повесть Пессимист

[Shohrat Romanov]

Эпиграф: Только никого не подпускай близко к себе. А подпустишь - захочешь удержать. А удержать-то ничего и невозможно...
-1-



«Моим другам и недругам.

Всем тем, кто дал мне второе имя

и подарил эту книгу…»











* * *

«Жизнь невообразимо многогранна», - подумал я, выходя из учебного корпуса университета и подставляя свою голову под холодные струи дождя.

Только что я находился в душной аудитории, размахивая руками, цитировал Грибоедова, и вот уже вода льется мне за ворот, и я перехожу мокрую улицу.

Вот гад! Какой-то козел на «иномарке» окатил меня грязью. Посылаю вслед самые теплые пожелания и иду дальше. Конечно, можно было бы дойти до остановки и сесть в автобус. Но я – большой оригинал, предпочитаю пройтись. И хотя на дорогу уходит около часа, я уже третий год топаю в универ и обратно на своих двоих. Так сказать, набираюсь впечатлений!

В общем, странная штука – жизнь. А еще страннее, что начинаешь задумываться над ее смыслом в двадцать три года. Кошмар! Над смыслом своего существования надо задумываться или раньше – лет в шестнадцать, или, если неспособен, после пятидесяти. Все остальное время отводится на совершение глупостей – больших и малых, чтобы было что потом замаливать, опираясь одной ногой на кладбищенский песок. К глупостям я отношу стремление сделать карьеру, нахапать денег (много!), найти состоятельного, престижного спутника (спутницу) жизни, совместными усилиями нарожать одного, максимум двоих отпрысков, и потом, обозревая все это, с удовлетворением думать, что жизнь прожита не зря…

Вон мальчишка и девчонка, лет пятнадцати, не больше… Стоят на дороге и целуются. Торопятся. Желают познать. Постичь. А куда спешить? Ну, узнают. Поиграют. Наскучит. Разбегутся. И вынесут из первых ощущений одно – презрение. И он будет говорить, что все бабы – шлюхи, а она, что все мужики – самцы и сволочи. А в унисон запоют, что ничего светлого в этой жизни нет! Взять бы палку да врезать обоим между глаз. Идиоты! Ведь когда еще было сказано: только дураки учатся на собственных ошибках!

Однако, что это? У моего дома сереет знакомая фигура и напоминает мне… Ну да, ведь это Рашид! Когда-то давно, года четыре назад, мы вместе работали в одном учреждении и вносили посильный вклад в развитие нашей, полуразложившейся науки, на долгие месяцы погружаясь в просторы необъятных пустынь. Потом, после событий, которые и вспоминать-то неохота, мы уволились. И вот, я – в университете, а он – санитар.

Я расплываюсь в улыбке, но Рашид серьезен. И даже мрачен. Быстро сжав мою руку, он шепчет:

-Поехали скорее!

-Куда?

-К нам… в больницу…

-Зачем?

-Только что привезли Галку!

Стоп! Галка – младшая сестра нашего погибшего друга – Стаса. Мало того, что мы росли и работали вместе, лично мне он однажды спас жизнь…

Что тут думать? Едем!



* * *

Уже в такси я узнал следующее: жена Стаса – Любка с ребенком уехала в Подмосковье. Родители Стаса – в Оренбург. А Галку оставили здесь – она учится в каком-то лицее. Но разве можно оставлять без присмотра семнадцатилетнего ребенка? Какой-то смазливый балбес покорил девичье сердце, а затем исчез, оставив на память о себе беременность. Галка же, узнав, что папаша будущего ребенка уже успел жениться, глотнула горсть таблеток. Хорошо еще, соседка зашла…

Не успел я переварить все услышанное, а Рашид с самым расстроенным видом сообщает, что родители собираются его женить. Невесту подыскали на исторической родине – в Узбекистане, в каком-то затерянном кишлаке. Через несколько дней поедут сватать. В общем, грустная история…

Мы вышли из такси в самом угнетенном настроении. Вроде бы, куда уже хуже? Но неприятности на этом не закончились.

Едва мы ступили на больничный двор, как рядом пронеслась «скорая помощь». И в спешке, спасая чью-то нужную жизнь, едва не оборвала мою – я кое-как успел посторониться, но все же не настолько стремительно, и стальное изделие Форда прокатилось по моей ноге…

В палату нас не пустили, хотя Рашид грозил дежурной сестре всевозможными карами, она оказалась немилосердно жестокой. И мой приятель торжественно зарекся узнавать ее на улице, здороваться, пить чай в ее обществе, и еще два-три пункта. Потом мы все-таки пробились к врачу, который заявил, что все в порядке: больной сделали промывание, ребенок не пострадал, что на этот раз «скорая помощь» поспела вовремя.

Разумеется, мы испытали некоторое облегчение, но все еще не плясали от радости – лично у меня болела нога, а Рашид, плюхнувшись в кресло, принялся растирать ладонями свою унылую физиономию. И его можно понять: через пару дней его свободная жизнь закончится и на его плечи навалится почетное звание официально просватанного жениха…



* * *

Утро наступает всегда как-то неожиданно: сразу после ночных бдений, вдруг слышится голос: вставай, мы пошли! И ты понимаешь, что это не отголоски сна, это домашние выходят из квартиры, и ты на несколько часов опять остаешься один. Ощущение одиночества смягчается дневным светом, тем более, что сразу вспоминаются события вчерашнего дня, которые увязываются с сегодняшними, с теми, что предстоят.

Включаю радио, топаю на кухню. Пока закипает чайник быстро умываюсь, дружелюбно подмигиваю своему отражению в зеркале – как никак, уже почти четверть века вместе… Схватываю на лету последние новости: «Террористы… визит… кража… дожди… морозы… « У нас – солнце. Но за окном опять льет дождь. Октябрь в разгаре.

Завариваю кофе и, вытянув ноги, ожидая, пока он хоть немного остынет, размышляю о вчерашнем дне. Становится как-то не по себе. Мне совсем не понравилось лицо психолога, с которым пришлось разговаривать в больнице. Он, видимо, куда-то спешил… Как это он сказал? Ах, да…

-Вот что, молодые люди, - сказал он, когда мы с Рашидом ворвались в его кабинет и пояснили, кто мы такие и зачем явились. – Случай серьезный. Но, думаю, ничего страшного не произошло. Насколько я понял, к беременности вы никакого отношения не имеете?

