миниатюра Музыкант

[Нина Аманн]

Согласна и с Еленой и с Наташей.

Проблема тут, очевидно, не в плетях.
Елена в самом начале сказала, что "что- то мешает восприятию".

Да, мешает сильно: это как театр плоских, вырезанных из бумаги, фигурок.
Знаешь, что тут надо плакать - не плачется. Тут надо бы(опять до слёз) радоваться- нет эмоций, лишь информация.

Весь рассказ такой причёсанный, гладенький. Не по теме.

[Беликов Сергей]

Сообщение от Галина Емельянова

А потом все кругом загрохотало и как во сне, я увидел, как рушится моя нарисованная на кирпичах дверь. Через образовавшийся проем въехал танк. И много солдат с автоматами следом за танком. Все мальчики и девочки закричали разом на своих языках.
— Тихо, тихо дети — неожиданно звонким, почти мальчишеским голосом, закричал офицер в погонах.
В проломе «моей» двери мир сошел с ума. Там грохотало, рвались гранаты, и стрекотал пулемет.

Вслед за тёзкой-Пеккатором я громогласно заявляю: «Не верю! От начала и до конца – не верю!». Похоже, опять нам подсовывают наспех слепленную байку о малолетках-интернационалистах, собирающих боеприпасы для дивизий и армий Вермахта.

Мало того, что стилистика и пунктуация у Автора хромает на четыре ноги, так и с фактами – сплошной беспредел.
Начнём с того, что речь в данном произведении, по видимому, идёт о русском мальчике лет 10-12, не больше. Потому что старшие мальчики, как выясняется позже, курят всякую гадость! Интересно только, где они её достают? Может, на кипяток меняют? И у кого? Далеее.

Спрашивается, а зачем и к чему хохлушке Христе учить мове русского мальчика? Пацан, можно сказать, между жизнью и смертью, а ему предлагают освоить украинский язык. Не иначе, чтобы пообщаться с усатым, седым Миколой-освободителем, который в конце повествования появится в проломе стены вместе с танком Т-34. И именно в том месте,где нарисована волшебная дверь. А за его спиной и башней танка – голубое небо. Жёлтое солнце и хрустально чистый воздух…

И потом, немцы (за исключением дебильного гаупмана и не менее дебильной уголовницы Эльзы) не такие придурки, чтобы доверять сборку запалов для мин и гранат пусть малолетним, но рабам. Немцы – народ серьёзный и педантичный, и такое ответственное дело никогда не доверят шатающимся от голода польским, бельгийским, французским и русским девчонкам и мальчишкам. И одна уголовница Эльза (криминальный опыт – дело хорошее! Особенно при изготовлении мин и гранат) вместо ОТК – это круто!

С трудом представляю, как 30-40 малолеток лихо управляются с капсюлями, порохом, пружинками и прочей начинкой этих самых запалов, кучей наваленных на длинных столах. Насыпает, скажем, какой-нибудь Марик из Кракова порох в стаканчик, прикручивает капсуль, боёк, пружинку, а сзади жирная Эльза ему по голове хлыстом – бац! Наверное, чтобы не расслаблялся. Бред какой-то.

Тут поневоле полведра готовых запалов подорвёшь! Тем более и зажигалки имеются…

Ну а католический крестик и попытка убийства запалом, вонзив его по самую рукоять в ненавистное горло гауптмана Вилли меня просто добили.
Во-первых, русскому мальчику (если он не сын деревенского священника) в принципе неведомо, какой крестик у него на шее, православный или католический. В таком возрасте крестик – он и есть крестик. А какой веры – всё равно.

Во-вторых, запалом от немецкой гранаты М-24 можно разве что глаз выбить. И то, если это попытается сделать здоровый мужик, а не обессиленная от голода девочка.

И последнее. Три года в Германии, пусть и в трудовом «концлагере» для истощённых, напуганных русских (да и не только русских) мальчишек и девчонок – это почти верная смерть. В таких нечеловеческих условиях выживали единицы. И слава Богу – выживали…

[Галина Емельянова]

Даже в Бухенвальде -конвейере смерти выжило 904 ребенка.Да ,он выжил.
Верить или не верить ваше право.
По поводу педантичных немцев,известны случаи когда на наши окопы падали бомбы заряженные песком,иногда в них находили листовки от пленных или угнанных на работу в вермахт людей.
У детей очень тонкие пальцы ,и в на наших заводах в ВОВ трудились подростки.А для немцев все были людьми второго сорта,к тому же дети не устроят побег или восстание.
Про крестик -согласна.
Дался вам этот солдат,мне видится такой конец,и это мое право автора.
Что касается запала ,с чего вы решили что это М-24? Это была М-39.
Да запалом убить нельзя,я добавлю девочка просто знала ,что ее ждет и решила лучше умереть.
Вы ,взрослый мужчина ,спрашиваете меня ,женщину ,что могли они курить?Да все что угодно,солому из матрасов вытаскивали,и курили,меняли на пайку хлеба ,у уголовников ,махорку,а еще ,католикам из Швейцарии присылал посылки Красный Крест,с шоколадом,сигаретами .и т.д.

