|
Посетитель
Регистрация: 02.06.2020
Адрес: Белгород
Сообщений: 16
|
(c) Сравнение с жизнью
СРАВНЕНИЕ С ЖИЗНЬЮ
Объявили посадку. Ольга остановилась у книжного киоска.
– Дина Рубина у вас есть? – спросила она продавщицу. Кирилл занервничал:
– Оля, поторопись, опоздаешь на поезд.
Он всегда такой, несдержанный, беспокойный, вечно ее опекает. И не надоело же за столько лет!
– Я возьму сборник, вот этот, в красном переплете, – она привыкла не обращать внимания на его игру в супружеские отношения. – Спасибо, – Оля улыбнулась продавщице и успокоила Кирилла: – Не волнуйся, еще уйма времени.
Они вышли на перрон. Весеннее солнце слепило глаза, чумазые воробьи озорно прыгали по согретому асфальту, мешая голубям лакомится хлебными крошками. Чудесный день, хотя Оля не любила весну. Время ожидания, время обманчивых надежд, которым не суждено сбыться.
– Спасибо, Кирюша. Женщину, которую вчера прооперировали, понаблюдай, пока меня нет. И родственников к ней пока не пускай, – Оля взяла сумку из рук Кирилла, – звони, если что. Встречать не надо, не заблужусь.
В вагоне было на удивление свежо. Она вошла в свое купе, поздоровалась.
– Добрый день, – ответил ей мужчина, не поворачивая головы. Он смотрел в окно через темные очки и, видно, не был расположен к общению.
Вот и хорошо, думала Оля, она с удовольствием скоротает дорогу с книжкой. Наверху было занято только одно место, оттуда доносилось чье-то умиротворенное посапывание. Ольга устроилась на своем месте, открыла книгу и посмотрела на попутчика. Совершенно седые волосы, даже неестественно белые. Может быть, такое впечатление придает солнечный яркий свет, упрямо пробивающийся сквозь толстое окно. На правой щеке от подбородка до виска – глубокий шрам, похоже, давнее рассечение. Оля перевела взгляд в окно, нехорошо так откровенно разглядывать человека.
– Меня зовут Оля, я в Новосибирске выхожу, – зачем-то сказала она. Еще не хватало напрашиваться на знакомство.
И все же неловко сидеть напротив друг друга и молчать.
– Красивое имя, – ответил мужчина и, выдержав паузу, добавил: – И голос у вас красивый.
Оле ничего не оставалось, как уткнуться в книгу.
Он прислонился спиной к стене, и его лицо скрыла тень. «Красивое имя, – снова подумал он, – легкое, как апрельская капель». Оно навсегда осталось в его сердце теплой проталинкой, где он отдыхал, оставшись в одиночестве. Первая любовь – светлая, нежная, ранимая… Он помнит, как еще детьми они с Олькой поклялись друг другу в вечной любви. Написали свою клятву на листке из альбома и сожгли в огороде. Чуть пожар не устроили – загорелась сухая ботва, сложенная горкой под старой яблонькой. Хорошо, что рядом стояла бочка, до краев наполненная водой. Им удалось ее опрокинуть, подсунув под дно черенок лопаты. Костер потушили, но и залили водой грядку с клубникой. Потом родители наказали обоих, и они не виделись целую неделю. Олька тогда убежала из дома – выбралась ночью через окно и пришла к нему. Он жил вдвоем с мамой в бревенчатом доме с резными ставнями на окнах. Олька бросала камушки в его окно, но мальчишечий сон был слишком крепким. А когда рано утром мама вышла во двор, то увидела на лавочке спящую девочку в обнимку с собакой Дуськой. Потом они пили чай с блинами, потягивая из блюдца пахнущий мятой кипяток, а мама, накинув платок на плечи, ушла к родителям Ольки «за перемирием».
Ольгу отвлек от книги телефонный звонок. Это Кирилл.
– Ты не забыла, что должна подумать? Надеюсь, ты вернешься с уже принятым решением.
– Я не забыла, не забыла! – связь прервалась, и она спрятала телефон под подушку.
Она не забыла… Кирилл – хороший человек и друг надежный. Когда-то, в трудный для нее момент, он оказался рядом, помог, поддержал. Если бы не Кирюша, кто знает, ехала ли бы сейчас Оля в этом поезде. Тогда, почти тридцать лет назад, она даже согласилась выйти за него замуж. Кирилл говорил, что его любви на двоих хватит, от нее он ничего не ждет. И мама уговаривала: «Кирюша — умный парень, любит тебя… Ваню не вернешь, смирись. Мужем он тебе не был, так и нечего вдовой себя записывать». Но Оля не верила, что Ваня погиб. В извещении написано «пропал без вести», а не погиб. Он обещал вернуться, значит вернется.
