проза, юмореска Глаза на подушке-2. Муки агонии.

[Левченко-Токарева]

Пародия.

«На белой подушке лежали… глаза. Именно это замечаешь, когда входишь.»

Черт, ржачка какая-то, вырвали и положили…. И даже не столько ржачно, сколько беспомощно и мелко. Сжульничать что ли - типа над темой не будут глумиться, тема-то святая. По-другому как-то надо. Воспринимается как анекдот. Не сообразят, что это образное выражение. Н-да… Получилось диковато: у людей действительно чёткая картинка – вырванные-глаза-на-подушке.
Лучше так.

«В кровати лежала женщина. Что сразу бросалось в глаза и запомнилось - это ее глаза. Красивое, белоснежно-бледное лицо сливалось с бельем. Черные волосы оттеняли все чувства, которые отражались в этих, отдельно существующих от тела, горящих нездоровым светом глазницах. Здесь был страх, отчаяние, надежда. И на ярких губах жалобная, заискивающая улыбка».

Фу, опять не так! Больная – то раковая! Хрен ли она красивая. Красивые, вроде бы как и раком не болеют. А если болеют, то и жалеть фиг ли. Одной меньше, одной больше – конкуренция ослабнет. И глазницы эти… Отдельно валяются! Не так надо… Такой образ ненормален. Вызовет недоумения и смешки. Во, мля… Не поймут… Все-то здоровые, не понять, значит, надо писать так, чтобы чувствовали все это. Губы яркие… Права не имеет! Умирает же! Губы она кусает! Яркие, мля… Тонкие, желтые, обкусанные… И вообще… С волосами что-то не так. А если так?

«В кровати лежала женщина. Что сразу бросалось в глаза и запомнилось - это ее глаза. (Да только глаза и видишь, блин!- это я расшифровываю, разжевываю, чтобы поняли). Женщина была худа, как палка. Губы ее растрескались, тонкие, желтые, обкусанные. Дыхание пахло лекарствами, было зловонным от внутреннего гниения. Говорила она с трудом, невнятно, беззубо шамкая. (И чем только ее кормили? Наверно, одну овсянку давали с детства.) Волосы паклей разметались по подушке, а из-под кровати торчало ухо недомытого судна, все в желтых мочевых камнях… Она была уже немолода, ей было сорок. В тусклых глазах не было даже искры надежды. Была предсмертная маска на лице человека, которому вскоре предстоит переселиться в мир иной. А на тумбочке лежала книга «Замок Броуди». Интеллектуалка, блин!»

Во, твою-то мать, ржачка получается! Она ведь красивая была! А кто поймет? Значит, правильно пишу. Нет, плоско как-то, по газетному, надо создать атмосферу, характеры, отношение автора, т.е. меня, к ситуации – тогда получится дребаная литература… Пишу и думаю… А ведь быстротечный рак и внешность не меняет. Не успевает. И получается – лежит карамелька. Да и ху сым, с внешним видом. Главное, чтоб читатель врубился. Грамотные все стали! Не важно, что в натуре, главное подогнать под общепринятый ответ! Ну и ладно! Мож, она сорок лет шпалы носила, или ликвидатор последствий на Чернобыльской АЭС, а не сволочной чиновник! Это правдоподобней как-то. Ладно, надо дальше…

«Рядом с кроватью стояли родственники: муж и дочь лет двадцати. Их лица ничего не выражали. Казалось, они шли мимо и случайно зашли, так, между…»

Нет, опять «плоскостопие газетное». Блин, какие родственники? Кровосмешение какое-то получается… Как-бы муж и дочь в одной постели спят… А неграмотность населения убивает! В больницу муж приходит, его спрашивают, дескать, вы родственник? А он:- ДА! Во, дурак-то! Надо «близкий» говорить. А как наследство получать, так родственник, уже не просто близкий, твою мать! «Стояли муж и взрослая дочь» - во, и чо париться?