-Разумеется! – поспешил уверить его Рашид.

Врач внимательно посверлил его взглядом, постучал пальцами по столу и вкрадчиво спросил:

-А если бы имели?

-То есть как? – насторожился я. У меня почему-то возникла мысль, что у этого дяди не все дома, и он собирается подозревать нас во всех смертных грехах.

-Ну, как? – пожал плечами он. – Если бы ваша девушка попыталась покончить с собой, что бы вы предприняли?

-Я бы… - вылез было Рашид, но увял.

-Что? – живо отозвался врач. – Вы бросили бы ее?

-Ни за что! – торжественно зарекся мой спутник. – Я предложил бы ей руку и сердце…

-Потому что ничего другого нет! – по старой привычке съехидничал я и тут же получил локтем в бок.

Но врач не обратил на мою выходку ровно никакого внимания.

-Замечательно. Бесподобно. Чудесно, - отрывисто произносил он, впав в глубочайшую задумчивость.

Это снова встревожило меня – дело пахло если не керосином, то процедурной точно.

-Что вы хотите этим сказать? – робко спросил я, одновременно пытаясь проникнуть под лобовую броню покатого черепа, увенчанного белоснежной шапочкой.

-Я хочу сказать, - ответил врач, - что в данной ситуации больную необходимо поручить заботам близких, любящих людей, дабы она не чувствовала отчуждения и неловкости из-за своего проступка. Но раз присутствие родных исключается, остается последнее…

Мы с Рашидом поежились под его пламенным взглядом.

-Нужно, чтобы кто-то исполнил роль близкого человека. Тем более, как я понимаю, судьба девочки вам небезразлична…

-Что вы понимаете под словом «близкий»? – осведомился я, так как на меня нашло какое-то затмение, и я потерял способность понимать собеседника с первого раза.

-Я имею в виду опеку, - ответил врач, судя по тону донельзя огорченный моей тупостью. – А так как вы молоды, и никто не решится доверить вам опеку девушки, я предлагаю другой вариант… Брак. Фиктивный брак!

Мы не успели еще отреагировать, а он уже спросил, улыбаясь и глядя в пространство между нами:

-Надеюсь, вы свободны?

Рашид переступил с ноги на ногу и вздохнул.

-Он просватан, доктор, - мрачно сообщил я.

-Жаль, - искренне посочувствовал врач, и обратился ко мне, - а вы?

-Свободен! – признался я.

-Вот и отлично! – он просиял.

А я сразу почувствовал огромную тяжесть, по-моему, это бремя ответственности за чужую жизнь навалилось на меня – незримо, но тяжеловесно…

Я допил кофе, взглянул на часы и сел за стол: за оставшееся время надо написать пару докладов…



* * *

Перемена между лекциями всего десять минут. А ведь надо столько успеть! И хорошо, если тебя никто не задержит. А такое случается крайне редко. Почему-то именно на перемене ты оказываешься нужен всем: и в деканате, и на кафедре, и в редакции, и в профкоме. Нет бы решать все срочные дела на какой-нибудь скучной лекции…

Но сегодня повезло. Я проскользнул по коридору и пулей скатился по боковой лестнице на первый этаж. А потом очутился во дворе. Пусть ищут!

На главной аллее уже полно народу. Заняты все скамейки. Я же, скрытый от посторонних глаз мокрой зеленью, стою преспокойно, затягиваюсь сигаретой и слушаю, о чем болтают наши девчонки.

-Чего ты теряешься? – слышится хрипловатый, низкий голос Нинки – старосты группы (слава Богу, не нашей!). – Упустишь ведь…

-Он меня совсем не замечает, - отвечает Алька (маленькая такая, симпатичная, но язва страшная!). – Влюбился в Ручьеву…

Ого, это, кажется, про меня!

-Если бы я полюбила парня, то отбила бы его у любой! – басит Нинка. – А ты… Ручьева далеко…

Это как сказать! Лично мне иногда кажется, что она совсем рядом. Но – довольно. Подслушивать душевные излияния других – не совсем красиво. Вернее, совсем некрасиво. Бросаю окурок, выхожу из своего убежища и направляюсь в корпус. За спиной слышу:

-Вон оно, твое солнышко!

Вот ведь язык-то, а?






Shohrat Romanov "С"

[Shohrat Romanov]

* * *

Всю следующую лекцию (благо, что на психологии особенно думать не надо!) я размышлял над услышанным. И задуматься было над чем.

Во-первых, кто-то за моей спиной обсуждал мою личную жизнь. Ну и ладно, черт с ними!

Во-вторых, девочка из моей группы питает ко мне какие-то чувства, хотя кроме язвительных замечаний, я ничего от нее не видел. Более того, когда же это случилось? Ведь я не давал никакого повода. Не дарил цветов, не ухаживал, здоровался и то по большим праздникам. Правда, проводил один раз. И что с того? Просто было по пути…

Тут я поймал себя на мысли, что всеми силами, сам не зная почему, стараюсь оправдаться. За что? Перед кем? Перед Алькой, которая сидит где-то сзади и буравит мне спину укоряющим взглядом? А может перед Наткой Ручьевой? Ну, это вряд ли. Нинка права: Ручьева далеко. И даже дальше, чем они себе представляют… Ого, это, кажется, меня…

Препод что-то говорит, глядя в мою сторону. Сосед толкает в бок. Значит, меня…

Включаю внешние микрофоны. Ага, вопрос о типах памяти. А черт его знает, какие типы памяти бывают! Кажется, зрительная, слуховая, эмоциональная… Дальше что? Дальше не помню. А вообще, память – самая вредная вещь на свете, которая мешает человеку жить. Это она пробуждает в нас самые подленькие инстинкты. И именно поэтому самые прекрасные и добрейшие люди отличаются скверной памятью и рассеянностью. Больных, сумасшедших и влюбленных, что, в принципе, одно и то же, я к этой категории не отношу…

Препод с ехидной ухмылочкой отпускает в мой адрес какое-то замечание. Что-то о витающем в облаках дубе. Это я-то дуб? Ну, пусть буду дуб. Только в следующий раз, уважаемая Жанна Григорьевна, даже не просите написать за вас доклад или исправить ошибки. Выкручивайтесь сами. Пусть все видят, что, несмотря на тонкую психическую организацию, вы остаетесь на уровне интеллектуального развития пятиклассника из национальной школы…

Сажусь и опять отключаю микрофоны. Звенит звонок.



