рассказ "Свет друга"

[Jusha]

«Свет друга»

«Я друга жду. Ворота отворил,
зажёг фонарь над скосами перил.
Я друга жду. Глухие времена.
Жизнь ожиданием озарена…»

«Свет друга», А. Вознесенский

Кому-то переходят в наследство дома, земли, фамильные драгоценности, на худой конец, книги, а мне от мамы досталась дружба с Лёхой.
Моя мама и тётя Тоня, Лёшкина мама, родились и выросли в одной деревне Позёмки Тамбовской области и были, что называется, «не разлей вода».
Их «противоположности» притягивало друг к другу как магнитом. Тётя Тоня была бойкая, проворная и бесстрашная, «предводитель шайки», моя мама – нерешительная, застенчивая, осторожная, одним словом, трусиха.
Тётя Тоня всегда умела за себя постоять. Чуть что, сразу ввязывалась в драку, таскала противников за волосы, кусалась, колотила их руками и ногами. Про тётю Тоню говорили, что она «с диагнозом» и её побаивались. Моя мама тётю Тоню любила и восхищалась её смелостью и наглостью. Та отвечала ей взаимностью, опекала как младшую сестру, хотя они и были ровесницами.
Как-то раз осенью, когда они вместе возвращались из школы, тётя Тоня предложила маме:
- Пойдём в колхозный сад яблоки воровать.
- Не пойду, - сказала та.
- Боишься?
- Я не боюсь, я опасаюсь…- ответила мама, но на уговоры поддалась.
Из сада тётя Тоня выбежала с полным подолом яблок, а мою маму поймали за шкирку и отходили по заднему месту за двоих. Мама тогда сжимала зубы и героически терпела «за себя и за друга», а про себя думала, что её опасения были не напрасными.
После окончания школы тётя Тоня подбила маму на новый «подвиг»: они собрали чемоданы и тайком сбежали покорять Москву.
- В Москве что есть? – говорила тётя Тоня и начинала загибать пальцы. – Во-первых, театры, во-вторых, музеи, в-третьих, рестораны…- пальцев явно было больше. – В общем, всё есть…- подытоживала она. – Культура!…- здесь тётя Тоня поднимала вверх указательный палец, чтобы её слова казались маме более убедительными. – А тут что? – продолжала тётя Тоня. – Коровник, огород и трактористы-комбайнеры… Нет, разве это жизнь? Вот ты мне скажи, разве это жизнь? – возмущенно спрашивала она у мамы.
Мама во всем с ней соглашалась и возмущение разделяла. Конечно, какая в коровнике жизнь? Но и в Москву тянуло не особо.
- Не боись… У меня план есть, - тётя Тоня вёсело подмигивала, и от этого у мамы в душе появлялся лёгкий холодок.
Уверенность тёти Тони снова вызывала у неё опасения.
«Планом» оказалась старшая сестра тёти Тони, перебравшаяся в Москву лет пять назад. Она вышла замуж и жила в одной квартире с мужем и его родителями. Для неё их приезд был «как снег на голову».
- Вы не ждали? А мы припёрлись! – радостно заорала с порога тётя Тоня и раскинула руки для родственных объятий.
Сестра отчего-то радость не разделила и отходила обеих тем, что под руку попалось. Во-первых, за неожиданность приезда, во-вторых за «секретность» отъезда, за пролитые в деревне слёзы родителей…в общем, за всё…Тётя Тоня яростно отбивалась и выставляла маму вперёд себя в качестве щита. Мама покорно сносила все побои и обречённо вздыхала: она не ждала от Москвы ничего хорошего.
Сестра тёти Тони пристроила обеих к себе на кондитерскую фабрику и выбила им комнату в общежитии.
Всего в общежитии было сорок комнат, одна кухня, два туалета и одна «ванная». На двери в ванную комнату висело расписание «банных дней» и «больших стирок» для каждого из «общажных нумерОв».
- Культууура…- вспоминала мама слова тёти Тони, завывая в подушку.
Мама хотела вернуться обратно в Позёмки, но дружеская солидарность не позволяла ей бросить здесь тётю Тоню одну, без поддержки. А тётя Тоня сдаваться не собиралась. Она во всём умела находить свои плюсы.
- Ты видела, какие здесь мужики? Нет, ты видела? – она садилась рядом с мамой и отрывала её от подушки. - Этот, в соседней комнате, интеллигент в очках - кандидат, к тому же сирота, тоже плюс... Это тебе не тракторист-комбайнер! Учёный человек! – при этом тётя Тоня опять поднимала указательный палец вверх. – И зарплата у него человеческая…
Мама смотрела на тётю Тоню с недоверием:
- Он же старый…
- А тебе его что, солить? – раздраженно спрашивала тётя Тоня.
