима в 8.15 утра 6-го августа 1945 года!

Несмотря на отсутствие электрического освещения, в кухне темно не было. Через окно падал отсвет ночного города, и четыре газовых плиты, большой разделочный стол, мойка… были, как на ладони. Затаив дыхание, Катя кинулась к плитам и поочерёдно перекрыла газ. Затем подскочила к окну и щёлкнула шпингалетами. В кухню ворвался прохладный ночной воздух.

Катя перевела дух. — Всё… шутки кончились. Запахло человеческими жертвами… — она выбежала из кухни и устремилась в комнату Серпионы.

Комната №11 была стандартной двухместной комнатой общежития музыкального колледжа имени А. С. Даргомыжского. И, несмотря на то, что мест в общежитии на всех желающих не хватало, Серпиона жила в комнате одна. Девочка, которой выпало делить с ней казённую жилплощадь, сбежала на съёмную квартиру и появлялась в общежитии единственно за тем, чтобы лишний раз мелькнуть в глазах коменданта и не потерять место.

Хотя других желающих разделить кров со студенткой Завет, вряд ли бы и нашлось. Дело в том, что Серпиона Брехтовна Завет пахла. Пахла сложно, неприятно и не устранимо. Если бы кто-то задумал изготовить отпугивающие духи под брендом «Серпиона», то ему пришлось бы собирать запахи по приёмным покоям медвытрезвителей, по убойным цехам птицефабрик, по муниципальным домам престарелых и мусоросжигательным заводам. Неизвестно откуда брался запах. Серпиона всегда была на глазах у студенческого контингента и ни на какие мусоросжигательные заводы не отвлекалась. Тем не менее, свой стойкий зловонный дух она всегда и везде брала с собой, и не было никакой надежды на его будущую и хотя бы частичную нейтрализацию.

Катя ворвалась в этот запах, как кулак гнева. Ворвалась, и тут же застыла на месте от неслыханной удачи. Объект приложения сил, как выход накопившейся ярости, сидел перед ней на Серпионовой кровати в количестве двух экземпляров. Нагло развалившись и отвратительно пыхтя сигаретами, Веретенникова и Жукова сверкали на Катю сквозь дым злыми прищуренными глазами.

— Ну, наконец-то… А ты говорила не придёт. — проговорила Веретенникова, лениво поднимаясь с кровати. — Куда она денется. Ведь Сотникова, у нас, в каждой дырке затычка, в каждом дупле — белка…

— В каждой норе мышка… — подхватила Жукова. Она тоже встала с кровати и зашла Кате за спину, отрезая ей путь к отступлению.

— В каждой щели — таракан…

— В каждой собаке — блоха…

— В каждом носу — насморк…

— В каждой помойке — плесень…

Схватившись за руки, Веретенникова с Жуковой принялись водить вокруг Кати хоровод, нелепо подпрыгивая, кривляясь и выкрикивая придуманные на ходу, идиотские дразнилки. Катя растерялась. Сначала она хотела сгрести эту парочку в охапку, спеленать Серпионовыми простынями и отнести к порталу, но вдруг почувствовала, что сил у неё на это не хватит. Катя сразу вспомнила жуткую аварию на перекрёстке и поняла, что всю энергию оставила там, возле упавшего автокрана.

— Вот же, до-мажор… — панически мелькало у неё в голове. — Надо было, хоть на секундочку в портал заскочить. И что теперь делать? Одна надежда — на Франтенбрахт с бабой Полей…

— Просто интересно — для чего эта выскочка Косматовой понадобилась? — Веретенникова остановилась и в упор посмотрела на Катю. — Третью ночь мы тебя здесь поджидаем. Ну что зенколупы таращишь? Пошли! — и она подтолкнула Катю к шкафу. И толкнула вроде не сильно, но Катя буквально пролетела пару метров, как будто в неё врезался давешний автокран, и пребольно ударилась о дверцу шкафа. Жукова подошла с другой стороны, отпихнула Катю локтем от шкафа и процедила: — Посторонись, ущербная… — это короткое движение заставило Катю опять отлететь, только уже на кровать.

Катя стиснула зубы. Она лихорадочно присматривалась к стенам комнаты, но ни один сантиметр их площади, почему-то не призывал Катю сотворить портал. Она окончательно растерялась. Оставалось одно: терпеть до прихода бореев и побыть пока в роли жертвы.