* * *

Спустившись в столовую, - в подвал, - я застал в углу, за столиком – Женьку, - неплохого парня с хорошими задатками, которые сведены на нет родительским воспитанием. Он младше меня лет на пять, а учится на курс ниже.

Я подмигнул знакомой девчонке-поварихе, и она, с широченной улыбкой, тут же принесла кофе.

-Привет, как поживаешь?

Женька с торопливой вежливостью вскакивает, горячо пожимает мою руку и садится, повесив голову. Видно, что он в плохом настроении. Причину я вычисляю почти мгновенно – Аня. И не ошибаюсь. Это ангелоподобное существо с кроткими, невинными глазками и фарфоровым румянцем на щечках сразило моего приятеля еще на первом курсе. И вот уже второй год мешает ему жить. А сейчас, когда мы затеяли ставить «Горе от ума», Женька вообще потерял покой.

Я отхлебнул кофе:

-Сегодня репетиция…

-Знаю, - он тоскливо смотрит в тарелку и кивает кудрявой головой.

-Знаешь и сидишь без настроения…

Он натянуто улыбается. И все. На большее его не хватает.

Дело в том, что Женька играет в спектакле Молчалина, а Анька – Софью. Однако, если на сцене у них все получается, в жизни все наоборот.

Аня – наивная, домашняя девочка по уши влюбилась в Пашку – актера нашей труппы, студента физмата и моего большого друга. У него грубоватая внешность и бзик в голове: возомнил себя Печориным. Расставшись с очередной девчонкой, он как-то после репетиции проводил Аню домой, и по пути, с самым трагичным видом, сообщил ей о своем одиночестве, разладе с жизнью, ну и так далее. А что еще могло тронуть чувствительное сердечко? И девочка решила посвятить всю себя этому несчастному рыцарь Печального образа. А к Женьке теперь относится немного свысока, уничтожая остатки дружбы: мол, ты еще молокосос, несостоявшийся мужчина.

Мне так и хочется вправить ей мозги и избавить от заблуждений на этот счет, да неохота связываться и, к тому же, некогда. Тем более, это все ненадолго. Пройдет еще месяц, два, три – и она останется у разбитого корыта. Потому что Пашка – не эгоист Печорин, а эгоист Пашка. И этим все сказано.

Я допил свой кофе и отправился в редакцию. До репетиции еще около часа…



* * *

На репетиции, как всегда, шумно и многолюдно. Присутствует куча посторонних людей. Все корчат из себя знатоков. Декламируют что-то, и декламируют совсем не так. То и дело вспыхивает смех.

Кружок возле окна обсуждает декорации, которыми предстоит преобразить страшную аудиторию.

Режиссер, как всегда, впадает в панику, утверждая, что публика ничего не поймет. Я ему возражаю. Все герои Грибоедова, кроме, пожалуй, Чацкого, близки и понятны нашим современникам…

Сам «Чацкий» вышагивает по импровизированной сцене и с ненавистью доучивает монолог.

Анька с двумя мальчишкам - первокурсниками развешивает какие-то гирлянды, и аудитория становится похожей на магазинчик среднего пошиба в предпраздничные дни. Не хватает только портрета и парочки лозунгов.

Женька сунулся было помочь, но Анька отшила его. И вот, мой юный друг сидит с опущенной головой и все больше напоминает прибитого Молчалина. Неплохой способ вжиться в роль.

Тут Пашка, доучив-таки монолог, начинает рассказывать мне анекдот: старый-престарый, соленый-пресоленый. Но рядом возникает Анька и рукой закрывает ему рот.

-Как ты можешь? – с укоризной говорит она, прижимаясь к нему.

Он изображает смущение. Ведь может-то он очень многое. И даже такое, от чего волосы на ее прелестной головке встанут дыбом.

Анька победоносно улыбается и смотрит на меня. Но улыбка начинает сползать с ее лица, потому что я тоже улыбаюсь. А улыбка у меня такая, что у обычного человека мороз по коже дерет.

Анька меня не любит. Потому что я один могу посмеяться над ее глубоким чувством к Пашке. А я могу посмеяться, потому что вот такая она, глупая девчонка, которая не слушает ничьих советов и ничего вокруг не замечает… Ну да Бог с ней! У меня сегодня еще куча дел. Надо съездить в больницу, надо зайти в общагу… Да и мало ли наберется всякого?

Режиссер хлопает в ладоши:

-Репетиция окончена. Всем спасибо! Завтра едем в театр за костюмами…

Небольшое оживление, и актеры, разбиваясь на парочки, исчезают. Остается только Женька. Он подавлен. Уничтожен.

-Ты чего? – спросил я, подсаживаясь к нему.

Он молчал.

-Брось, - от всей души советую я. – Мало ли девчонок вокруг? Целый факультет к твоим услугам…

А он молчит. Но я знаю способ вернуть его к жизни.

Беру свою сумку и извлекаю пару бутылок пива. Потом включаю магнитофон – и вот уже пространство вокруг нас заполняется голосом Б. Г., а наши желудки – неплохим пивом. И то, и другое значительно повышает наш жизненный тонус. «Древнерусская тоска» - одна из лучших песен у Гребенщикова.

-Чего ты киснешь? – я кладу руку ему на плечо и встряхиваю.

-Она сказала, что меня нет… что она меня не замечает… - пожаловался он, прикладываясь к бутылке. – Я для нее… а она…

-Подумаешь! Меня тоже не все замечают. Я этому даже рад… Что, из-за этого вешаться?

-Я не о том, - он разволновался и, кажется, сейчас заплачет.

-О том, о том, - киваю я и начинаю повествование о своей школьной привязанности. Он слушает внимательно. Но время заканчивается. Мне надо бежать.

-Не грусти! – хлопаю его на прощание по плечу. – А кассету оставь себе… Дарю!