Мама солить мужчину, конечно, не собиралась, но кандидатуру отвергла.
И тётя Тоня взялась покорять учёного кандидата сама.
Брала напором. Напирала на него грудью пятого размера так, что кандидат оказался перед выбором: либо задохнуться, либо жениться на тёте Тоне.
Жить будущий Лёхин отец хотел долго, поэтому выбрал второе.
В отличие от тёти Тони моя мама покоряла мужчин миловидностью, скромностью и кулинарными способностями. У неё объявились два ухажера, оба из общежития.
Первый – инженер, старше мамы на десять лет, работал на заводе руководителем цеха, был очень серьёзным человеком, ходил всегда в костюме и с портфелем. Возвращался с работы в общежитие, а из портфеля у него выглядывал батон белого хлеба с одной стороны и зелёная крышечка от бутылки кефира с другой. Инженер голодал и хотел жениться. Он появлялся на кухне на запах маминого борща, жадно смотрел, как она ложкой помешивает содержимое кастрюли, и, прохаживаясь вдоль плиты, не отрывая глаз от еды, читал ей Есенина. Маме становилось неловко, она наливала ему полную тарелку борща и угощала. Из-за «есенинских чтений» мама стала бояться заходить на кухню.
Вторым ухажером был токарь четвёртого разряда - «рубаха-парень», старше мамы на четыре года, с ним ей было легко, просто и понятно. Он питался в общественной столовой, и в маме его интересовала исключительно она сама, а не её стряпня.
Тётя Тоня агитировала маму за инженера.
- У инженера что есть? – спрашивала она.
И сама же отвечала:
- Во-первых, образование, во-вторых, зарплата… В общем, всё есть, - делала она вывод. – А у токаря твоего зарплата с «гулькин нос», - при этом тётя Тоня большим пальцем руки отмеривала на фаланге указательного размеры «гулькиного носа» и подносила руку к маминому лицу. Та вблизи должна была оценить «масштабы» грозящей катастрофы.
Мама слушала тётю Тоню, но согласиться с ней не могла, душа её непреодолимо тянулась к токарю. Хоть тётя Тоня и была против, мама вышла замуж за него.
Две свадьбы сыграли в один день. Перед новыми «ячейками общества» остро встал жилищный вопрос. Тётя Тоня умело перетасовала, как карты в колоде, некоторых жильцов общаги из одних комнат в другие. Кого запугивала (она это умела), кого уговаривала, кого подкупала бутылкой. В конечном счёте, у каждой из новых семей оказалось по отдельному «нумеру».
***
Может, за долгие годы знакомства в организме наших с Лёхой мам образовался какой-то новый ген, отвечающий за дружбу между нашими семьями. Ген перешёл от тёти Тони к Лёхе и от моей мамы ко мне. Этот ген вырабатывал внутри нас что-то, что тоже притягивало нас с Лёхой друг к другу «как магнитом».
Мы оба с ним должны были родиться через девять месяцев после общей свадьбы. Но я торопилась увидеть свет и родилась на месяц раньше. Мама звонила бабушке в Позёмки и кричала в трубку, что я родилась недоношенной. Слышно было плохо, вторая половина слова затерялась где-то в пути, и бабушка со слезами на глазах рассказывала деду, что у них родилась внучка – недоносок.
Лёха родился вовремя.
Лёха всегда был пунктуальным.
***
Есть дети, которые вырастают на улице, есть «домашние» дети, обласканные любовью и заботой своих родителей. Мы с Лёхой «ни то, ни сё»: мы выросли в коридоре нашей «общаги». В коридоре нас на всеобщее обозрение высаживали на соседние горшки, в коридоре мы делали первые шаги, в коридоре нас наказывали и расставляли по углам, в коридоре все дружно справляли праздники. В общем, в коридоре кипела настоящая жизнь, и там всё было интересно.
Мои первые воспоминания о Лёхе связаны с тем, как он в «общажном» коридоре начал проявлять свой интерес к электричеству: он с детским упрямством засовывал палец поглубже в розетку, пока по нему не давало током. Тогда Лёхины глаза округлялись от новых, непривычных ощущений, он открывал рот и «включал сирену». Я от испуга за Лёху «включала» свою. На страшный вой сбегались все жители «общаги». Возможно, разряд тока частично отбивал у Лёхи память, потому что на следующий день он снова тянулся к розетке и свой эксперимент повторял.
Лёха был настойчивым.
***
В детский сад мы ходили вместе.