Добавлено через 1 минуту

Сообщение от Нина Аманн

Согласна и с Еленой и с Наташей.

Проблема тут, очевидно, не в плетях.
Елена в самом начале сказала, что "что- то мешает восприятию".

Да, мешает сильно: это как театр плоских, вырезанных из бумаги, фигурок.
Знаешь, что тут надо плакать - не плачется. Тут надо бы(опять до слёз) радоваться- нет эмоций, лишь информация.

Весь рассказ такой причёсанный, гладенький. Не по теме.

Да уж причесанный,смерти,детские смерти ,очень все замечательно,идиллия.

[Нина Аманн]

Сообщение от Галина Емельянова

Что касается запала ,с чего вы решили что это М-24? Это была М-39.

Это крутизна ваще. Не знаю даже приблизительного отличия.

[Галина Емельянова]

В апреле ночи еще очень холодные. Мы лежим на нарах и жмемся друг к другу, чтобы согреться. Христя учит меня родному языку — ричка, чэрвона армия, ридна Украйна. Она мне не сестра, не родня, но здесь в неволе она моя семья. Под ее «гарбузы» я засыпаю.
Во сне я часто вижу маму. Вернее ее руки. Мама нажимает на черные и белые клавиши, и они звенят то ручьем, то поют как птицы. «А теперь ты, Егорушка» — я играю простые гаммы, а так хочется научиться сыграть мамин смех.
Я помню, попавший под бомбежку поезд. Мы бежим из теплушек, но укрыться негде, вокруг поля. Слышится противный вой снижающегося самолета, мама толкает меня на землю и укрывает собой. Тяжело дышать, я с третьей попытки выползаю из-под тяжелого маминого тела. И вижу только темное в белый горошек платье, мамины плечи и все. Там, где была голова с прекрасными, уложенными крест - на крест косами кровавая лепешка. Кто-то берет меня за руку, и мы куда - то идем, как оказалось навстречу фашисткой танковой колонне.
Я помню мамины слова: «Сынок, ты непременно будешь музыкантом!"
Часто я просыпаюсь от того, что пальцы мои и во сне двигаются, то ли играют мелодию, то ли собирают запалы.
Утро. Голова гудит, как тот железный таз, по которому стучит дежурный. Утренний кипяток и кусочек хлеба, горячая вода ненадолго согревает озябшее за ночь тело.
После завтрака начинался «цель аппель» - утренняя перекличка.
Наш трудовой концлагерь по сборке гранат и мин на окраине маленького, словно, нарисованного городка. Хорошо помню, как нас высадили из теплушек, и мы шли от станции, через весь городок, так и не увидев никого из его жителей.
Наша работа – собирать запалы для гранат, те, что моментальные — красного цвета, а замедленные — желтого и синего.
Вдоль длинных столов, за которыми мы сидим, ходит надзирательница, толстая Эльза. Мундир с зелеными нашивками уголовницы трещит на ауфзерке по швам. Она идет, не поворачивая красной шеи, но все видит, и розга в ее руке не знает отдыха. То тут, то там слышен хлесткий удар, наказывающий болтунов.
Еще к нам приходит фрау-мастер Губер. Она приводит ко мне на учебу новичков. Они стоят возле меня, наблюдая за моими руками, но мне все равно, мои пальцы работают сами по себе, а голова моя занята другим.
У меня есть тайна. Там, в конце длинных столов, куда почти не проникает свет, в стене есть дверь. Она нарисована, но кажется, что самая настоящая: деревянная, с железными заклепками в виде крестов и с таким же засовом.
С тех пор, как Христя, рассказала мне о деревянном мальчике и волшебном ключе, я сразу понял - наша дверь тоже не простая, за ней выход в огромный добрый мир. Кто—то мечтает о пайке хлеба или супа, а я о чудесах за волшебной дверью.
Раз в неделю в мастерскую приходит оберлейтенант. Малыши страшно боятся этого дня. Он идет с фрау Губер вдоль столов и считает — айн, цвай — ауфштейн, айн, цвай — ауфштейн. Первый – сидит, второй - встает. Каждого второго уводят сдавать кровь для раненых фашистов.
На прошлой неделе он тоже приходил: айн,цвай — ауфштейн. Я — цвай, но фрау Губер положила мне на плечо свою теплую ладонь, и я сел. А Иштван, мой сосед слева ушел сдавать кровь.
Самая моя большая мечта: ручная граната или мина, чтобы взорвать стену, но доступ на склад для нас закрыт.
Когда по команде мы уходим в уборную, то я успеваю закопать под стеной украденный запал.