И вот он уже улыбается. Почти счастлив. Как мало нужно, чтобы сделать человека счастливым…

[Shohrat Romanov]

* * *

Пробиться в общагу постороннему человеку невозможно, ибо в вестибюле сидит вахтерша и требует пропуск. Но меня здесь знают. Я – начальство. Так что пост председателя профкома факультета и заместителя председателя студенческого профсоюза университета тоже имеет свои плюсы.

Вахтерша – тетя Валя – кивает мне как старому знакомому и предлагает чайку. Но у меня нет времени.

Взлетаю по лестнице на третий этаж. Здесь, в комнате №26, меня ждут. Стучусь. Дверь тут же распахивается. На пороге – Линка, весело трясет кудряшками.

-А я думала, что ты уже не придешь…

В комнате еще несколько девчонок с разных курсов. Все с любопытством изучают меня.

Линка проявляет показную близость – берет меня за руку. Этого еще не хватало! Завтра весь университет будет в курсе.

-Что случилось? – спрашиваю хмуро.

-Настольная лампа сгорела! – радостно сообщает Линка, повернув ко мне свое красивое, круглое лицо с огромными глазищами. – Мне ее подарили родители… А сегодня ночью она сгорела… Что-то вспыхнуло и – все… Больше не зажигается…

-Как будто в общаге больше никого нет, - пробурчал я.

-Ты же у нас такой… незаменимый! – почти пропела она. Еще немного и повиснет на шее.

-Ладно, - с досадой говорю я, поглядывая на часы. – Дай мне нож…

Забираю лампу, нож и иду в комнату Независимости (бывшую Ленинскую). Развинчиваю лампу и пытаюсь вникнуть в ее устройство. В это мгновение в комнату входит Линка и молча садится рядом. Я чувствую ее дыхание у виска.

Близится очередной штурм. А я не могу одновременно возиться с лампой и отбиваться от этой, чересчур настойчивой девахи. Поэтому торопливо зачищаю концы, завинчиваю и сую вилку в розетку.

-Ой, горит! – она захлопала в ладоши и, не дав мне увернуться, влепила мне поцелуй. – Спасибо!

-Не за что! – возвращаю ей нож и беру сумку.

-Уже уходишь? – она смотрит на меня удивленными глазами.

-Мне надо идти, - ответил я, стараясь не смотреть на нее.

-Останься, - попросила она, снижая голос до шепота. Сейчас она стала совсем другой: притихшей, покорной, совсем не похожей на обычную взбалмошную Линку. И глаза ее полны огромной любви и нежности…

-Мне надо идти, Лина, - я отодвигаю ее в сторону. – Извини…

Выхожу в коридор. Она исчезает в своей комнате. Слышу ее голос:

-Сбежал! Боится изнасилования…

Потом смех, шутки… Линка снова прежняя. Фальшивая. Боится чего-то.



* * *

Отношения с Линкой – особый разговор. Еще на первом курсе у нас с ней установились дружеские отношения. Но потом с ее стороны стали поступать недвусмысленные предложения, намеки… На лекциях сыпались коротенькие записки и длиннейшие послания. И в конце концов я от всего этого устал. Просто устал. Линка разучилась говорить по-человечески, сыпала блатными словечками, изломалась, демонстрируя манеры уличной девки, становясь все более отталкивающей. По любому поводу устраивала скандалы. Цеплялась ко мне по любому поводу, всячески старалась унизить, оскорбить, не понимая, что унижает себя… А весь факультет посмеивался, наблюдая за развитием любовного романа, которого не было. А теперь все начинается снова. Хотя и по-другому…

Я бросил окурок и вошел в больничный корпус. Вся дорога от университета заняла не больше получаса. И Рашид должен уже ждать меня. А вот и он, собственной персоной…

Лицо утомленное. Под глазами – круги. Но это не из-за дежурства. Он переживает за Галку. Ну и за свою женитьбу, разумеется…

-Как она? – спросил я, извлекая из сумки букетик цветов – их я нарвал возле общаги, хоть какая-то польза от всех этих газонов и цветников.

-Нормально, - Рашид пожимает плечами. – Разговаривает, улыбается…

-Ну и хорошо…

Мы поднялись на второй этаж и пошли по коридору.

-Это здесь! – Рашид забежал вперед и открыл белую дверь с какой-то табличкой.

В палате темно. И у меня по телу пробежал нервный ток. Не должен человек, еще вчера собиравшийся к праотцам, оставаться в темноте. И вообще никто не должен…

-Где ее постель? – спросил я.

-Вот ее койка, - ответил Рашид и щелкнул выключателем.

Слово «койка», которым он заменил «постель», сразу расставило все по местам. Это казенный дом. Здесь все казенное: мебель, вещи, люди… Психиатр прав: эту казенщину надо сменить на что-то другое…

В палате стояла всего одна кровать, и меня снова передернуло: они оставили ее одну! Может быть, на минуту, а может, на час, на долгие часы…

-Кто там? – спросил негромкий, почти прозрачный голос.

-Это я, Галь… - хмуро буркнул Рашид. – А со мной… Ты сама погляди… Узнаешь?

Я сделал шаг вперед, выставив букетик, и встретился с темными, глубокими, настороженными глазами. Там, в этой глубине, копошилось что-то, постепенно обретая чего-то забытого, кажется, немного схожего с моим лицом. Потом чуть заметная, неуверенная улыбка появилась на искусанных губах, и, наконец, тонкая рука выбросилась из-под одеяла и потянулась ко мне… Узнала!

Я ногой придвинул стул и сел, не решаясь коснуться ее пальцев с облупившимся лаком на синеватых ногтях, не решаясь отвести глаз от осунувшегося тонкого лица, освещенного робкой улыбкой. Ее рука коснулась моей груди, плеча, исследуя, узнавая…

-Ты почти не изменился, - сказала она потом.

Ответить я не смог. Хотя, наверное, должен был. Но сил не хватило. Слишком изменилась она за те пять лет, что мы не виделись. Из угловатой, долговязой девочки она превратилась в девушку с потускневшими, старческими глазами.

-Это тебе, - я положил на одеяло букетик.

А она продолжала изучать меня пытливым взглядом, все еще не решаясь поверить, что это я.