Один день нас отводила моя мама, другой - тётя Тоня. По очереди. Мама брала за руку с одной стороны меня, с другой Лёху. И с моей мамой нам было спокойно.
Тётя Тоня никогда не успевала собраться вовремя, опаздывала хронически. И в сад бежала семимильными шагами. Руки у неё всегда были заняты чем угодно, только не нами.
Я очень боялась от тёти Тони отстать и потеряться - сама хваталась одной рукой за её сумку, другой тянула за собой Лёху.
Зимой по снегу нас возили в сад на санках: меня усаживали вперёд, Лёху цепляли сзади. По дороге он засыпал, отпускал от меня руки и сваливался на землю. На Лёху сверху падал белый, пушистый снег… Я боялась, что Лёху засыплет, и мы его потом не найдём, открывала рот и «включала сирену». Лёху мой вой будил, он садился посреди дороги и равнодушно ждал, когда мы за ним вернёмся.
Лёха был спокойным и невозмутимым.
***
В детском саду над Лёхой смеялись, тыкали в него пальцем из-за того, что он был очень упитанным.
Лёху дразнили «жиртресткомбинатом», а он флегматично зевал и не огорчался. Я же закипала от злости и бросалась на защиту друга: как тётя Тоня таскала обидчиков за волосы и кусала им пальцы. Поэтому меня тоже боялись, и дружить со мной никто не хотел. Кроме Лёхи, конечно.
Тётя Тоня Лёхину упитанность называла «конституцией» и с подозрением косилась в сторону его отца. Кандидат тоже был полноватым.
Педиатры пророчили Лёхе в будущем сахарный диабет и прописывали ему строгую диету. Тётя Тоня панически боялась любых болезней и поэтому сокращала в Лёхином рационе количество мясного, мучного и сладкого. Лёха голодал, и я его жалела - в детском саду каждый день отдавала ему свою порцию «второго», а он взамен вылавливал мне ягоды из своего компота и выковыривал в подставленные мной ладошки орехи из булки.
Лёха умел быть благодарным.
***
В четыре года Лёха заболел «свинкой». Из-за него в саду объявили карантин. Мои родители уходили утром на работу, оставляли меня дома одну и строго-настрого запрещали видеться с Лёхой.
Моё воображение рисовало страшные картины того, что же происходило с моим другом.

[Jusha]

Я раньше видела свиней у бабушки в Позёмках, она их откармливала на убой. Свиньи были огромные, толстые, у них тряслись бока, на морде был пятачок с дырками как в розетке, на ногах копытца, а уши были волосатыми.
Я ждала, что Лёха со дня на день преобразится, тогда его тоже отправят на убой, и мы съедим его за семейным обедом. Я ревела, потому что есть единственного друга мне не хотелось. С замираньем сердца я проходила мимо Лёхиной комнаты: прислушивалась, не раздастся ли из-за двери хрюканье, и, в конце концов, решила его проведать.
Тётя Тоня была «на больничном», но иногда выходила из дома по магазинам. Я выбрала момент, когда Лёху оставили одного, и слегка приоткрыла дверь к нему в комнату. Просунула в щель нос, поглядела на друга вначале одним глазом – пятак не вырос, потом двумя – уши в порядке, копыт не видно. Меня нагло обманули. Если Лёха и болел, то чем-то другим.
Я подошла ближе. Лёха сидел на кровати, шея была обмотана пуховым платком, глаза красные, заплаканные, а щёки, казалось, расплылись в стороны, отчего он выглядел ещё упитанней.
Я убежала к себе в комнату и стала искать Лёхе подарок. Лёхина семья жила лучше нашей. В советские времена кандидаты зарабатывали хорошо, поэтому у него было больше игрушек, чем у меня. Но мне для друга ничего было не жалко.
Я нашла всего две «приличных» игрушки: куклу Дашу, дефицитную, с соской во рту, её «выбросили» в ЦУМе, и мама отстояла в очереди за ней полдня, и медведя плюшевого (без имени, медведь он и есть медведь). Правда, у медведя частенько выпадал глаз, и мне приходилось его вправлять обратно, но не куклу же было дарить?
Я вернулась к Лёхе и протянула ему игрушку. Он отказался:
-Не надо…
От такого благородства у меня комок подступил к горлу. Я села рядом с Лёхой и стала гладить его по голове так же, как меня гладила мама, когда я болела.
Тут вернулась тётя Тоня и на меня накричала, пообещала мне тоже «свинку». Потом отлупила и выставила меня за дверь в коридор. Я ушла в свой «нумер» с гордо поднятой головой, на Лёхину маму я обиделась.
