|
На обследовании
Регистрация: 22.10.2013
Сообщений: 90
|
Есть ветер странствий...
(Из "Книги Вахтера")
Есть ветер странствий, ветер перемен.
Он по бескрайним странствует просторам
Сибири, до Уральского доходит
хребта и, перешагивая за,
проносится по моногородам,
каких в России, что грибов в лукошке.
По улицам пустынным гонит мусор,
старье газетное и ржавую листву,
качает кроны ропщущих деревьев.
Мчась мимо зон, кварталов, предприятий,
он ищет бодрствующих среди ночи
И видит: желтой картой в учрежденье
горит какое-то окно, и с ходу
влетает в помещение, а там
сидит Вахтер с лицом недвижным сфинкса,
сидит на том же стуле, на каком
сидели его прадед, дед, отец,
и внуки с правнуками тоже будут
сидеть.
Есть племя строгое Вахтеров,
что сводит счеты с временем в ночи,
пока мы спим. И этот был из них.
В преклонном поколении Вахтер,
он знает службу вдоль и поперек
и совершает трижды в ночь обход
ему доверенного учрежденья,
затем садится и, перед собой
раскрыв глубокомысленную книгу,
ее читает важно по слогам,
чтоб мыслями, как губка, напитаться,
чтоб тьму постичь умом, предусмотреть,
что может с учреждением случиться.
Он должен знать о том, что происходит
вокруг вот в эту самую минуту,
и даже то, что еще только может
произойти, но не произошло.
И ветер залетает ему в уши,
в рот, в ноздри и кружится в голове,
качает веки, округляет щеки
и раздувает грудь его, как парус,
и в самом темном закоулке клетки
находит сердце пылкое, и шепчет:
«Там, за горами, в дальнем далеке,
где реки вспять текут, и тень предмета
тем несущественней, чем ярче свет,
где звезды по ночам, как бриллианты,
свисают с черного, как уголь, неба,
там завтра собирается на праздник
единомышленников светлая дружина,
пронизанная мыслью о добре,
о счастье и взаимопониманье.
Ваш меркантильно-выспренний мирок
претит сердцам, что мыслью пламенеют
к Единому... Я – полетел туда,
а ты как знаешь», – и, дверями хлопнув,
умчался.
Озадаченный вахтер,
не медля ни секунды, ибо медлить
есть признак малодушия, закрыл
свою глубокомысленную книгу,
снял трубку и по памяти набрал,
вздыхая в трубку, номер коменданта.
Кондратий Добродеевич Коллапс,
без малого полвека просидевший
на должности лихого коменданта,
сном праведника спал, когда раздался
звонок.
«Алё, алё!..»
«Какого черта!» –
ответил комендант на том конце
смиренному Вахтеру и услышал:
«Кондратий Добродеевич, вам звонит
Вахтер. Мне срочно нужно взять отгул,
нет, три отгула, потому что завтра
я должен быть в том дальнем далеке,
где реки вспять текут, и тень предмета
тем несущественней, чем ярче свет,
где звезды по ночам, как бриллианты,
свисают с черного, как уголь, неба.
Там завтра собирается на праздник
единомышленников светлая дружина,
пронизанная мыслью о добре,
о счастье и взаимопониманье.
Даю вам слово твердое Вахтера,
я вас не подведу. Я – мигом,
одна нога, как говорится, здесь,
другая там. Я обернусь как ветер,
Кондратий Добродеевич!» – но тот,
спросонок не врубившись в суть вопроса,
злым голосом, как в ржавую трубу,
проскрежетал: «Да я видал в гробу
все твои россказни, фантазии и бредни!
Какие к черту реки и предметы?
Полвека я служу, а не слыхал,
чтобы вахтер болтал о бриллиантах,
свисающих с небес, и о каком-то
взаимопониманье... Что ты гонишь?
Не я даю отгулы, а директор.
К нему и обращайся, или лучше
в психушку: там тебе мозги поправят.
Всё. Выбрось эту дрянь из головы
и больше никогда мне не звони
в столь поздний час!» – проскрежетала трубка
последний раз и сдохла. Как сказал
один поэт: нет правды на земле,
но нет ее и выше, потому-то
у сильного всегда бессильный виноват!
И вот Вахтер, дождавшись девяти,
отправился по скорбному пути,
каким все подчиненные от века
смиренно шествуют к высокому начальству –
всяк на свою Голгофу! Но едва
в приемную заходит он, как тут же
ему дорогу заступает секретарша
и пышной грудью дверь, как амбразуру,
геройски прикрывает. Но Вахтер
был малый, без сомнения, не промах:
он, вспомнив свои юные замашки,
пребольно ущипнул ее за ляжку,
и та, как лань, стремглав умчалась прочь.