Она оторвалась от моего лица и перевела взгляд на цветы. Цветы, конечно, так себе – мелкие, пестрые, каких-то ядовитых расцветок… И слезы поползли по ее лицу…

-Ну вот, - недовольно заворчал Рашид, оказавшийся у меня за спиной. – Опять слезы…

-Я не плачу, - улыбаясь, ответила она и, прижав одной рукой букет к груди, другой торопливо смахивала непрошенную влагу со щек…

Проклятие! Вот что ее превратили…

-Ты все знаешь… - не то спрашивая, не то утверждая произнесла она.

-Знаю…

Она снова пытливо посмотрела на меня, будто ожидая, что я скажу. Я не сказал ни слова. Тогда она спокойно улыбнулась и закрыла глаза…



* * *

В театр я опоздал. Пришлось сразу идти в университет.

Вся труппа была уже в сборе. Нет только Пашки. В углу свалены пустые пакеты, а на столах и стульях разложены костюмы – тусклые, мятые, мертвые. Но завтра они оживут. Завтра они будут привлекать внимание, завтра они доскажут то, чего не скажет герой.

Шум, смех, разговоры. Смеются над Женькой – он заблудился в дебрях костюмерного цеха.

А вот Анька почему-то сидит в стороне и ни на кого не смотрит. Я подхожу ближе и замечаю на ее глазах слезы.

-Кто посмел тебя обидеть? – застываю рядом с ней в угрожающей позе.

-Никто… - и отворачивается.

-Но я же вижу, что какая-то сволочь обидела тебя…

Она трясет головой и пытается улыбаться. Но слезы все портят.

-Он не сволочь…

Все ясно. Пашка не дождался премьеры. Теперь на сцене будет торчать слезливая Софья, источающая потоки воды, словно Бахчисарайский фонтан!

На нас начинают обращать внимание.

-Пойдем-ка… - беру ее за руку, завожу в соседнюю аудиторию. Усаживаю. Присаживаюсь рядышком.

-Так что там у вас стряслось?

-Я вчера приехала к нему… А он… Он… Он мне сказал… что…что приходила другая… та, с которой он был до меня…

Быстро припоминаю, кто там был до нее… Кажется… Да, да, Танька!

Она вскружила голову Пашке. Потом вышла замуж… за другого. Потом развелась. А теперь, значит, решила все вернуть на круги своя? Зараза!

-Как он мог… - голос ее дрожит и срывается.

Я обнимаю ее за плечи:

-Не расстраивайся…

Она снова плачет. Торопливо роюсь в карманах и в памяти. Нахожу платочек, вытираю ей слезы и уже читаю:

Не плачь, тебя он недостоин,

Он недостоин слез твоих:

Он груб, жесток, самодоволен,

Блистает взрывами шутих…

Вообще-то, эти стихи написал я, о себе, и для другой особы. Но это дела не меняет. Мне остается только исправить по ходу «я» на «он» - и все в порядке. Тем более, что она уже прислушивается!

Не плачь, тебя он недостоин,

Не стоит он твоих обид;

Гордынею своей раздвоен,

Душа его покойно спит…

У меня возникло вдруг ощущение, что рядом со мной – Галка. Они похожи. Сейчас. А я могу помочь. Просто притупить чувство потери и немного заполнить пустоту. Остальное она доделает сама…

Не плачь, тебя он недостоин,

Он не такой, но люди врут:

Не герой он и не воин,

Не правдолюбец – просто шут…

Наверное, стоило бы прикинуть, какими словами я встречу Пашку. Но не надо отвлекаться. Он свое получит…

-Не плачь, - повторяю я, продолжая обнимать ее. – Такой вот он – беспокойный… А ты просто попалась на удочку… Несмышленыш…

Она улыбнулась.

-Вот так. А теперь пойдем… И улыбайся! Никому не показывай, как тебе больно… А потом поговорим после занятий… Пойдем…

Снова веду ее на люди, там вовсю идет примерка костюмов. И она улыбается. Становится, хотя бы внешне, той ласковой, приветливой девочкой, какой была до Пашки…

[Shohrat Romanov]

* * *

События двух последних дней меня порядком измотали. Поэтому на двух лекциях на общем потоке я добросовестно отсыпался. Естествознание и туркменская литература меня особенно не волновали. Зато на дисциплине специализации поспать нет никакой возможности. В группе всего десять человек. Да и тема семинара весьма актуальная: «Романтический герой в поэмах начала 19 века».

Для особо неодаренных студентов тут даже предлагается схема-таблица, в которой все чувства и поступки героев тщательно классифицируются. Остается только решить – романтический сей герой или нет…

Сегодня предметом обсуждения стал Мцыри, и мне пришлось выдержать бурный натиск со стороны однокурсниц и преподавателя, в которых вдруг взыграло романтическое начало.

Я заявил, что Мцыри никак не мог влюбиться за те три дня, которые провел на свободе. Все остальные дружно набросились на меня, устроив мне выволочку.

-Он встретил красивую девушку и полюбил ее! – сказала Линка, возбужденно сверкая глазами.

-Он встретил девушку, - согласился я. – Но откуда ему знать, что это девушка? Он ведь никогда их не видел… Он увидел мир, и эта девушка – просто часть этого мира…

-Он полюбил ее! – настаивала Гунча – подруга Линки. – Посмотри, как он ее называет…

-Мало ли! – возразил я. – Красивые слова сами по себе еще ничего не значат…

-Но ведь он романтик! Он почти поэт! – вмешалась преподаватель.

-Он романтик, потому что еще не знает и этого мира, и женщин! – отпарировал я. – К тому же, сам Лермонтов говорил, что поэты так часто называли женщин ангелами, что последние, по простоте душевной, сами в это поверили. Забыли, что те же поэты за деньги называли Нерона полубогом…

Такой выпад вызвал целую бурю возмущения. Меня тут же, в который уже раз, окрестили циником, скептиком, пессимистом. И мне пришлось замолчать. Нельзя спорить с женщинами о такой вещи как любовь, ибо в данной ситуации на ее стороне – вся мораль мира. Хотя мораль – фантазия, придуманная философами, а не вывод из жизненного опыта…

Не знаю, что мне пришлось бы еще выслушать, если бы не прозвенел звонок. Но он прозвенел. И я покинул аудиторию. Теперь предстояло вместо страстей глобальных заняться страстями частными…



* * *

Я встретил Аню у главного входа. Задумчивая, притихшая она смотрела на меня, ожидая чего-то. Но разговаривать здесь, где ежесекундно проходят десятки знакомых, с которыми приходится здороваться и отвечать на вопросы, было слишком неудобно. Нужно было найти какое-нибудь надежное убежище.