Скоро я соберу их достаточно, а потом обменяю нательный крестик на зажигалку, и смогу взорвать дверь. Я верю - этот день настанет, и я освобожу нас всех.
Небольшой крестик достался мне случайно, его успела дать мне женщина, на выходе из «душа», камеры, где тебя прожаривают невыносимо горячим воздухом, чтобы уничтожить вшей, и всякую заразу.
Ту женщину я не знал раньше, но видимо был похож на ее сына или внука. Несколько раз она пробиралась ночью к нам в барак и приносила мне сухари, потом перестала, наверное умерла от голода.
Она, как и Янина была полячкой.
Янина раньше была красивая, как божья матерь, в ее книжке. Но однажды оберлейтенант увел ее, и она вернулась только к вечеру, бледная и дрожащая, словно сдавала кровь, но на руке у нее было следов укола.
А потом она была дежурной на кухне и опрокинула на себя кастрюлю с супом из брюквы, Эльза кричала, что отправит ее в Освенцим, лагерь смерти.
Девушка выжила, правда на лице и шее у нее ужасные рубцы от кипятка.
Зажигалку Янина украла у оберлейтенанта, и теперь меняет на хлеб и брюкву. Старшие мальчики иногда курят всякую гадость, чтобы согреться, и не чувствовать голод.
День за днем все стараются сделать норму, а я делаю две, поэтому меня редко отправляют на сдачу крови. Иштван так и не вернулся, на его месте дерганый мальчик Гонзик. Он уже два раза был замечен на воровстве хлеба. Поздно вечером, за бараком, когда мы играли в «газовую камеру», его толкнули в яму, изображавшую камеру, и побили камнями.
Уже три дня не приходила фрау Губер и никого не забирали на сдачу крови.
А потом пришел тот страшный день. Оберлейтенант ходил по цеху один, от него ужасно пахло шнапсом и луком. Он поднимал с мест ребят, грязно ругаясь, ощупывал их. Потом он поднял Христину и довольно зацокал языком — Я, я.
Он схватил девочку за руку, и я увидел, как зажатым в левом кулачке запалом, она пытается дотянуться, чтобы выколоть офицеру глаз.
Оберлейтенант оттолкнул Христю, та упала. Фашист выстрелил ей в живот два раза.
Мы с мальчишками почти бегом отнесли ее в барак. Спрятали на третьем ярусе под кучей тряпья, чтобы ее не забрали в ревир, лагерную больницу, откуда никто не возвращался живым.
Ночью, когда я прилег с ней рядом на нары, то ощутил, как горит, словно огнем, ее маленькое, худенькое тело. Она, то просила пить, то звала какую-то Настю. Я вспомнил, что так она назвала свою единственную куклу, которую ей подарили перед войной. Куклу отобрали перед камерой с «душем». Христина раньше плакала, когда рассказывала мне об этом.
Утром, проснувшись, я понял, что моей названной сестрички больше нет. Она как — то вся вытянулась, и сразу стала взрослой, и чужой. Старшие ребята вынесли ее из барака, я остался один.
Дежурный призывно забил в таз, но никто не дал нам кипятка. Мы, дрожа от холода, поплелись в мастерские, там не было ни одного надсмотрщика.
Мы расселись по местам и стали работать.
За стенами был слышен грохот, то ли гроза, то ли взрывы.
А потом словно во сне, я увидел, как рушится нарисованная на кирпичах дверь.
Через образовавшийся проем въехал танк. И много солдат с автоматами следом.
Все мальчики и девочки закричали разом на своих языках.
— Тихо, тихо дети! — звонким, мальчишеским голосом, сказал офицер в погонах.- Возвращайтесь в бараки. Скоро подъедет полевая кухня, и всех накормим кашей.
Он повторил это по-немецки и по-польски.
Все кто был в мастерской строем ушли в барак.
А я никуда не ушел и продолжал собирать запалы.
Седой, усатый солдат подошел ко мне и попытался заглянуть в глаза «Усэ, сыночку, баста, вчытыся будэш, а нэ робыты". И он ласково положил мне на голову тяжелую ладонь, а второй рукой остановил мои быстрые пальцы.
Он взял меня за руку, и мы вместе вышли из мастерской.
Мир за взорванной дверью был ярок и красочен так, что стало больно глазам от этого огромного синего неба и яркого солнца. Этот свободный мир был наполнен множеством незнакомых звуков.
Я закрыл уши ладонями и впервые за два года заплакал…..
© Галина Емельнова

[леонид беляев]

Хороший рассказ. Нужный. Спасибо.

[Галина Емельянова]

Благодарю,Леонид.