Только тетя Катя, мама Вани, ее понимала. Приезжая в деревню из города, где Оля училась в мединституте, она сначала шла к тете Кате, а потом домой. Они рассматривали его фотографии, говорили про него, будто он на минутку вышел, сейчас зайдет в комнату и засмеется: «Опять секретничаете? Мам, Ольке не интересно, чем я в детстве болел!» А потом, когда вернулись ребята, которые уходили в армию вместе с Ваней, тетя Катя слегла. Через два месяца ее похоронили. Мама сказала, что тетя Катя от горя умерла, потому как чувствовала – нет больше Вани. А материнское сердце не лжет.
Дверь купе распахнулась.
– Желаете чаю, кофе? – промурлыкала молоденькая проводница.
– Два чая, будьте любезны, – попросил Олин попутчик.
Он снова приблизился к окну. Его мысли о той девочке давно не тревожили болью, ведь он перебирал их не раз, как давно знакомые выцветшие фотографии. Вот она, со смешной рыжей челкой, в голубом, как весеннее небо, платьице бежит по перрону. «Ваня, я тебя ждать буду, слышишь?» – доносил ее голос ветер. Он махал ей рукой, высунувшись из окна поезда, и кричал в ответ: «Олька, я вернусь, к тебе вернусь…»
Он догадывался, что его отправят в Афган. С их деревни в тот призыв забрали троих ребят, они держались вместе в учебке и вместе же писали родителям уже из Таджикистана. Черкнув пару строк маме, мол, все хорошо, служба как служба, он долго подбирал слова для нее, своей Ольки – любимой, единственной, маленькой и легкой, как апрельская капель. Потом, в страшной воронке войны, где жестокость раздирала в клочья человеческие души, а смерть пировала и властвовала, ее голос снова и снова пробивался к нему – «я тебя буду ждать» – пока осколок снаряда не оборвал все звуки...
Через пару минут проводница поставила на столик стаканы и положила кубики сахара в обертке. Ольга вдруг почувствовала неловкость, ей показалось, что в купе стало слишком душно. Она вышла в коридор вагона.
После похорон тети Кати Оля осталась со своим горем одна. Перестала ходить на занятия, лежала целыми днями на кровати, отвернувшись к стене, безвольная как тряпичная кукла. Тогда и появился в ее жизни Кирилл. То есть знакомы они были еще с первого курса, учились на одном потоке, но в разных группах. Общались часто, в кругу общих друзей, но Оля не замечала увлеченности скромного парня. И вдруг он оказался единственным человеком, перед которым Оля дала волю своим слезам. Он слушал ее не с снисходительным участием, а с настоящей искренней теплотой. Потом Кирилл повел ее в военкомат к своему дяде-генералу. Они вместе писали запросы, ждали ответов и надеялись. Нашли тех ребят, которые служили вместе с Ваней и вернулись «оттуда». Они узнали только одно – батальон накрыли в ущелье «духи». После тяжелого боя Ваню не нашли ни среди раненых, ни среди убитых. Кирилл говорил ей, что нельзя всему верить, правда может быть такой, что ее просто нельзя знать.
Но Оля надеялась, а Кирилл всегда был рядом. После получения диплома они подали заявление в ЗАГС, гото-вились к свадьбе. Пришли в магазин выбирать кольца и…
Поезд остановился на маленькой станции. За окном откуда-то появились ошалевшие тетки с авоськами: «Вареники горячие! Курочка жареная! Пироги с повидлом!»
Оля потрогала колечко на безымянном пальце правой руки – старенькое, медное колечко с красным камушком. Ваня подарил, когда она провожала его в армию. Надел ей на палец, поцеловал ладошку и прижал ее руку к своему лицу: «Олька, ты только не реви. Два года – это ничто в сравнении со всей жизнью. Соскучиться не успеешь. К мамке заходи иногда, ладно?» Она кивнула и закрыла глаза, не хотела видеть, как он уходит. Но не выдержала и побежала за поездом, лишь только он тронулся. Это колечко она не смогла снять с пальца, чтобы померить обручальное кольцо, выбранное Кириллом.
Замуж она так и не вышла. Кирилл вскоре женился, на какое-то время она потеряла его из вида. Позже они встретились на одном из семинаров, потом Кирилл перевелся в клинику, где уже давно работает Оля. Она чувствует себя виноватой в том, что ее преданный друг ушел из семьи, хотя никогда не давала ему повода надеяться на что-то большее, чем дружба. Ее сердце и слово все еще принадлежало Ванечке.
– А вот и пирог с повидлом к чаю. Угощайтесь, – она развернула покупку и вдохнула аромат, – как хорош! У бабушки на станции купила.
Мужчина улыбнулся:
– Только чай, увы, совсем остыл. Придется чаевничать тем, что есть.
– Ну зачем же? Я принесу свежего, – Ольга взяла стаканы и снова вышла в коридор.
Она немного злилась на себя и на попутчика, подумаешь, чай остыл, не в ресторане. Что-то странное было в этом человеке, он ее смущал, пугал, и тем не менее ей нравилась его улыбка. Интересно, какого цвета его глаза? Проводница подала ей чистые стаканы и пакетики с чаем. Оля прогнала мысли о попутчике и подставила стакан под кран с кипятком.