Вечером тётя Тоня пришла в нашу комнату. Я к ней повернулась спиной и ждала, что она вот-вот бросится к моим ногам и станет извиняться.
А вместо этого тётя Тоня прильнула к маме, обняла её за плечи и стала реветь во весь голос. Она от кого-то узнала, что из-за «свинки» Лёха может не оставить после себя потомства. Тётя Тоня громко высморкалась в платок и сквозь слёзы спросила у моей мамы:
- Для кого? Для кого я это всё делаю? Кому это всё достанется? – при этом тётя Тоня почему-то обводила руками содержимое нашей комнаты.
Я уже мысленно простила тётю Тоню и искренне ей сопереживала. Я подошла к ней, дёрнула её за подол халата и с сочувствием предложила:
- Если хотите, можете мне всё оставить…
Меня снова не поняли и выставили за дверь в наш «общажный» коридор.
Через неделю я тоже заболела «свинкой». Всю болезнь Лёха с виноватым видом просидел у моей кровати. У него был иммунитет, и ему разрешали. Он этим пользовался и почти ни на шаг от меня не отходил.
Лёха был сострадательным.
***
В школе я была круглой отличницей, потому что я была трудолюбива, я всегда слушала взрослых, и мне было стыдно перед учителями, если я чего-то не знала.
Лёха был из тех, кто «может, но не хочет». Он ленился, всё пропускал мимо ушей, и ему почти никогда не было стыдно.
Помню, как в школе мы с Лёхой сидим за одной партой, и я учусь за двоих. На письменных контрольных я решаю оба предложенных варианта, за себя и за него. Когда Лёху спрашивают устно с места, я шепчу ему со своего правильный ответ, как заправский суфлёр. Наши наблюдательные педагоги быстро всё замечают и рассаживают нас по разным партам.
Я всё же считаю себя обязанной подтянуть друга и теперь насильно вкладываю знания в Лёху по дороге в школу. Я объясняю ему, что Арктика и Антарктика не одно и то же, а пингвины живут на Южном полюсе, а не на Северном. Лёха вертит головой по сторонам и откровенно зевает.
- Ты слышишь, что я тебе говорю? – спрашиваю я.
- Слышу…там Арктика, пингвины…
- Что пингвины?
- Живут на полюсе Земли…
- На каком?
- На Северном, конечно…
Я сдаюсь. Лёха не поддается чужому влиянию.
Лёха был самостоятельным.
***
Когда мы учились в шестом классе, Лёха в первый раз влюбился.
На его лице появилась глупая улыбка, совсем как у блаженного.
Он ходил рассеянный, витал в облаках, бессвязно говорил, а, когда говорила я, он не слушал и всё время переспрашивал:
-А?
Его любовь Ленка была рыжая, тощая, длинная, как жердь, с востреньким носом и веснушками, хаотично разбросанными по всему лицу. По мне Ленка была так себе, ничего особенного…Но Лёхе нравилось, а я друга в беде не бросала. Вершину под названием Ленка мы решили покорять вместе.
Когда мои родители ссорились, и в конце папа уходил и хлопал дверью, мама поворачивалась ко мне и заявляла: «А ведь я могла выйти замуж за инженера! Как он за мной ухаживал, он мне Есенина читал!».
От этого мы с Лёхой думали, что Есенин – это знак качества, и, если мы будем читать его Ленке, то, считай, она у нас «в кармане».
Стих подбирала я, потому что, по словам Лёхи, он не «чувствовал поэзии». На бумажку выписывала тоже я, потому что Лёха писал, как курица лапой, и потом сам с трудом прочитывал. Подходящий момент тоже выбирала я, потому что… Потому что Лёха, откровенно трусил. После такого Лёха был мне обязан до гробовой доски.
Со словами «Иди, читай!» я втолкнула Лёху на большой перемене в класс, когда там сидели только Ленка и её подруга Валька. Я стояла на стрёме и подглядывала в щёлку приоткрытой двери.
Лёха подошел к Ленке молча и забарабанил пальцами по её парте. Ленка изумленно на него посмотрела:
- Тебе чего?
- Так…- Лёха пожал плечами. - Хочешь стихи послушать?
- Твои?
- Почему мои? Есенина…
- Ну, давай…
Ленка достала из-под парты бутерброд, обёрнутый в фольгу, и начала с увлечением его разворачивать.
- «Не бродить, не мять в кустах багряных», - Лёха вдруг начал подвывать в такт стихотворения и артистично размахивать руками…
Такого мы с ним не репетировали. Лёха решил сымпровизировать.
