|
в изоляторе
Регистрация: 03.03.2009
Адрес: славный город Волжский Волгоградской области России
Сообщений: 1,544
|
Дорогие мои старики
Маленькое предисловие: извините, прямо со стапеля, даже не перечитал ни разу...
Шоферы и кондуктора нашей автобусной базы зовут дачные маршруты катафалком: ездят на них одни пенсионеры по социальным проездным билетам… Я тут не так давно возвращался таким маршрутом, мне повезло: я даже мог сесть – а так как ехать почти двадцать минут, а окна не мыли со времен начала Перестройки, то я стал читать все те инструкции, что наклеены за спиной водителя – и обнаружил там весьма интересную формулировку «Бесплатным проездом на городских маршрутах пользуются Герои социального труда» Ну, мой сарказм не каждому дано понять…
Ладно…
Третий день страна праздновала день Независимости России. А мы, как обычно, ехали на дачу: Россия – Россией, и её непонятно от кого независимость – само собой, а виноград нужно подвязывать: он уже зацветает… а Сталинградская битва похерена потому, что… ну, Вы понимаете. Почти по той же причине похерена Ленинградская блокада: ну кому сейчас это актуально!?.. Как ныне помню, бреду это я по паркам Пушкина, выхожу к Розовой караулке, а там старозаветная еврейская бабушка выгуливает своего правнука и москвич раскрывает калитку… То есть, это я, конечно, уже значительно позже узнал, кто есть кто, а тогда я просто брёл по аллеям Пушкинских парков, вышел к воротам, у которых весьма интеллигентного вида небритый товарищ отворял калитку, а маленькому мальчику лет десяти-одиннадцати вдруг взбрендилось повиснуть на створках ворот и упасть с оных, и заплакать, а сопровождающего сего субъекта бабушка вдруг соизволила разразиться фразой: «Сёмушка, Сёмушка! Русские мужчины в таких случаях говорят «шлёп твою ать!» или – если они настоящие мужчины: - «ни куя себе!» - но никогда не «я Вас умоляю!» - я Вас умоляю!!!»
А потом мы стояли у ворот Розовой караулки и вопрошали друг друга:
– Софья Семёновна, а вот это помните: «из памяти твоей я выну этот день»?
– Чтоб спрашивал твой взор беспомощно-туманный: Где видел я персидскую сирень, И ласточек, и домик деревянный?
– Софья Семёновна! Ну покажите, ну, покажите нам ту персидскую сирень!
– А это – вон, к Славочке… вы ж у нас пизан?
– Еще далёко мне до патриарха, Еще на мне полупочтенный возраст…
– Еще меня ругают за глаза На языке трамвайных перебранок…
– Софь Семенна, а почему Вы не поехали со всеми своими?
– А что мне там делать?! Все мои лежат тут. Поедемте на Пискарёвку…
– Бабу, и шут тебя потрахал!
- Устами бы младенца… Боже мой! И кто бы мне объяснил, откуда же берутся такие вот дети?!.. Нет, нет, молодые люди! Вы – пока ещё не боги, и у меня уже пятеро взрослых детей, так что консультаций мне не надо… «Любовь их душ родилась возле моря…»
– В священных рощах девственных наяд…
Да, вот, припомнилась старинка…
Третий день Россия ликовала по поводу Независимости, а мы, как обычно ехали на дачу: виноград нужно подвязывать – он уже зацветает…
Наши дачные маршруты катафалками зовут: ездят на них одни пенсионеры по социальным проездным билетам… Поэтому я обычно вообще даже и не сажусь: да ну, не успеешь сесть – опять вставать. Вот родители мои – им уже девятый десяток доходит, и раны ещё с той, с Отечественной имеются… зато выглядят бодрячком, поэтому я даже горжусь, когда им места не уступают. А тут мы едем на третий день Независимости России на дачу виноград подвязывать: уже цветёт в полный рост, падла…
Заходим в среднюю дверь. Салон практически полон. И я где-то в глубине души горжусь тем, что никто из этих стариков не уступаем места моим родителям.
Правда, вот сразу налево от дверей сидит семейство: папа, мама и сынок. Папа – из качков: плечи на полметра, коленку расставил по современному – не полметра, роста – метра два. Мама – обычная мадам средней упитанности. Сынок – лет десяти – сидит на сидении, оборудованном прямо на самодельном лабазе как раз возле двери.
Едем.
Народ, независимый от пенсии, и не думает возмущаться, поскольку папаша – из качков, метров двух роста и сидит правильно – колени на полсалона… Едем.
Разговоры – совершенно дачные:
– Да горит всё, на корню горит.
– У меня вон сын виноград подвязывает; вечером подходит – показывает: «Вот мам, я этот лист винограда утром обломил…» – показывает… а лист винограда у него в пальцах рассыпается!..
– Воробьи всю черешню склевали…
На очередной остановке в салон заходит бабушка на бадике. За окном – сорок градусов жары, а она – в свитере и демисезонном пальто. И встаёт прямо перед сиденьями, на которых восседает семейство.
Едем.
Я не выдерживаю и говорю пацанёнку:
– А вот куда же это ты, милый, едешь-то один? Без мамы, без папы?