«Я подошла к женщине и откинула одеяло. Дорогая шелковая рубашка, нежное тело, прекрасная фигура…Одно большое НО… Женщина не могла двигаться. Ноги были совершенно неподвижны второй день. По этому поводу и был вызван невропатолог.»

Домой, мля! Не так себе. Ухоженная, небось, дочь двадцать лет с рождения на рубаху копила. А она лежит, блин, ухаживай тут за ней! Достала всех своей болячкой. Да, я же забыла, что пишу о старухе на смертном одре, почти Изергиль, а не об ухоженной красивой... Во мля, все к правде тянет, кому она на @ нужна! Надо еще под рубаху заглянуть, трусы не задом ли наперед одела, а то мож и не знает, как носить? Не, не читабельно. Чтоб это прочитать – характер нужен.

«Я быстро подошла к больной, не глядя на желтое лицо, резко и с брезгливостью откинула одеяло. Она была не мыта по крайней мере с месяц. Старая рубаха была застирана и в пятнах мочи. Перхоть сыпалась на грязное белье. Я подумала, что скорее всего, муж и бедная дочь задолбались ухаживать, так она их достала, да и по жизни, видно, сволочь порядочная была… Заездила… Иначе, хоть переодели бы перед приездом врача.
Ноги у нее не двигались, метастазы в позвоночник давали о себе знать. И какая разница, от боли или от паралича они не двигались? Все равно близким, родным, наемным сестрам, сиделкам приходилось ее ворочать. Да им и вообще все равно! И дочь, страдалица, замучалась. Муж, вон, боров какой стоит, тоже исстрадался…»

Господи, что я пишу! Я же опять напутала. Я же сострадать должна случайно зашедшим в комнату «близким». Свое отношение определять. А я опять от литературы отскакиваю. Хочу все правду-матку… Да, тяжелый труд разжевывать и врать…

« Я осматривала больную и думала, скорее бы домой. Хотелось заткнуть нос от смрада, стоящего в комнате с богатым ремонтом. (Это я объясняю, что люди не бедные…) Даже открытое окно не давало свежего воздуха. Я, взяв себя в руки (во, картина, я у себя на руках!), лыбилась и скалилась в ответ на разные вопросы больной, И тут я услышала из сухого рта шамкающий вопрос:
- Доктор, а скоро я встану на ноги?
Хм, она еще на что-то надеется, эта Изергиль, медуза Горгона! Я открыла рот, чтобы ответить, но не успела. Это милое создание, я имею ввиду дочь, вдруг вспомнило, что мать ей испортила двадцать лет ее интимной жизни (заставляя мыть руки, три раза минимум поесть, умыться, помыться, подмыться, правильно надеть стринги, учиться, красиво одеться, сучка такая), вылупив глаза, закричало:
- Ты чо, совсем с катушек съехала? Лежишь бревном, жизнь и воздух портишь мне и отцу, знаешь, что все равно сдохнешь, а спрашиваешь? Время тут у нас отнимаешь! Пожрать не дала спокойно! Все на кухне стынет, а мы тут зашли к тебе, стоим! Я тебе каждый день твержу, рак у тебя, мы тебе место уже купили на кладбище, ждем всё. А ты все коптишь!
Я была благодарна этому чудному ребенку, что не пришлось отвечать на вопрос. Муж, уж совершенно самый близкий, т.к. стоял рядом, нетерпеливо переминался с ноги на ногу и вздыхал. Наверное, сильно хотел жрать.
Я взглянула на больную. В отличие от своих близких, она очень хотела жить, а не жрать. И в ее бесцветных глазах просыпалась злоба, ненависть и зависть к нам, которым, здоровым, не понять, как это, ХОТЕТЬ ЖИТЬ. И плевать ей на человечество!
А за окном шел мелкий тусклый дождь, напоминая, что все там будем и хрен ли делать из этого трагедию».

