Пока не окажутся твои пуговицы
не на пальто, а там, где мутузили,
и боль височная цугом улицу
не пробьёт до проруби-иллюзии,
где скиснет, стухнет взгляд от него родимого:
за твоим столом
в твоей пижаме
с твоим лафитником...
и рванёт душа сквозь лес осиновый.
Очертя.
К чертям.
В два штриха.
Лишь одним фломастером.
Оживляешь ты жизни коллизии.
Но, не смей называть себя Мастером,
пока не встретил
Пока не окажутся твои пуговицы
не на пальто, а там, где мутузили,
и боль височная цугом улицу
не пробьёт до оконной проруби-иллюзии,
где скиснет, стухнет взгляд от него родимого:
за твоим столом
в твоей пижаме
с твоим лафитником...
и рванёт душа сквозь лес осиновый.
Очертя.
К чертям.
В два штриха.
Лишь одним фломастером.
Оживляешь ты жизни коллизии.
Но, не смей называть себя Мастером,
пока не встретил
