Марти, как будет нечего делать, замени пожалуйста первый пост на этот, он красивше
)
Счастливые окна — большая редкость в наше время. © Art Delirium
***
Некий человек лежит в постели. Лежит так давно, что с обычной точки зрения больше не живёт, а просто день и ночь находится у распахнутой балконной двери. Время и строгое местоположение до такой степени объединили двух совершенно разных индивидуумов, что у них, у человека и двери, сложились отношения, которые можно назвать коммунальными, имеющими характерную эмоциональную амплитуду, когда взаимная симпатия ни с того ни с сего сменяется интенсивной раздражённостью.
Он подолгу наблюдает за соседкой. У двери нагловатое и противоречивое поведение. Одна из её целей – надолго закрыться, лучше навсегда, чтобы сделаться неограниченной повелительницей природы и людей. Другая, прямо противоположная, оставаться почаще открытой для осуществления всяческих контактов c иными мирами. Заоконный мир особенно не даёт двери покоя; постоянно её раздражает, злит, а иной раз нарочно поддразнивает, чтобы посмеяться над деревянной козявкой, принаряженной голубоватым стеклом, которая что было силы сопротивляется напористой стихии. Наверное, природе интересно дождаться момента, когда бестолковая упрямица вовсе перестанет противоборствовать откровенным притеснениям.
Действительно, в пору сырых туманов дверь терзается портальными депрессиями. Она уныло впускает в дверной проём белёсую ленту, которая медленно тянет за собой пышный хвост. Туман поднимается выше, бесцеремонно липнет к стеклу, металлической ручке, растекается по всей двери. Стекло будто исчезает вовсе, на его месте образуется пугающая, мутная дыра. Невысокие створки набухают от влаги, тяжело обвисают, словно усталые человеческие плечи. От бесcилия перед плотной, удушливой завесой бедняжка плачет холодными слезами, которые катятся в три ручья на паркетный пол сплошь испятнанный дверной грустью. Настроение двери передаётся человеку: душевная маята сменяется отрешённостью и равнодушием. Соседи не сочувствуют друг другу, они томятся по отдельности одинаково тяжело и беспомощно, только у лежащего в постели никогда не влажнеет под ресницами, потому что слёзы стоят дорого - сил целого дня, а то и двух.
А ещё им приходится совместно претерпевать гербарно-сохнущие августовские ночи, когда долгими часами стоит совершенная застылость: Мертвецкая, - приходит человеку на ум сравнение. Старый каштан подставляет чернильному небу обездвиженные ладони-листья, звёзды перестают подрагивать и мерцать, они, будто злые льдинки, впиваются в стекло малюсенькими колючками. Ни шороха, ни звука, такие ночи насквозь пронизаны тоской, которую сменяет безмерный страх. Он останавливает мысли, выжимает из тела липкий пот, задаёт сердцу бешеный ритм. Человек перестаёт быть самим собой, и нет названия этому неподвижному, большеглазому существу устремившему взгляд в никуда. Дверь безмолвствует вместе с человеком просто так, заодно, ибо она не исчисляет вечностью время ожидания первого рассветного движения и возвращения жизни в жизнь, собственно, дверь не понимает самого течения времени, а вечность для неё совершенно пустой звук.
Очередной рассвет с удовольствием бросает спасательный круг страдающему, и хотя ещё нет солнечных лучей брызжущих бесплатным золотом, нежнейшие оттенки розового и голубого цветов возрождают красочный день из тёмного пепла. Ожившая дверь распахивает створки пошире, чтобы впустить в комнату больше утреннего блаженства, ловит стеклом зарю, затем великодушно посылает дивное отражение человеку, который счастливо замирает избавляясь от нестерпимых ночных мук.
Ранними утрами их навещает ручная ворона Марта. Сначала она шумно устраивается на соседской крыше, чтобы присмотреться к комнатной обстановке и случайно не стать жертвой нервной обстановки. Когда дверь кивает птице: мол, ждём тебя, Марта тут же срывается с места, ловко вписывается в дверной проём и приземляется прямо у кровати.