Ну вот, кажется, закончила. Может, и неграмотно, по мнению тех, кто пишет с ошибками. И мнение свое к происходящему высказала, и пожелания рецензентов учла и употребила, иногда дословно… Извините, что не всех. Кажется, никого не обидела. Низко кланяюсь всем за помощь в создании этого шедевра и соавторство! Зато как современно и доходчиво!

(с) Надежда Левченко-Токарева

[Риммристая]

самокритично)))

[Surrealizm]

Прочтите и сравните со своим. Здесь все о жестокости. Нет, правда, ни газетных фразочек, ни дешевеньких моралек.


... Миссис Броуди при входе мужа не сделала ни малейшего движения, и только блеск глаз показывал, что она жива. За шесть месяцев, что прошли с того дня, как она окончательно слегла, она страшно изменилась. Кто не наблюдал, как она таяла постепенно, изо дня в день, тот не узнал бы ее сейчас, хотя она и раньше имела болезненный вид. Ее тело под простыней напоминало скелет с нелепо торчавшими костями бедер. Одна только дряблая кожа покрывала длинные, тонкие кости рук и ног, а туго обтягивавшая скулы кожа лица походила на сухой пергамент, на котором темнели впадины глаз, нос и рот. Губы у нее были белые, пересохшие, потрескавшиеся, на них, как
чешуйки, висели темные клочки сухой кожи, и над впалыми щеками каким-то неестественным бугром выдавались вперед лобные кости, обрамляя это жуткое лицо. По подушке разметались пряди седых волос, тусклых, безжизненных, как и оно. Слабость ее так бросалась в глаза, что казалось - она даже дышит с неимоверным усилием, и эта слабость мешала ей ответить на замечания мужа; она только посмотрела на него с выражением, которого он не мог разгадать. Казалось, он уже ничем не может уязвить ее.
- Ты не нуждаешься ли в чем? - продолжал он тихим голосом и с напускной заботливостью. - Есть ли у тебя все, что нужно для этих твоих кровяных шариков? Лекарств, я вижу, у тебя, во всяком случае, достаточно, богатый выбор. Одна, две, три, четыре, - считал он. - Четыре бутылки и все разные! Видно, и тут имеет значение разнообразие. Милая моя, если ты будешь пить их в таком количестве, так придется опять делать заем у твоих достойных приятелей в Глазго, чтобы уплатить за все это.
Где-то в глубине глаз, которые одни только жили на этом изможденном лице, снова открылась давняя рана, и зажглась тоскливая мольба. Пять месяцев тому назад она, доведенная до отчаяния, вынуждена была сознаться мужу в том, что задолжала ростовщику, и, уплатив ее долг полностью, Броуди с тех пор ни на минуту не давал ей забыть эту несчастную, историю и сотней
различных нелепейших способов, пользуясь всяким удобным и неудобным случаем, напоминал ей об этом.
Даже ее взгляд не тронул его, потому что он сейчас не чувствовал к ней никакого сострадания, ему казалось, что она вечно будет медленно умирать, будет бесполезным бременем в его жизни.
- Да, да, - продолжал он благодушно, - ты, оказывается, большая
мастерица истреблять лекарства, такая же мастерица, как растрачивать чужие деньги.
Он вдруг резко переменил тему и серьезно осведомился:
- Видела ты сегодня своего примерного сына? Ну, конечно, видела, - продолжал он, прочитав в ее глазах безмолвный ответ. - Очень рад, очень рад. Я думал, что он еще не встал, но вижу теперь, что ошибся. Впрочем, внизу он не появлялся. За последнее время я ни разу не удостоился счастья его увидеть.
Тут она, наконец, заговорила, с трудом шевеля онемевшими губами, чтобы произнести слабым шепотом:
- Мэт все это время был мне добрым сыном.
- Что же, долг платежом красен, - иронически возразил Броуди. - Ты была ему такой доброй матерью! Результат твоего воспитания делает честь вам обоим!
Он остановился, видя, как она слаба, и вряд ли сам понимая, почему говорит с нею таким образом. Но брала верх укоренившаяся годами привычка. К тому же он был озлоблен своими невзгодами. И он продолжал все так же тихо:
- Да, нечего сказать, славно ты воспитала своих детей! Взять хотя бы
Мэри, - чего еще можно пожелать? Не знаю точно, где она сейчас, но уверен, что она делает тебе честь своим поведением.
Он заметил, что жена пытается что-то сказать, и выжидательно замолчал.
- Я знаю, где она, - прошептала она медленно.
- Ну да, - отвечал он, глядя на нее, - ты знаешь, что она в Лондоне, но
это всем известно, а больше ты ничего не узнаешь никогда.