Я за дверью давилась от смеха, а Валька отвернулась и прыснула в ладонь. Валька была воспитанная и не хотела смущать Лёху.
Ленка же продолжала равнодушно жевать бутерброд. Я в щёлку видела, что он у неё был с ветчиной.
Наша могучая страна тогда только распалась, и новое правительство повело нас по новой, доселе нам неведомой, «демократической» дороге. В магазинах были пустые полки. Совсем пустые. Наши с Лёхой семьи выживали на старых запасах и посылках из Позёмок. В деревне было своё хозяйство, независимое от государства.
Раз в месяц наши родители уезжали на выходные в деревню и набивали сумки продуктами доверху. Брали всё: мясо, сало, молоко, яйца, сыр…Дед сокрушенно качал головой и шептал себе под нос: «Фашисты…» И моя мама не знала: то ли это он про наше новое правительство, то ли про них с папой. Действительно, получалось, приехали, всё разграбили и уехали…
Ветчины у нас не было. Ветчина была в дефиците. Нам с Лёхой давали в школу бутерброды с сыром. В портфеле сыр становился мягким и начинал источать зловонный запах. Хуже, чем у тухлых яиц. У нас пропахли и портфели, и все школьные принадлежности.
А у Ленки папа служил главным специалистом в Департаменте продовольственных товаров. К ним в столовую каждый день на продажу привозили свежую колбасу и ветчину, мясо и тушенку, молоко и масло…В общем, всё, чего не было в магазинах. Мы смотрели на Ленку и ощущали своё «социальное неравенство», потому что Ленка жрала ветчину почти каждый день.
Лёху тоже манил запах ветчины. Он застрял на шестой строчке:
- «Нежная, красивая была…» - Лёха начал почёсывать лоб и пытался незаметно подглядеть в бумажку. – «…Красивая была…»
- Ну?.. – спросила Ленка. – Всё?
- Нет, там дальше…
Ленка с любопытством смотрела на Лёху. Лёха пожирал глазами ветчину.
- Забыл? – снова спросила Ленка. – Так и скажи…
- Я не забыл. Я не могу, когда едят…
- Да ну тебя…Ты скучно читаешь, нудно …
Лёхино самолюбие было задето. Я видела, как его лицо залилось пунцовой краской, и он с ненавистью посмотрел на Ленку.
- Дура, - бросил он и выбежал из класса.
Я догнала его уже на лестнице, поймала за рукав и спросила так, как будто я ничего не видела:
- Не понравилось?
- Нет… - Лёха кусал губы. - Тебе бы самой понравилось?
Я пожала плечами и не сказала Лёхе, что, если бы мне пришлось выбирать между тем, как он декламирует стихи, и бутербродом с ветчиной, я бы, конечно, выбрала второе. Но я молчала, потому что жалела Лёху.
Лёха был ранимым.
***
К нам в школу тогда привезли гуманитарную помощь из Германии. Это были пятилитровые жестяные банки с сухим молоком, ярко-жёлтые, все надписи на немецком языке. Каждому выдавали по банке.
Вот мы с Лёхой тащимся из школы домой и гремим банками.
Они тяжелые и объёмные, нести неудобно. Моя всё время выпадает из рук и катится вниз по тротуару, я только успеваю ловить. Лёха несёт банку в подмышке одной руки и второй выбивает на её крышке барабанную дробь. Он каждый раз радостно хмыкает, когда я выбегаю вперёд него и вприпрыжку догоняю «убежавшее» от меня «молоко».
Лёха мне не помогает. Он считает, что друзья должны быть на равных. Если он будет таскать за меня тяжести сегодня, значит, я должна буду их тащить за него завтра. Я пытаюсь с ним поспорить:
- Я же девочка…
- Не дави на жалость.
Лёха считает, что мне не повезло родиться девчонкой, и меня за это можно только пожалеть. Я смотрю на Лёху и про себя думаю, что всё-таки у него есть свои недостатки.
Вечером тётя Тоня и мама сидят вместе на кухне и вертят банки в руках. Они, конечно, хоть и учили в школе немецкий, но надписей не понимают. А мы с Лёхой в школе как можем «спикаем» по-английски.

[Jusha]

Мы все - дикие люди, потому что «сухое молоко» видим впервые. Что с ним делать, мы не знаем. Оно похоже на крахмал: такой же порошок, только жёлтый. Тётя Тоня опускает палец в банку, пробует молоко на вкус и тут же сплевывает в сторону.
- Дрянь какая-то…
Мама пробует вслед за ней.
- Приторное. Химия…
- Банка хорошая, - говорит тётя Тоня. – Банку можно оставить, пригодится.