Подумав минуту, я взял ее за руку и повел в кафе. В эти часы оно всегда пустовало, можно было говорить без помех.

Заказав официантке две «колы», мы сели за столик друг против друга.

-Ну, как настроение?

Она смотрела на меня с укором.

-Видишь ли, - я взглянул на часы, - все люди, все без исключения, притягиваются к своим противоположностям. И, когда возникает проблема выбора, человек выберет спутника более сильного - он таким образом обеспечивает свою безопасность… Ты слабее Пашки. Он для тебя – воплощение мужской силы, надежности… Но таковым не является. Я хотел тебе сказать все это раньше, но ты не стала бы слушать…. Сам он слабее Таньки, и поэтому она вертит им как хочет. Но и она ошибается в нем… Потому что Пашка привык, чтобы все его капризы и желания выполнялись, избаловали его в семье… Когда Танька вышла замуж, он стал заигрывать с тобой… Да и не только с тобой, ты просто ничего не замечала…

-Но ведь он так говорил… - перебила она меня. – Он был одинок. А талантливый человек не должен оставаться один…

-Ни один человек недолжен оставаться один! – усмехнулся я. – Человек – стадное животное. Кроме того, каждый из нас талантлив с самого рождения. Другое дело: как и на что он тратит свои таланты. А слова, Ань, они ничего не стоят… Помнишь Демона у Лермонтова? Как он клянется! И все ему верят… А он лжет. И знает это. И продолжает губить все живое. Как это у него…

Клянусь я первым днем творенья,

Клянусь его последним днем,

Клянусь позором преступленья

И вечной правды торжеством…

Я читал монолог Демона и видел перед собой ее лицо. Ее карие глаза, смотревшие до этого настороженно, теплели, становясь мечтательными и нежными…

Тебя я – вольный сын эфира, -

Возьму в надзвездные края,

И будешь ты царицей мира,

Подруга первая моя…

Я и не заметил, что две официантки приблизились к нашему столику и, раскрыв рты, с выражением неподдельного восторга внимали стихам Лермонтова.

Оставь же прежние желанья

И жалкий свет его судьбе,

Пучину гордого познанья

Взамен открою я тебе.

Толпу духов моих служебных

Я приведу к твоим стопам,

Прислужниц – легких и волшебных –

Тебе, красавица я дам…

Ее лицо заиграло румянцем, плотно сжатые губы приоткрылись, чуть шевелясь, повторяя за мной каждую строчку. Она снова верила. Верила мне, Лермонтову, Демону, и готова была пойти куда угодно и за кем угодно…

Я поднимусь за облака,

Я дам тебе все-все земное,

Люби меня!

Я замолчал и с улыбкой смотрел на нее.

-Как красиво, - произнесла она. – А я раньше никогда не замечала… Не обращала внимания…

-Всему свое время, - усмехнулся я. - Теперь время настало. Стихи для того и служат…

-Прочти еще что-нибудь, - попросила она.

-Пожалуйста! «Молитва странника» сойдет?

-Да…

Я, Матерь Божия, ныне с молитвою

Пред Твоим обликом, ярким сиянием,

Не о спасении, не перед битвою,

Не с благодарностью иль покаянием.



Не за свою молю душу пустынную,

За душу странника в свете безродного,

Но я вручить хочу деву невинную

Теплой заступнице мира холодного…

Когда я замолчал, она коснулась моей руки:

-Спасибо…

-Не за что… Так что, не грусти. Все будет хорошо. Скоро у тебя все снова нормализуется…

-Но так, как было с ним, не будет ни с кем… И вообще не будет…

-Будет, Ань, будет… Хочешь, давай поспорим?

По ее глазам, по ее лицу я видел, что она хочет мне верить, и верит, но боится признаться. Но это ничего, страх скоро пройдет…



* * *

День заканчивался моим визитом к Пашке.

К моему удивлению, он оказался дома и прямо-таки светился от счастья.

-Проходи, проходи, - заторопил он меня, едва открыв дверь.

Мы прошли на кухню. Он тут же полез в холодильник и достал пару бутылок пива.

-Давай выпьем…

-За что?

Он откупорил бутылку и протянул мне. Я все не отводил глаз, ожидая ответа.

-Ты ничего не знаешь? – помедлив, спросил он.

-А что я должен знать?

Он разлил пиво в стаканы, потом неуверенно взглянул на меня, и с деланной беззаботностью сообщил:

-Ко мне вчера приехала Танька…

Пашка выдержал паузу, выжидающе поглядывая на меня. Я никак не отреагировал.

-Она сказала, что лучше меня никого нет, что хочет быть со мной…

-Она и раньше тебе это говорила, - напомнил я.

Пашка – не Анька, его я особенно жалеть не собирался, тем более, что рассчитаться за девочку следовало.

-Раньше было не то, - он поморщился. – Она сама ко мне приехала… Понимаешь, сама!

-Это чтобы потом ты за ней бегал! – предположил я. Потом, словно вспомнив, спросил: - А что с Анькой?

Он закусил губу и стал смотреть в сторону.

-Она была у меня вчера… Я ей все сказал… Все, начистоту…

-Ну и что же? Она поняла?

-Не знаю… Кажется, нет… Но ты же знаешь, я люблю Таньку. А Аньке я сразу сказал, что не смогу ее полюбить… Что скажешь?

-Откровенно? – спросил я.

Он с тревогой поежился, но кивнул утвердительно.

-Ты дурак! – четко выговорил я. – Другой такой девчонки ни за что не найдешь. Это во-первых. Во-вторых, ты ей испортил жизнь. Теперь она перестанет доверять людям. Конечно, она найдет себе другого, но осадок останется… Эта девушка для покоя, для домашнего уюта, из таких получаются первоклассные жены…

-Мне не нужен покой! – ответил он, горда вскидывая голову. – Ты же меня знаешь… Мне нужна буря, страсть… Танька дает мне все это… С ней никогда не будет скучно…

-Вот ты первый и выдохнешься! – ядовито усмехнулся я. – И тогда начнешь искать покоя, попытаешься вернуть Аньку, но у тебя ничего не выйдет…

-Это еще почему? – спросил он, задетый за живое. Слава Казановы очень льстила его самолюбию.