Тут произошло нечто почти невероятное: больная зашевелила иссохшей рукой, которая казалась окончательно неспособной двигаться, и, подняв ее с одеяла, жестом остановила Броуди. Затем, когда эта рука упала опять, она сказала слабым, часто прерывающимся голосом:
- Ты не сердись на меня... пожалуйста, не сердись, Джемс... Я получила письмо от Мэри. Она хорошая девушка... такая же, как была, Я теперь лучше, чем тогда, понимаю, что я виновата перед ней... Она хочет меня повидать, Джемс, и я... мне надо увидеть ее поскорее, раньше, чем я умру.
При последних словах она попыталась улыбнуться мужу молящей улыбкой, но лицо ее оставалось таким же застывшим и неподвижным, только губы слегка раздвинулись в жалкой, вымученной гримасе.
Краска медленно заливала лоб Броуди.
- Она осмелилась писать тебе! - проворчал он. - И ты посмела прочесть письмо!
- Это доктор Ренвик, когда ты запретил ему приходить сюда, написал ей в Лондон, что я... что я, должно быть, недолго протяну. Он принимает в Мэри большое участие. Он мне сказал тогда утром, что Мэри... что моя дочка Мэри вела себя мужественно и что она ни в чем не виновата.
- С его стороны тоже было большим мужеством произнести это имя у меня в доме! - ответил Броуди тихо, но с силой. Он не решался кричать и бесноваться, видя жену в таком состоянии, и только слабая нить сострадания удерживала его от того, чтобы обрушиться на нее с бранью. Но он прибавил злобно: - Знай я, что он и тут вмешался, я бы ему голову проломил, раньше чем он вышел из этого дома.
- Не говори таких вещей, Джемс, - пробормотала миссис Броуди. - Не могу я теперь переносить, когда люди злятся... Я прожила бесполезную жизнь... И оставляю несделанным многое такое, что нужно было сделать. Но я должна... ох, _должна_ видеть Мэри, чтобы с нею помириться.
Он стиснул зубы так, что мускулы небритых щек выпятились твердыми узлами.
- Ты должна ее видеть, вот как! Это очень, оч-чень трогательно! Всем нам следует пасть ниц и со слезами благодарить бога за такое чудесное примирение! - Он медленно помотал головой из стороны в сторону. - Нет, нет, моя милая, ты ее не увидишь на этом свете, и я сильно сомневаюсь, чтобы вы свиделись на том. Никогда ты ее не увидишь, никогда!
Она не отвечала и, уйдя в себя, как-то отдалилась от него, казалась
безучастной. Глаза ее долго не отрывались от потолка. В комнате наступила тишина, только сонно жужжало какое-то насекомое, кружась над ветками сладко пахнущей жимолости, которые Несси нарвала и поставила в вазу около кровати. Наконец легкая дрожь пробежала по телу мамы.
- Хорошо, Джемс, - вздохнула она, - как ты сказал, так и будет, ведь
так бывало всегда. Но мне хотелось... Ох, как хотелось увидеть Мэри! По временам, - продолжала она медленно, с большим трудом, - по временам моя болезнь похожа на беременность, - такая же тяжесть больно давит внутри и тянет вниз, как ребенок, и тогда я думаю о ее мальчике, которого ей не пришлось увидеть живым. Если бы он остался жив, для меня было бы радостью качать ребенка Мэри на этих руках. - Она обратила безнадежный взгляд на свои исхудавшие руки, которые не могли и чашки поднести к губам. - Но,
видно, не судил бог... что ж, так тому и быть.
- Что это еще за новую фантазию ты забрала себе в голову! - Броуди
нахмурился. - Какой-то бред среди бела дня! Мало тебе было возни с собственными детьми, понадобилось еще вспоминать об этом... этом...
- Это только мечта, - прошептала она, - у меня их много было за те
шесть долгих месяцев, что я лежу здесь... долго они тянулись... как годы.
Она утомленно закрыла глаза, забыв о присутствии мужа, потому что видения, о которых она говорила, снова обступили ее. Сладкий аромат жимолости уносил ее мысли в прошлое, она была уже не в душной, тесной комнате, а снова дома, на отцовской ферме. Она видела низенькие, выбеленные известкой домики, усадьбу, скотный двор и длинный, чистый хлев, с трех сторон примыкавший к чистому двору. Вот и отец пришел с охоты с зайцем и связкой фазанов в руке. Она гладила мертвых птиц, восхищалась их мягким, нарядным оперением.
- Они такие же жирненькие, как ты, - крикнул ей отец со своей широкой, ласковой улыбкой, - но далеко не такие красивые!
Тогда ее никто не называл "неряхой", никто не насмехался над ее
фигурой.