- Др-р-р- ово! – хрипло приветствует она обитателей комнаты, после чего человек протягивает ей кусочек вчерашнего сыра, который Марта сперва оценивает на предмет величины, потом прячет под стул.
«Цок – цок - цок», - совершает обход помещения Марта в поисках чего – нибудь пригодного к краже. Одним глазом она присматривает за человеком, а другим за каждым движением двери: ей вовсе не хочется попасть в западню, как бывало уже не раз. Посещение длится недолго, ворона быстро теряет интерес к скучной клетке, прихватывет сыр и ковыляет к балконному порогу.
«Ш - ш – ш - ир», - шумят её смоляные крылья, унося остатки ночных кошмаров.
Позже в комнате появляются хлопотливые посторонние. Они закрывают дверь, тормошат человека, разговаривают с ним, звякают разными склянками, отчего в помещении распространяется одуряющий химический запах. Человек постанывет под руками посторонних: его натирают, мнут, давят, укалывают. В это время дверь покоится в удобном проёме, подставляя солнцу ровно половину себя. Разогретое дерево начинает источать интенсивный смоляной аромат, который потом затопит всю комнату и безжалосто изгонит лекарственное зловоние. Раз от разу посторонние уделяют активное внимание двери, тогда наступает её очередь покряхтывать и повизгивать. После процедур стекло сверкает чистым алмазом и становится настолько прозрачным, что кажется по нему из небесной синевы беспрепятственно соскальзывают белые облака прямо в комнату. Дверное дерево получает питательное масло, которое сильнее проявляет рисунок дерева, очевидно сосны, восстанавливает первоначальный цвет. Дверь молодеет, становится настоящей красавицей, тем не менее она ещё долго недовольно поскрипывает и норовит прищемить пальцы посторонним, так как без внимания остаются несмазанные дверные петли. Нерадивым нездешним нет дела до того, что рыжая ржавчина, опухолевидная язва, ограничивает их подвижность, грозит и большой бедой, но самое отвратительное для сторожилов комнаты это скрежет и визг стократно усиливающие недомогание и раздражение.
Первые осенние приметы приводят настроение соседей к полярной противоположности. Лихой ветерок задирает створки, те обеспокоенно тычутся в ограничители в надежде сомкнуться и прекратить ветренное баловство. А человек наслаждается каждым воздушным порывом, жадно поглащает сухие и горьковатые осенние благоухания. Его обоняние настолько обостряется, что он улавливает запахи дымков, поздних цветов, пыльцы зрелых колосьев и много чего другого успокаивающего и нежного. Человек любит осень. Разве можно сравнить и даже близко поставить её с весной? Весна, легковесная болтушка и вертушка, сует свою молодую красоту кому ни попадя под нос, напрашивается на восторженные комплименты, всё торопится куда – то, звенит, скачет, сама не знает чего хочет. А ещё она жадная - всё на себя, для себя, а другим ничего, кроме, разве что букетика ландышей с кулачок на денёк-другой или пучка быстро вянущих лохматых стародубок.
Другое дело осень: неспешная, мудрая, насыщенная. Она плавится искренней щедростью, раздаёт всё накопленное добро с достоинством, без сожаления. Вот даже каштан сбрасывает свои плоды – берите, не жалко. Орехи падают прямо под ноги с глухим стуком, скорлупа колется пополам, и оттуда выкатывается полированный кругляш шоколадного цвета. Ночами чудится, что задумчивый барабанщик торжественно сопровождает осеннюю поступь. Осень не ведает легкомысленных страстей, у неё зрелые, серьёзные переживания, если покой, то покойный, если буря, то бурная, если игра, то игривая. Как раз игривый период сильно будоражит дверь.