…Он очнулся в госпитале. Незнакомые голоса тихо плавали в кромешной тьме, время от времени приближаясь к самому лицу. Пахло лекарствами.
– Снимите повязку, – эти слова он уже слышал.
Прохладные руки приподняли его голову, их прикосновение не причинило боли. Сейчас снимут бинты, и станет легче.
– Молодой человек, вы видите свет?
– Снимите бинты! – он закричал, но его крик вырвался лишь слабым стоном.
Потом были мучительные отрывки воспоминаний – плен, бой, чей-то отвратительный смех, запах крови вместе с оглушающей болью, и снова бой. Они долго не выстраивались в логичную последовательность, изматывая душу.
И вдруг – рыжая челка и голубое, как небо, платье. Олька! Он приходил в себя долго, не мог вспомнить своего имени, лишь ее имя всплывало в сознании спасительным маячком. Позже его перевели в другой госпиталь, сделали несколько операций. Постепенно вернулась память. И только память теперь связывала его с внешним миром – зрение спасти не удалось.
Когда он узнал о смерти матери, решил не возвращаться в родные края. Не хотел обрекать свою Ольку на жизнь со слепым беспомощным инвалидом. Она ведь сама от него не откажется, пожалеет, но не по-мужски пользоваться ее добротой. Олька давала слово здоровому, сильному парню, а не… Ничего, как-нибудь все образуется. Он поселился в небольшом алтайском городке, стал преподавать в спецшколе для детей с ограниченными возможностями. Однажды его узнал бывший однокурсник, который приезжал к родне. В разговоре он небрежно бросил: «Ольга, я слышал, замуж выходит». Значит у нее все хорошо. Увидеть ее хотя бы еще разок…
– Вот, свежий чай. Но и он не слишком горячий, – оправдывалась Оля, – берите пирог.
Мужчина протянул руку и накрыл ею Олины пальцы. Она вздрогнула.
– Простите мою неловкость, со слепыми такое бывает, –извинился он, убрав руку. – Ваш голос кажется мне знакомым. Вы разрешите еще раз дотронуться до вашей руки? Так мне будет легче вас представить.
Слепой? Оля растерянно протянула руку. Его прикосновение волновало. Она пристально вглядывалась в его лицо, не в силах отвести взгляда. Его черты завораживали – высокий лоб, едва заметная родинка у левого виска, мягкий изгиб губ… Господи, она сошла с ума. Этого не может быть. Ее рука задрожала…
– Ваше кольцо не похоже на обручальное.
– Это подарок, талисман любви, – сказала она. – Попробуйте же пирог!
Оля подала пирог странному незнакомцу. Да нет, ей все показалось. Первые годы такое с ней часто случалось. Она видела Ваню в любом высоком черноволосом парне. Прошло тридцать лет! Если бы он вернулся! Пусть слепой, но только бы вернулся. Увидеть его хотя бы разок…
– Оля, а я ведь вам даже не представился. Задумался, знаете ли. Меня зовут Иваном Сергеевичем. Как Тургенева, – он снова улыбнулся.
– Очень приятно, – ее голос прозвучал едва слышно. Ванечка… Это он, ее Ванечка! Она знала, она верила. Сейчас она скажет ему… Сейчас она обнимет его и больше никогда не отпустит! Оля потянулась к нему, не в силах справиться с волнением, вдохнула глубоко и произнесла:
– Иван… Сергеевич… – ее прервал резкий телефонный звонок.
С верхней полки спрыгнул высокий черноволосый парень, у Ольги перехватило дыхание. Какое удивительное сходство…
– Пап, ты чего не ложишься? Мама звонит, беспокоится. На, сам с ней поговори, – парень вложил телефон в руку Ивана и вышел из купе.
– Полина? Не волнуйся, родная…
Оля смотрела на Ваню, а его голос стал вдруг далеким, едва различимым, будто тесное купе вытеснило все звуки, кроме биения ее сердца.
Вошла проводница и протянула Оле билет:
– Новосибирск через десять минут.
– Как жаль, что дорога оказалась такой короткой, – Иван Сергеевич не скрывал огорчения.
– Что же, все когда-нибудь заканчивается. И дорога, и ожидания, и… – Оля открыла сумку, достала пудреницу, расческу, зеркало и тут же все сложила обратно.
Он ее не узнал. «Сказать, кто я? А если он меня забыл?» У него другая жизнь. Он счастлив, и Оля этому рада. Ее Ванечка вернулся, а остальное не важно. Она набросила плащ, протянула руку для прощания и выдавила из себя:
– Всего доброго. Рада была… встретиться.
Выйдя из поезда, она осталась стоять на перроне. Поток людей обтекал ее, как вода. Слезы счастья отдавали горечью, причиняя ей нестерпимую боль. Она поступила правильно. Нельзя врываться в жизнь человека спустя тридцать лет. Ее должен встретить представитель конференции, надо взять себя в руки. Она снова открыла сумочку, пытаясь найти в ней злополучную пудреницу, и вдруг почувствовала легкое прикосновение к плечу.
– Олька?!
Она оглянулась…
(с) Ксанка
|