«Толкущим да отверзется», – подумал
Вахтер не без смущения в душе
и дверь толкнул в высокий кабинет,
где власть в лице дородной директрисы
предстала перед ним во всей красе
своей неописуемой харизмы.
И он ей рассказал все то, о чем
уже по телефону коменданту
рассказывал: о дальнем далеке,
где реки вспять текут, и тень предмета
тем несущественней, чем ярче свет,
где звезды с неба, точно бриллианты,
свисают...
«Что?.. Какие бриллианты?..» –
в директорской застряло голове,
и в глубине свинячьих глаз забрезжил
живой и неподдельный интерес.
Вахтер же руку к ней простер и с жаром
сказал: «Стоп, милая, оставим это.
Глубин исчадию не стать звездой,
и то, что я сказал, совсем не то,
что вы подумали. Тут вам не светит».
И воздух вспыхнул от негодованья
и забурлил, как кипяток в кастрюле,
и кабинет поплыл перед глазами
обоих, точно в радужном тумане.
Начальницу трясло, как в лихорадке,
а наш Вахтер, ничуть не нарушая
субординации, пространно продолжал:
«Я – пятка на которой вы стоите,
ну, в общем, ахиллесова пята,
и если я от грусти околею,
или со мною что-нибудь случится,
к примеру, вывалюсь из этого окна
иль попаду под ваш автомобиль,
то ваша власть директорская разом
лишиться может всей своей опоры,
ведь я – Вахтер от Бога, вы же, мэм,
Бог знает что такое...»
Директриса
протяжно взвизгнула и, подскочив, как крыса,
уперлась крошечными глазками в Вахтёра:
«Да как вы смеете так говорить со мною?
Я вас уволю. Я вас в порошок
сотру. Размажу, как фекалии, по стенке.
Урою гада!..»
Но Вахтёр переминался
с одной ноги, как утка, на другую
и непоколебимо на своём
стоял, как памятник всем тем, кого
размазала по стенам кабинета,
урыла и уела директриса.
Клубился тучный бюст в попытках тщетных
из крепдешина выбраться наружу,
а мощный зад расплющить угрожал
любого, кто посмеет усомниться
в сложившемся за годы статус-кво.
Однако наш начитанный не в меру
Вахтёр (и мы об этом говорили)
был не из тех, кого мог испугать
вид раздраконенного монстра в юбке.
Он был уверен, сколько не живи,
а эти твари не переведутся.
Уйдёт одна – на смену ей другая
придёт, а там еще одна, и так
до бесконечности. Пока в тебе живет
треклятая потребность, чтобы кто-то
тобою управлял, они и будут,
как головы драконьи, появляться.
Чем чаще ты их рубишь, тем их больше
становится, и тем сильнее
реальность искажается, поскольку
они зациклены лишь на самих себе
и задают всегда один и тот же
извечно предсказуемый вопрос:
«Чего же хочешь ты?»
«Я?.. Ничего», –
сказал Вахтёр и кротко улыбнулся.
Так улыбается, должно быть, ангел,
что, побывав у нас, потом стыдится
испачканных земною грязью крыльев,
так покрывает грешный мир любовь.
И директриса, опустившись в кресло,
внезапно ощутила то, о чем
давно забыла: странный всплеск души,
напомнивший ей собственное детство,
и тут же подписала всё, что нужно,
предупредив: «Даю тебе три дня.
Не два и не четыре. Всё. Свободен!»
Но он уже не слышал. Перед ним
зиял Серебряный квадрат, в котором
с огнями улиц смешивались звёзды
и, перемигиваясь, звали за собой
в сгустившуюся тьму, где светлый луч
сплел узенькую тропку, и, как тот,
кто только еще учится ходить,
Вахтер ступил неловко и пошёл.
«Стоять! Руки за голову!..» – раздался,
как выстрел, окрик за его спиной.
Слух бритвой полоснула брань, но наш
Вахтёр не обернулся, так как знал:
всё возвращается к своему корню,
и там, откуда он сейчас уходит,
все правила, все нормы и законы,
все разговоры о добре и зле –
всё как бы не всерьез, всё понарошку,
и всех вполне устраивает этот
дурацкий балаган, и потому,
когда мы отправляемся на небо
или в могилу (что одно и тоже),
нас в путь традиционно провожает
вой торжествующей Конторы вкупе
с колоколов гудением и матом
метельщика, что с бодуна никак
не разберёт, кто это там по небу
летит: обыкновенная ворона
или Вахтёр.
(c) Vova O
|