– Я не один! Я с родителями: вот мои мама и папа!
Пауза.
– Врёшь ты всё! Если бы ты ехал с мамой и папой, то они бы тебе объяснили, что – пока ты молодой – уступить место старикам – святое дело… Особливо, ежели это бабушка на костылях.
Тишина.
А у моего друга Моисеева день рождения странным образом совпал с днём Независимости России, поэтому в ночь с тринадцатого на четырнадцатое мы пьянствовали в полную Жмеринку, а утром родители подняли меня, чтобы ехать на дачу, подвязывать виноград. Я зол и въедлив.
– Деточка, а вот, может быть, у тебя есть ещё и бабушка с дедушкой? Или ты, как водится, Иван Непомнящийродства?
– Я – Ваня!..
Меня кроет истерический смех.
Кондукторша не выдерживает, подбегает к нам:
– Это – ваш ребёнок?
Молчание.
– А вы видите вот этот знак? Он означает, что это сидение предназначено для инвалидов!
Ребёнок начинает вставать.
Папаша роняет:
– Сидеть.
Пауза.
А я заливаюсь хохотом:
– Слушайте, это вы его специально Ваней назвали?
Кондукторша кричит:
– Андрюш, останови!
Автобус останавливается.
Кондукторша швыряет купюры в лицо отцу семейства:
– Вот ваши деньги! И… идите отсюда!!!
Семейство встаёт, движется к выходу.
А я ж ещё проспаться не успел. Я снимаю руки с поручней, кланяюсь, и произношу на весь автобус:
– С днём Независимости вас, господа!
Качёк идёт первым. Качёк толкает меня так, что я вылетаю спиной из автобуса. Качёк в полпрыжка подлетает ко мне и замахивается ногой – я еле-еле успеваю увернуться. Качёк замахивается второй, третий раз – а я обшмырянным тараканом еложу на спине, чтобы ускользнуть.
И тут вдруг раздаётся поросячий визг. Дикий, истошный. И в след за ним – женский… и – ё-моё – опять-таки дикий истошный… Ладно, я как-нибудь потом поищу других слов… И совершенно спокойный голос моего отца:
– Эй, мальчик, тебе ещё нужен этот выпердыш?
Мы вместе с качком оборачиваемся к дверям автобуса.
Мой отец левой рукой прижал пацанёнка к себе, а правой – отвел подбородок мальчишки к его левому плечу, профессионально так отвел.
Парень, папаша, в смысле, было рыпнулся, да и мамаша там заверещала, а мой отец только и сказал: «Цыть!»
Умеет он цыкнуть. Четырнадцать мальчишеских лет моего отца пришлись на Сталинградскую битву. Двадцать второго августа – в день начала массированной бомбардировки города – мою бабушку засыпало. Когда на четвертый день её откопали, оказалось, балка перебила ей ноги – вот так они и остались на всю битву в городе. Отец стал ходить за пропитанием. Он и до того знал все проходы-выходы в подвалах, а тут вообще в ящерицу превратился… Одним словом, инсульт мою бабушку разбил в начале семидесятых, когда отцу вручили медаль «За отвагу», и выяснилось, что он чуть ли не каждый день шнырял за линию фронта с одним русским трехгранным штыком – другого оружия не признавал. Так что умеет мой батенька цыкнуть…
– Что ж ты думаешь, если мы вас в сорок третьем не добили – так теперь уже и всё? Не-е-ет, родной мой, это никогда не поздно исправить…
Отец говорил ровно, спокойно, даже немного с усмешечкой, что и ввело парня в заблуждение – тот рванулся. Отец отпустил подбородок мальчика и железной хваткой вцепился тому в причинное место:
– Стоять!
Пацан заверещал. Его мать кинулась ему на выручку. Но моя мать ведь тоже из Сталинграда, и её тоже мессеры из шмайссеров поливали.
– Что ж ты делаешь, гад? – продолжал мой отец. – Он же – инвалид, у него весь хребет переломанный, а ты его так роняешь. Сын, ты – как там?
– Ничего, бать, живу…
– Ну и – ладно, ну и – иди сюда…
Я начинаю подниматься.
А обидчик мой вдруг резко падает лицом в землю. Я ещё ничего не успеваю понять, но замечаю, как депеэсники защелкивают наручники на его запястьях, а кондукторша из автобуса кивает: этот, мол, этот…
Мы ещё не доехали до следующей остановки, как отец мой стал опускаться на ступеньки.
Кондукторша вновь ринулась к нам, а шофер опять остановил автобус и раскрыл двери.
Отец сидел на нижней ступени, а кондукторша ворковала где-то за моим плечом:
– Да ладно, да ладно Вам: ну вот едем же!.. Вам валидолу или нитроглицерина?
– С нитро у меня голова потом раскалывается…
– Да ладно, бать, не выделывайся…
– Воды дай: этот щусёнок мне всю руку обмочил… Нет, ну жалко пацана!..
А кондукторша вдруг рассмеялась, толкнула моего отца локтём под ребро и пропела на весь автобус:
– Дорогие мои старики, мы ещё, мы ещё повоюем!..
(с)Patriot Хренов
|
.