[Surrealizm]

Вот она помогает матери сбивать масло, наблюдая, как густо-желтая масса возникает в белом молоке, словно островок раннего первоцвета на покрытой снегом поляне.
- Не так быстро, Маргарет, дорогая, - ласково журила ее мать. - Этак и руку себе можно вывихнуть!
Да, тогда она не была лентяйкой, и никто не называл ее "косолапой".
Счастливые мечты унесли ее в деревню, она снова отдыхала на душистом сене, слышала, как стучали копытами лошади в стойлах, прижималась щекой к гладкому боку своей любимой телки. Она даже имя телки вспомнила. "Розабелла", - так она сама окрестила ее. "Что это за имя для коровы? - стыдила ее Белла, служанка, ходившая за коровами. - Назвала бы ее уже лучше в честь меня Беллой!"
Непреодолимая тоска по родной деревне охватила ее, когда она вспомнила длинные жаркие дни, вспомнила, как в такие дни лежала под кривой яблоней, прислонив голову к стволу и следя за ласточками, которые, как синие крылатые тени, носились вокруг карнизов белых, залитых солнцем строений.
Когда недалеко от нее падало с дерева яблоко, она подбирала его и глубоко вонзала в него зубы. Она до сих пор помнила чудесный кисловатый вкус, освежавший язык. Потом она увидела себя под рябиной, которая росла над речкой: на ней было кисейное, в цветочках, платье, и она ждала юношу, чья суровая, хмурая сила так гармонировала с ее женственной кротостью.
Она медленно открыла глаза.
- Джемс, - прошептала она, и глаза ее искали его глаз с робкой и
грустной настойчивостью. - Помнишь тот день у ручья, когда ты вплел мне в волосы красивые алые ягоды рябины? Помнить, что ты сказал тогда?
Броуди посмотрел на нее широко открытыми глазами, изумленный этим неожиданным переходом, спрашивая себя, не бредит ли она. Он - на краю гибели, полного разорения, а она несет какую-то чепуху о рябине, которую он рвал для нее тридцать лет тому назад! Губы его судорожно покривились, и
он сказал с расстановкой:
- Нет! Не помню. Но ты скажи! Напомни мне, что я говорил тогда.
Она закрыла глаза, как бы затем, чтобы не видеть ничего, кроме этого далекого прошлого, и медленно прошептала:
- Ты сказал, что гроздья рябины не так красивы, как мои кудри.
Он невольно взглянул на жидкие, свалявшиеся пряди, разбросанные на подушке вокруг ее лица, и вдруг его охватило ужасное волнение. Да, он помнил тот день! Он вспомнил и тишину маленькой горной долины, и журчанье ручья, и яркое солнце, и то, как со свистом взвилась вверх ветка, когда он отпустил ее, сорвав пучок ягод. Он снова увидел яркое золото кудрей Маргарет рядом с сочной алостью рябины. Он смутно пытался отогнать мысль, что это... это изможденное существо, лежавшее перед ним на постели, в тот
день было в его объятиях и нежными свежими губами отвечало ему на слова любви! Нет, не может быть! А между тем это так! Лицо его странно дергалось, рот кривился. Он боролся с нахлынувшим на него волнением, разбивавшимся об его сопротивление, как мощный поток разбивается о гранитную стену плотины. Какое-то настойчивое, властное побуждение толкало его сказать горячо, от души, так, как не говорил он уже двадцать лет:
"Да, я хорошо помню тот день, Маргарет, и ты была хороша тогда, хороша, как цветок, и мила мне".
Но он не мог сказать этого. Его губы не могли произнести такие слова. Что это, разве он пришел сюда хныкать и лепетать глупые нежности? Нет, он пришел сказать ей, что они разорены, и скажет, скажет, несмотря на непонятную слабость, которой он поддался.
- Жена, - пробормотал он сквозь сжатые губы, - ты меня уморишь такими разговорами, честное слово! Когда будем с тобой в богадельне, тогда можешь развлекать меня такой болтовней.
Она сразу открыла глаза и посмотрела на него вопросительно,
встревоженно, взглядом, который снова резнул его по сердцу. Но он заставил себя продолжать, кивнул ей со слабым подобием прежней, презрительной шутливости:
- Да, к этому идет дело. У меня не найдется больше пятидесяти фунтов, чтобы выбросить их ради тебя, как я уже раз сделал. Сегодня я окончательно закрыл свою лавку. Скоро мы очутимся в богадельне.
Произнеся последние слова, он увидел, что она переменилась в лице, но, толкаемый какой-то бессознательной злостью, - его злила собственная слабость, а больше всего то, что в душе он не хотел говорить так, как он говорил, - он пригнулся к самому лицу жены и продолжал:
- Слышишь? Предприятие мое лопнуло. Я тебя предупреждал еще год тому назад, помнишь? Или у тебя голова занята только этой проклятой ерундой насчет рябины? Говорю тебе, мы - нищие. Вот до чего ты меня довела, а ведь, небось, считала себя верной моей помощницей! Мы погибли, погибли... погибли!
Действие его слов на больную было моментально и ужасно. Когда смысл их дошел до ее сознания, сильная судорога задергала желтое, морщинистое лицо, как будто это внезапное потрясение мучительно пыталось оживить умирающие ткани, как будто слезы безуспешно стремились брызнуть из высохших источников. Глаза ее вдруг раскрылись во всю ширь, напряженно внимательные, пылающие, и, сделав огромное усилие, вся дрожа, она приподнялась и села в постели. Казалось, целый поток слов трепещет у нее не языке, но она не в силах выговорить их; холодные, едкие капельки пота росой покрыли ее лоб, она забормотала что-то несвязно, протянула вперед
руку. Лицо ее посерело от напряжения, и наконец она заговорила:
- Мэт! - произнесла она громко, ясно. - Мэт! Иди сюда, ко мне! - Она
протянула вперед уже обе дрожащие руки, как слепая, и взывала слабеющим, замирающим голосом: - Несси! Мэри! Где вы?
Броуди хотел подойти к ней, первым его движением было кинуться вперед, но он продолжал стоять, как вкопанный. Только с губ его невольно сорвались слова, неожиданные, как цветущие побеги на сухом дереве:
- Маргарет, жена... Маргарет, не обращай внимания... Я и половины того не думал, что сказал.
Но она его не слышала и, едва дыша, прошептала:
- Что же медлит колесница твоя, господи? Я готова идти к тебе.
И она тихо опустилась опять на подушки. Через мгновение последний, сильный, судорожный вздох потряс тонкое, увядшее тело, и оно осталось недвижимо. Вытянувшись на спине раскинув руки, слегка согнув пальцы к ладоням, лежала она, как распятая. Она была мертва...(с)