-Потому что я этого не допущу! – жестко ответил я. – Один раз ты ей уже причинил боль. Второго раза не будет…

-Да не специально же я! – возмутился Пашка, пытаясь сгладить напряженность. – Мне с ней было скучно. Она заглядывала мне в глаза и готова была на все. Но когда мне было плохо и мне нужно было, чтобы кто-то был рядом, она могла сказать: ах, извини, у меня сегодня коллоквиум! Учеба для нее была дороже, чем я… Не могла пожертвовать…

-А ты жертвовать чем-нибудь не пытался? – спросил я.

-Просто не было случая, - неуверенно пробормотал он.

-Просто не хотел! – передразнил его я. – Видел ведь, что учеба для нее сейчас важнее. Но понять не захотел. Ей ведь всего восемнадцать… Еще совсем ребенок…

-Ничего, - он пренебрежительно махнул рукой. – Не пропадет. Найдет другого, третьего… Я свое дело сделал…

-И что же ты сделал? – спросил я.

-Я сделал ее чувственной женщиной! – самодовольно заявил он. – Остальное доделают другие…

А меня еще называют циником. Такая откровенность покоробила меня. Но я промолчал. Он пытался защищаться. Он оправдывался. Значит, считал себя виноватым. Хотя еще храбрился.

-Она пыталась привязать меня к себе… Как-то пришла и сказала: я хочу от тебя ребенка… Чтобы ты всегда был рядом со мной. А я так не могу! Я терпеть не могу никакой узды! А как раз это она и собиралась проделать со мной… Что скажешь?

Что я еще мог сказать? Он ничего не слышал. Вернее, не хотел слышать. Ну и ладно. В конце концов, это не мое дело. Пусть делает, что хочет.

-Не знаю, как там у вас с Танькой все сложится, это не мое дело. А что касается Ани, ее я никому больше обидеть не дам! Вот это я тебе обещаю…

Он вздохнул, чокнулся со мной и залпом выпил весь стакан. Отхлебнул и я – разговор был окончен…

[Shohrat Romanov]

* * *

Рашид снова хмур и невероятно сосредоточен.

-Как дела? – спросил я, пряча за спину букет роз.

-Какие, к черту, могут быть дела! – отозвался он и схватил меня за руку. – Погоди…

Мы пропустили идущих навстречу врача и какую-то женщину. Врач выглядел сердитым, а женщина совершенно расстроенной. Она то и дело хватала врача за рукав и о чем-то просила. Он отмахивался и увеличивал скорость.

-Второй день покоя не дает, - пояснил Рашид, глядя вслед. – Умоляет, кричит, плачет… Деньги предлагает…

-Что у нее стряслось?

-Сын у нее болен неизлечимо. Живет только на уколах. Все свои девятнадцать лет. Мучается страшно. Вот она и просит, чтобы его усыпили…

До меня не сразу доходит смысл этих простых слов. И я растерянно смотрю на Рашида.

-Хочет, чтобы его усыпили, - повторил он. – А врачи не хотят… не могут… Ты знаешь, что им за это будет?

-А ей? – спросил он. – А ему?

Он только махнул рукой. Мы пошли дальше. У двери в палату Рашид остановился.

-Любка приезжает…

-Какая? – спросил я, мало что соображая.

-Стасика жена… У него ведь через неделю день рождения. Вот она и приезжает…

-Чего же она раньше не приезжала?

-Не знаю… И не задавай идиотских вопросов! Я не справочное бюро…

Я хотел было открыть дверь, но он меня остановил.

-Скажи, - глядя куда-то в сторону, сказал он, - ты говорил с Галкой… Ну, о том…

-О женитьбе, что ли? Нет… А что?

-Видишь ли, я тут подумал… Мне не хотелось бы, чтобы ты… Или она… Вместе мы как-то…

-Говори короче, - попросил я. – Она ждет…

-Я решил сделать ей предложение! – брякнул он.

Кажется, у меня закружилась голова и перед глазами поплыли красно-зеленые круги. А может, ничего и не было. Может, это он был в красно-зеленую полоску. Ну, неважно.

-С чего это ты вдруг решил? – спросил я, с состраданием разглядывая его унылую физиономию.

-Сегодня я подписал контракт с одной австралийской фирмой. На три года. Буду жить и работать в Австралии. Хорошие деньги, дом, машина… И я подумал, что было бы неплохо взять с собой Галю…

-Но ведь ты должен был жениться, - нерешительно напомнил я.

-Должен был… Но ни за что! Ты слышишь? – приходя в необычное нервное возбуждение, воскликнул он.

-Ты не заболел? – заботливо осведомился я. – Здесь столько больных, что…

-Пошел ты! – огрызнулся он и сунул мне под нос фотографию. – Смотри…

С фотокарточки на меня смотрела худощавая женщина неопределенных лет с изнуренными глазами.

-Это твоя бабушка?

-Кретин! Это та, на которой меня хотят женить! Ей двадцать шесть, и она давно потеряла надежду выйти замуж… А тут подвернулся я, вернее, мои родители…

-Она, видно, много болела, - заметил я, внимательно разглядывая нареченную моего приятеля. – Или плохо кормили… У них там, в Узбекистане, голод?

-Заткнись! – взмолился Рашид.

Он сам взглянул на карточку и, переборов желание разорвать ее и выбросить, сунул в карман.

-Будешь показывать внукам и приговаривать: это ваша несостоявшаяся бабушка? – понимающе улыбнулся я.

-Помолчи! – он поморщился. – Документы скоро будут готовы. На меня и на… жену…

-Ты поторопился… А если она не согласится?

Он почесал затылок. Потом оживился.

-Но не можем же мы бросить ее! О ней и ее ребенке должен кто-то заботиться… Психолог сказал…

-Не вздумай даже заикнуться о том ненормальном, - предупредил я. – Ты все испортишь. Получится, что мы все делаем из-за Стаса, из сострадания, из жалости… Но не ради нее! А это убьет ее быстрее, чем те таблетки…

-Что же делать? – он в задумчивости оторвал несколько лепестков от моего букета.