Они выбрасывают молоко и оставляют банки.
Видели бы немцы…
***
В старших классах в Лёхе пробудились способности к физике. Он грезил самолётами и собирался поступать в авиационно-технический институт.
Я по-прежнему ходила в отличницах, но моя душа ни к чему не лежала, и я ничем не грезила. Я ждала, пока мои родители решат за меня мою дальнейшую участь, но они, к моему удивлению, переложили весь груз ответственности на мои плечи:
- Решай сама.
Легко сказать. Я привыкла, чтобы за меня решали родители, и завидовала Лёхе, потому что он всегда был самостоятельным.
А я не была. И я пошла вслед за Лёхой в авиационно-технический. Мы с ним поменялись местами: раньше я тянула за собой Лёху, а тут вдруг он зашагал впереди меня.
Мы ездили вместе в институт, и по дороге Лёха вкладывал в меня основы сопромата, а я подавляла зевоту и боялась оскорбить Лёху своим равнодушием.
Наверное, Лёха считал себя мне обязанным, а долги он всегда отдавал.
Лёха был ответственным.
***
Общежитие расселили, когда мы с Лёхой перешли учиться на второй курс института.
Наши семьи переехали в один подъезд нового дома. Мы теперь жили на втором этаже, а Лёха с семьей - на первом.
Наши мамы по привычке продолжали проводить вечера на кухне вместе. Чаще на нашей, потому что Лёхин отец к новой стране приспособиться не сумел и постепенно спивался. Его зарплата теперь была ниже, чем у моего отца, токаря шестого разряда, и его кандидатское самолюбие страдало.
Он пил и буянил, тётя Тоня закрывала его дома на ключ и уходила отводить душу на плече у моей мамы.
Однажды, пьяный Лёхин папа упал на лестнице и ударился головой. Его отвезли на «скорой» в больницу, где он умер на следующий день от кровоизлияния в мозг. Тёте Тоне позвонили из больницы и сообщили. Она только схватилась за сердце и сползла по стене на пол.
Похоронили их рядом.
Лёха в один день остался круглым сиротой. Теперь у него были только мы и родня в Позёмках.
Но Позёмки далеко, а мы рядом.
Мы всей семьей толпились после похорон вокруг Лёхи на кухне и пытались подобрать для него слова утешения. Хотя, что тут скажешь?
Моя мама гладила Лёху по голове и прижимала его мокрое от слёз лицо к своему животу. Совсем как меня в детстве.
***
Мы вдвоём закончили институт и пошли работать. Через два месяца Лёха женился на своей коллеге со звучным именем Любовь.
Любовь была похожа на тётю Тоню. Она тоже брала напором.
Я часто вспоминаю, как тётя Тоня учила нас с Лёхой жизни, а мы слушали её, раскрыв рты.
- Наглость - второе счастье, - говорила тётя Тоня.
Моя мама опровергала:
- Скромность украшает.
Я до сих пор не знаю, кто из них был прав. Для других лучше, чтобы ты был скромным, для тебя самого лучше, чтобы ты был наглым. Значит, обе были правы по-своему.
Лёха напору Любови не сопротивлялся, а я не мешала.
Мне казалось, Лёха был счастлив.
***
Я тоже вышла замуж почти в одно время с Лёхой за бывшего однокурсника Вадика.
У Вадика были ум, чувство юмора, широкая улыбка и обаяние. В общем, всё было.
Я попала под его обаяние к концу пятого курса. Томно сверлила Вадика глазами в надежде, что он хоть как-то меня заметит. Но Вадик был выше меня на две головы, и, мне казалось, что я просто выпадаю из его поля зрения.
Я поделилась с Лёхой своими переживаниями.
- Ты ему не пара, – сказал Лёха.
- Почему? – спросила я.
- Ты для него мелкая.
- Ерунда… «Мал золотник, да дорог». А ещё «маленькая собачка всегда щенок». А ещё…- я тщетно копалась в своей памяти, пытаясь вспомнить ещё что-нибудь в свою пользу.
- «Мал клоп, да вонюч», - «помог» мне Лёха.
- Сволочь…
Я продолжила страдать молча. Это возмущало Лёху:
- Подойди и предложи сходить куда-нибудь вместе.
- Я не могу первая. Я же девочка, - отвечаю я
- Не дави на жалость.
Лёха взял инициативу в свои руки.
Не спросив у меня разрешения, он просто подошёл к Вадику и без лишних церемоний сказал, что я страдаю. При этом кивнул в мою сторону. У меня от смущения загорелись щёки, а моё воображение стало рисовать мне подробности того, насколько болезненно и каким орудием я потом буду убивать Лёху.