Можете сколько угодно считать свою работу гениальной и достойной "рукоплесканий". Но для меня она хуже личного оскорбления. В нашей семье трое умерли от рака. И, поверьте, все, что вы можете тут просвистать даже на сотую долю не приблизится к настоящему. Это отвратительно, мерзко, даже подло - ваше желание выжать "рукоплескания" из этой темы. Либо говорите хорошо, либо умолкните совсем - имейте уважение ко всем больным и им семьям. Самое доброе, как я могу к вам отнестись - поржать над неумехой-автором. Но теперь я вижу, что вы не просто неумеха, а мелочная личность, гоняющаяся за дешевенькой популярностью.

[Левченко-Токарева]

Сообщение от Surrealizm

Можете сколько угодно считать свою работу гениальной и достойной "рукоплесканий". Но для меня она хуже личного оскорбления. В нашей семье трое умерли от рака. И, поверьте, все, что вы можете тут просвистать даже на сотую долю не приблизится к настоящему. Это отвратительно, мерзко, даже подло - ваше желание выжать "рукоплескания" из этой темы. Либо говорите хорошо, либо умолкните совсем - имейте уважение ко всем больным и им семьям. Самое доброе, как я могу к вам отнестись - поржать над неумехой-автором. Но теперь я вижу, что вы не просто неумеха, а мелочная личность, гоняющаяся за дешевенькой популярностью.

Как можно не узнать себя, тут же все переиграть и стать "паинькой"? Откуда вдруг столько доброты и сочувствия к людям? Вы не узнали собственных слов? Двуличка и ханжество налицо. Уйдите же с моей страницы, вы мне абсолютно неинтересны. Как я от вас устала! От вашего слюнобрызганья!

[Surrealizm]

Сообщение от Surrealizm

Но теперь я вижу, что вы не просто неумеха, а мелочная личность, гоняющаяся за дешевенькой популярностью.

А вдобавок еще и безнадежная дура (увы)))

[Левченко-Токарева]

Согласна, только отстань!

Добавлено через 7 минут

Сообщение от Риммристая

самокритично)))

С одной стороны. А с другой - я просто собрала комментарии к "плоской" заметке и составила из них эту пошлость. Поэтому и пишу - СОАВТОРСТВО.

[Джон Маверик]

Сообщение от Левченко-Токарева

А с другой - я просто собрала комментарии к "плоской" заметке и составила из них эту пошлость. Поэтому и пишу - СОАВТОРСТВО.

Не в коня получился корм. Из критики вы не извлекли ни-че-го, увы. Кто-то на ошибках учится, а кто-то только и способен, что составить из советов одну большую пошлость.

[Левченко-Токарева]

Сообщение от Джон Маверик

Не в коня получился корм. Из критики вы не извлекли ни-че-го, увы. Кто-то на ошибках учится, а кто-то только и способен, что составить из советов одну большую пошлость.

Так я, как раз, учла все советы. Кроме вашего, который не годится для данной пародии на себя же. А что касается пошлости... Намного пошлее есть. У Edvard(a) учусь. Я благодарный ученик.

[Солангри]

Надежда, забудьте и разотрите!
Все пройдет, как белых яблонь "дым"...