— Слушай, Веретено… — сказала Жукова, прикладывая ключ к дверце шкафа. — Ну, мы-то в шалман пройдём, а эта как? Она же пароль говорить не будет… я её знаю. — дверца открылась и базыги дружно обернулись на Катю.

Катя тоже смотрела на эту отвязную парочку и думала: — Да-а-а… глупее некуда… Попалась, как Серпиона! Хуже… Та хоть сопротивлялась, а я рукой не могу пошевелить. Обиднее всего то, что базыги они, так себе… слабенькие. В портал заходят с ключа, да ещё с паролем. Салажата! Хотя толкаются неплохо, видать свежезаряженные… только-только из портала.

Веретенникова, набычившись, подошла к Кате и с угрозой в голосе сказала: — Сейчас подойдёшь к шкафу и скажешь первое, что на ум придёт. И будешь говорить, пока не пройдёшь, понятно?

— Ага… — с издёвкой произнесла Катя. — Как говаривала моя бабушка — работник санэпидемстанции: — А хи-хи, не хо-хо?

— А-а… смелая, значит? — удивилась Веретенникова. — Ну, погоди… сейчас у тебя рожа будет, как у твоей бабушки.

— Э-э-э… Веретенникова! Я же вам ясно сказала — без членовредительства. — раздался сзади вкрадчивый голос. Базыги обернулись. Из шкафа показалась бывшая преподаватель педагогики и неумирающий генератор зла — Косматова Нина Ивановна. Она была при параде — в коричневом деловом костюме, но почему-то без привычного кукиша на голове. Вместо него была стильная, абсолютно седая и короткая стрижка, у которой пряди волос в беспорядке торчали в разные стороны и были призваны изображать некий искусственно созданный хаос. Такой парикмахерский беспредел тётка Варя называла: — «На абордаж!»

— Вот и всё!.. — подумала Катя, и ей стало страшно. Она представила, как её тащат в этот их «шалман» и делают из неё базыгу — уродливую во всех отношениях фурию, с отвратительным запахом и неутолимой жаждой разрушения. И треснет под ногами земля и поползёт по-змеиному трещина, отделяющая её от Франтенбрахт, от бабы Поли, от Пикирующего…

— Совсем по-дурацки вышло. Не хочу! И, вообще, так не бывает: из-за какой-то одной оплошности менять человеку знак с плюса на минус… — и тут же с отчётливой ясностью поняла. — Бывает… ещё, как бывает!

Косматова высмотрела меж базыг Катю и поманила её пальцем. — Пойдём со мной Сотникова. Время пришло…

Катя прижалась к стене и отрицательно замотала головой. На что Косматова укоризненно сказала: — Ну, ты же не хочешь, чтобы мы тебя, как бревно затаскивали? Давай, уже… не теряй лица.

Рассчитывая, что вот-вот поспеет помощь бореев и надо потянуть время, Катя пробормотала: — Да плевать мне на это… тащите. Я вам облегчать жизнь не намерена.

Косматова иронично взглянула на Катю и спросила: — Что же ты так неосторожно заявилась? Я и не помышляла о таком счастье. Одна, без своих бабушек, без защиты… на что надеялась? — она неожиданно протянула неестественно длинную руку и схватила Катю за шиворот. Теперь и Катя смогла почувствовать на себе ошеломляющую силу портала. Она взлетела, как будто обезвесилась, и приземлилась уже в портале.

(с)олдшуз
олдшуз вне форума   Ответить с цитированием
Ответ

Метки
нет

Опции темы

Ваши права в разделе
Вы не можете создавать новые темы
Вы не можете отвечать в темах
Вы не можете прикреплять вложения
Вы не можете редактировать свои сообщения

BB коды Вкл.
Смайлы Вкл.
[IMG] код Вкл.
HTML код Выкл.

Быстрый переход


Текущее время: 08:55. Часовой пояс GMT +3.



Powered by vBulletin® Version 3.8.6
Copyright ©2000 - 2025, Jelsoft Enterprises Ltd. Перевод: zCarot
Права на все произведения, представленные на сайте, принадлежат их авторам. При перепечатке материалов сайта в сети, либо распространении и использовании их иным способом - ссылка на источник www.neogranka.com строго обязательна. В противном случае это будет расценено, как воровство интеллектуальной собственности.
LiveInternet