Объект моих страданий смерил оценивающим взглядом полтора метра «привалившего» ему «счастья» и равнодушно повёл плечами:
- Если хочет, можем в кино сходить.
И всё. И никакого Есенина не было.
***
На нашей свадьбе я дергала Вадика за рукав и по-детски вопрошала:
- Ты меня любишь?
- Ну?
- Без ну… Любишь или нет?
- А чего бы я на тебе женился?
Я думала, женятся или по любви, или по расчёту.
Приданное у меня было небогатое, так что рассчитывать Вадику было не на что.
«Значит по любви», – утешала я себя.
***
Я переехала к мужу на другой конец Москвы. У Вадика была однушка в хрущёвке и без родителей, что, как говорила тётя Тоня, тоже плюс.
Любовь переехала к Лёхе, и они жили, как кошка с собакой. Они боролись за власть, и каждый хотел отхватить кусок побольше.
Каждый раз после их ссор, Лёха убегал из дома и ехал ко мне через всю Москву жаловаться на дуру-Любовь. На часы Лёха не смотрел. Он, как ни в чем не бывало, заявлялся ко мне посреди ночи и с порога начинал ругать жену.
Вадик злился и говорил, что Лёха на мне паразитирует.
А я протирала глаза ото сна и брела вслед за Лёхой на кухню. И терпеливо его выслушивала. Я знала, что пойти Лёхе, кроме меня, было не к кому.
***
Через год жена Лёху бросила. Он позвонил мне и сразу, без лишних слов заявил:
- Любка ушла…
- Куда? – не поняла я.
- Не знаю…- вопрос поставил Лёху в тупик.
Он, наверное, об этом не думал, Лёху его переживания волновали сильнее, чем дальнейшая судьба Любки.
- К маме, наверное, - ответил он после некоторых раздумий.
- А почему? – спрашиваю я.
- Из-за майонеза. - брякнул Лёха.
- Ааа…- протягиваю я так, как будто всё сразу встало на свои места.
Вполне может быть, что после того, как Любка с Лёхой поделили власть, они приступили к делёжке майонеза и не сошлись во мнениях…
Из комнаты вышел Вадик, у него было чутьё на Лёхины звонки. Вадик встал передо мной, сложив руки на груди и поджав губы. На нашем языке жестов это означало: «Гони его в шею!»
Лёха бросил в трубку:
- Щас приеду!
А я ничего не успела ответить.
Я смотрела виновато на Вадика и оправдывалась:
- От него Любовь ушла…
- Почему? – спросил Вадик.
- Из-за майонеза… - повторила я слова Лёхи. – Щас приедет…
Вадик закатил глаза и протяжно застонал. Потом развернулся и ушёл обратно в комнату, громко хлопнув дверью, чтобы я ещё острее почувствовала свою вину.
Я ждала Лёху и не понимала, почему должна выбирать между другом и мужем. Любовь и дружба в жизни каждого человека – вещи взаимодополняющие, а не взаимоисключающие. Нельзя выбирать перед обедом между ложкой и тарелкой, потому что для еды нужно и то, и другое…
Лёха поймал такси и уже через час звонил и барабанил ногами в нашу дверь.
Я всё ещё думала, стоит ли ему открывать, на цыпочках подошла к двери и, задержав дыхание, посмотрела в «глазок».
Лёха с другой стороны прикладывал к «глазку» ухо. Он был пьян и, наверное, думал, что через «глазок» лучше слышно.
У меня под ногами предательски скрипнули доски паркета. Лёха это услышал и начал барабанить в дверь ещё яростнее. Я сдалась и ему открыла.
За окном был сентябрь, капал дождь и было уже прохладно. Лёха стоял на пороге в джинсах, свитере и мокрых носках. Так торопился, что забыл одеть ботинки.
От Лёхи пахло водкой как в детстве, когда ему во время болезни ставили компрессы на шею. Только потом Лёха вырос и форма приёма «лекарства» изменилась.
Он потащил меня на кухню и начал жаловаться на Любку.
Я поставила перед ним тарелку с горячими котлетами и сама наломала их вилкой, чтобы он не обжёгся. Мне Лёху было жалко.
Он жевал котлеты и продолжал сквозь них мычать что-то про жену. Его удивляло, как Любка могла его бросить. Я смотрела на Лёху и удивлялась вместе с ним. Лёха, конечно, был большим ребёнком, но, в конце концов, все мы в душе дети.
***
Лёху сократили с работы, и мне удалось пристроить его к себе.