- Кыш, кшисс! - целыми днями гоняются створки за каштановыми листьями, которые ищут последнего пристанища в комнате. Рыжая шелуха громко шуршит, тревожно мечется по полу в поисках укромного места и немного погодя прячется под комод. За ней влетает следующий пёстрый хоровод, дверь не поспевает за этой мишурой, волнуется, сбивается с ритма, мельтешит. Человек улыбается над её растерянностью, благоволит листьям. Дверь в отместку вовлекает в ситуацию занавеску: прикусывает створками край и растягивает по стеклу непрозрачную ткань. Отражения дымчатого неба и макушки каштана исчезают, а перед глазами человека маячит до смерти надоевший зановесочный рисунок. Человек обижается и отворачивает голову к стене.
Ближе к вечеру в комнате сильно темнеет. Дверь внезапно ахает, открывается настежь, ветер швыряет в комнату двойную пригоршню дождя. Сотня брызг летит человеку в лицо, от неожиданности тот издаёт похожий «аховый» звук, затем начинает смеяться тихонько, но неудержимо. Дождь неистово обрушивается на дверь, молотит по ней в десять кулаков, в комнате начинается потоп. Человек и дверь становятся похожими на собак, которых окатили водой в жаркий день: они с удовольствием встряхиваются и радостно оживляются. Легкомысленное удовольствие от происшествия прерывают посторонние, которые врываются в комнату, истерически кричат, совершают лихорадочные поступки. Они запирают двери, эвакуируют человека, спасают паркет.
Спустя некоторое время в помещении устанавливается относительная тишина. В ней, как в сахарном сиропе, звуки извне слипаются в неразборчивый шум.
- Вых, вых, вых! – машет каштан угорело ветвями. Они то вздымаются к небу, то изо всей мочи хлещут о балконные перила. Дверное стекло боязливо вздрагивает, резкими штрихами отражает гневную стихию и кажется, что ожидает поддержки с тыла. Очередной штормовой порыв отламывает от дерева большущую ветку и вонзает её в дверное стекло. Эта разбойничья выходка странным образом совпадает с коротким затишьем бури, словно она поперхнулась собственным неблаговидным поступком. А дверь на мгновение становится похожей на человека, на только что смертельно раненого человека, который ещё не чувствует боли, с удивлением смотрит на орудие убийства находящееся в нём, видит внешние детали собственной смерти; крупные и мелкие осколки стекла, будто высыпанные из огромного калейдоскопа, сырые щепки на полу, тусклую лампу на потолке и размытые, неясные тени снаружи.
Проходит ночь, день, потом снова ночь-день. Время размеренно и хладнокровно утекает прочь, не отвлекаясь ни на секунду на любовь, ненависть, радость, уныние, на все мимолётные эпизоды выдуманные людьми в период их жизни. Даже рождение и смерть не оставляют на нём отметин.
Однажды человека возвращают в его комнату. Он прищуривается от слепящей белизны, льющейся со стороны балкона; неестественное, холодное сияние исходит от новой двери. Оно приковывает внимание входящих в помещение также неприлично, как новенькие, фарфоровые зубы пожилых людей. Пластик оконных рам чист, безупречен и мёртв.
Зато новые двери теперь не обязательно держать нараспашку, они открываются с помощью современного механизма в виде откидной здоровенной форточки. В таком переломленном положении стекло не в состоянии дать человеку отражение внешнего мира, лишь искажённые солнечные блики рассыпаются на потолке беспорядочной мозаикой. Нет никакой нужды и в занавеске, так как посторонние встроили в дверь горизонтальные жалюзи, которые сверхнадёжно защищают живые субъeкты от солнечного света. Всё это человек отмечает в свои последние минуты: он перестаёт дышать, слышать и видеть, потому что закончилась его жизнь. Он не слышит, как Марта в последней отчаянной надежде попасть в комнату, бъётся окровавленной головой в дверное стекло, не видит позади неё угрожающую стаю диких ворон, которая подстерегла Марту сегодняшним утром, не видит и не слышит, как чуть позже посторонние смывают со стекла тёмную воронью кровь, перестилают его постель.
А новая дверь остаётся бесконечно равнодушной к суете вокруг себя, она источает ледяную белоснежность и ожидает своего человека.
(с) Нина Аманн