Дома я утром собиралась на работу и накладывала в пищевые контейнеры двойные порции обеда, для себя и для друга. Вадик на них подозрительно косился и удивлялся моему внезапно возросшему аппетиту. Он не знал, что мы с Лёхой стали работать вместе. И я ему не говорила, чтобы не огорчать.
Но со временем правда всплыла наружу. Тогда Вадик собрал вещи и ушёл. Он злился, потому что я его обманула.
Я позвонила Лёхе:

[Jusha]

- Вадик ушёл…
- Куда? - удивился Лёха
- Не знаю… К маме, наверное…
Меня, кажется, как и Лёху, собственные переживания волновали больше, чем новое место жительства Вадика.
- Щас приеду, - ответил Лёха.
Я при Лёхе старалась держаться и не реветь.
Лёха считал, что утирать чужие слёзы и сопли - не мужское дело. Зато иногда он разрешал себе пускать свои и снисходительно доверял вытирать их мне.
Лёха «лечил» моё горе водкой. Налил половину стакана и подвинул его ко мне поближе:
- Пей.
Мне в нос ударил запах медицинских компрессов.
- Может не надо? – с надеждой спросила я.
- Надо, дружок, надо…
Я выпила, задержав дыхание. Передо мной поплыло Лёхино лицо и кухонные обои в мелкий цветочек. Мой нос начал предательски похлюпывать.
Лёха уселся рядом и положил мою голову себе на плечо.
- Ладно, реви…
И я ревела. Мне хотелось излить Лёхе душу, но я не знала с чего начать.
- Вааадик ушёл, - затянула я.
- Да, - подтвердил Лёха. – От меня Любка тоже...
Лёху не отпускали собственные проблемы.
- Может нам теперь с тобой поженится?.. - «гениальная» идея осенила мою пьяную голову.
- Нам нельзя, - отвечает Лёха.
- Почему?
- На родне не женятся.
Действительно, я не заметила, как из разряда просто друзей Лёха перекочевал в разряд кровных родственников. Лёха был мне братом.
***
На следующий день Лёха опять взял инициативу в свои руки и решил поговорить с Вадиком.
Вадик согласился вернуться домой в обмен на то, что Лёха навсегда исчезнет из нашей с ним жизни.
Лёха ушёл с новой работы и перестал мне звонить.
И я ему тоже не звонила. Дружба дружбой, но семья дороже.
***
Через месяц мне домой позвонила Любка и сразу ошарашила:
- Лёха умер.
У Лёхи была внезапная остановка сердца. Так бывает. Он просто спал, и во сне его сердце перестало биться. Наверное, он даже не успел ничего почувствовать.
О Лёхе забеспокоились его новые коллеги по работе, потому что он на неё не пришел.
Приехали к нему домой и вскрыли дверь вместе с участковым.
Они же позвонили Любке, потому что она в его телефоне по-прежнему была записана как «жена».
А мои номера Лёха из телефона удалил. Лёха держал своё слово и действительно больше не собирался мне звонить.
***
На похороны пришли наши общие с Лёхой институтские друзья, родственники из Позёмок, его коллеги по работе, бывшая жена Любка и я, тоже какая-то бывшая…
На дворе был ноябрь и лил сильный дождь. Быть может, это там, наверху, плакала тётя Тоня: то ли от радости, что они вот-вот встретятся с Лёхой, то ли от сожаления, что он так и не успел оставить после себя потомства. У родового дерева тёти Тони вдруг отпилили самую верхушку.
Лёху собирались закопать и рабочие пробовали землю лопатой. Она изрядно подмёрзла и была твердой как камень. Рабочие по очереди подходили к Любке и просили:
- Надо добавить.
Любка доставала из кошелька купюры и добавляла.
Я смотрела, как капли дождя стекают по фарфорому лицу Лёхи, и в голове вертелись чужие строчки:
«Увидимся в раю или аду.
Я друга жду, всю жизнь я друга жду…
Сказал – приедет после девяти.
Судьба, обереги его в пути».
Лёху мы проводили.
***
Любка после похорон переехала в Лёхину квартиру, ей досталось всё тёти Тонино наследство, потому что они с Лёхой так и не успели развестись.
Я каждый день продолжаю мысленно делиться с Лёхой своими проблемами и радостями.
Смотрю на небо и думаю, может, это тоже какой-нибудь гигантский «глазок» в двери между тем миром и этим. Лёха в этот «глазок» смотрит и за мной наблюдает, а, может, он прикладывает к нему своё ухо…
(с) Jusha (Ю. Шмелёва)

Добавлено через 6 минут

Воооот... Тому, кто дочитает до конца, куплю шоколадку