-Надо решить. Либо ты женишься на ней как нормальный человек, либо ты предлагаешь фиктивный брак… Это две разные вещи…

-Мда… - промямлил он и оторвал еще пару лепестков.

-А теперь думай…

Он принялся переминаться с ноги на ногу, тяжело вздыхать, то и дело пощипывая мои розы. Потом с сомнением взглянул на меня:

-А ты не обидишься?

-На что?

-Ну… если она предпочтет меня?

-Когда я прохожу мимо загса и оттуда выходят молодожены, мне становится до бешенства больно и обидно, что еще одна невеста выбрала не меня…

-Все смеешься… А мне не до смеха…

-Да, делать предложение – штука нелегкая… Но ничего, говорят, только первые десять раз волнуешься, а потом – ничего – втягиваешься… В общем так, вот тебе цветы, вот дверь… Я посижу здесь… Если через час не выйдешь, я приду на помощь. А теперь иди… Иди, иди… А не то появится твоя престарелая невеста и тебе придется вручать букет ей. А я принес его для иной цели…

Это подействовало. Рашид взял букет и исчез за дверью. Я сел в кресло в полной уверенности, что у них все сладится…



* * *

Не успел я вернуться домой и, включив магнитофон, отдохнуть после трудов праведных, как заявился Женька.

Кудрявый друг мой вошел с крайне озабоченным видом. Я выжидающе смотрел на него, видно было, что его вот-вот прорвет и я услышу что-нибудь новое.

-Анька плачет, - мрачно сообщил он.

-С чего бы это?

-А ты не знаешь! Пашка бросил ее. Бросил, как ненужную вещь. Попользовался и избавился…

-Ты ведь об этом мечтал! – произнес я, поудобнее устраиваясь в кресле. Видимо, получилось у меня чересчур жестоко, потому что Женька захлопал глазами, и я испугался, что он заревет во весь голос. Но обошлось.

-Я не этого хотел, - глухо ответил он, справившись с собой. – Я хотел, чтобы ей было хорошо…

-А ей теперь плохо?

-Ты издеваешься?!

-Даже не пытаюсь… Вдумайся только: Пашка бросил ее после двухмесячного знакомства. Было бы лучше, чтобы он бросил ее через год? Тогда бы ей действительно было плохо. Поплачет и успокоится. И начнет, наконец, думать…

-Над ней все смеются, - сообщил Женька самым трагическим тоном. – Весь курс. Проходу не дают… Она поэтому и на занятия сегодня не пришла… Я звонил, спрашивал… Заходил в общагу… Она переселилась в отдельную комнату… Закрылась там… А девчонки под дверью стоят…

-Ты с ней говорил?

-Так… - он неуверенно взглянул на меня и пожал плечами.

-Договаривай! – приказал я.

-Она просила, чтобы ты зашел… Не знаю, почему…

-Ладно… Говоришь, издеваются?

-Д-да…

-Раньше завидовали… Ну, ладно. Мы их снова заставим. Передохнут от зависти…

-А как?

-Вот тебе деньги… Здесь триста тысяч. Поедешь в любой цветочный магазин и сделаешь заказ… Пока на неделю… Пусть привозят в общагу букет роз. Каждый день, лучше с утра… Понял?

-Понял, - он весь загорелся. – Сказать, чтобы вручали лично?

-Нет… Пусть отдают вахтеру или коменданту… Пусть это видит как можно больше людей… Вот тогда они заткнутся…

Я натянул куртку. Женька все еще стоял на середине комнаты.

-Еще что-нибудь?

-Они должны говорить, от кого цветы?

-Не надо, пусть помучаются… И ты не проболтайся…

-А ты куда?

-Сам же говорил, что Анька в осаде… Пойду, погляжу…

-Слушай… - он замялся. – А если у нее все это затянется? Что ты будешь делать?

-Подобное вышибают подобным, - ответил я. – Я женюсь на ней… Хотя этого не потребуется…



* * *

Опять общага. В вестибюле сидит комендант и мрачно смотрит в телевизор. Откуда-то сверху доносятся крики.

Я поздоровался и спросил, по какому случаю веселье. Она поморщилась:

-Аню парень бросил… А эти идиоты радуются… Я уж их и стыдила, и ругала… Ничего не слушают. Жаль девочку, заклюют…

-Сейчас посмотрим.

Поднимаюсь наверх. На второй этаж. В коридоре дежурят двое парней и несколько девчонок.

-По какому случаю собрание?

-Празднуем развод! – крикнул кто-то из них. Жаль, что в полумраке я не разобрал, кто именно.

-Паша бросил Аню, и Аня громко плачет! – слезливо провыл Рустам – толстый первокурсник с хохолком на голове.

-Наша Аня громко плачет… - хором подхватили девчонки.

-Пошли вон! – рявкнул я.

Они тут же замолчали.

-Даю пять секунд, - продолжал я. – Иначе завтра вы соберете чемоданы и поедете в родные колхозы…

-За что? – пискнул кто-то из девчонок.

-За нарушение правил проживания в общежитии…

Пробка в коридоре моментально рассосалась – снова помогла моя должность председателя профкома, от которой я так отнекивался. Нет худа без добра.

Я подошел к двери и постучал:

-Ань, это я… Открывай…

[Shohrat Romanov]

* * *

Читальный зал университетской библиотеки открывается в девять и работает до пяти. И почти все это время обслуживает только студентов нашего факультета. Как не зайдешь, сидят в основном наши студенты и преподы других факультетов. И те, и другие учатся.

Я пришел в зал после одиннадцати. Взял журнал. Сегодня зарубежная литература, а я до сих пор не прочитал «Черного принца».

Полистал журнал и решил, что с меня хватит. Но тут появилась Алька.

Она ворвалась в зал с таким грозным и решительным видом, что мне стало не по себе. В руках у нее не было ни книги, ни журнала. Поэтому я понял, что явилась она по мою душу. И так как разговаривать с ней, тем более что-то выяснять мне не хотелось, я вскочил и ринулся к выходу. Но она отважно встала на пути, давая понять, что выйду я отсюда только через труп. Или ее, или свой.

Я это понял и с достоинством вернулся на свое место.

Она тут же заняла место напротив и уставилась на меня.

-Ты чего? – спросил я, взглянув на нее и тут же отводя глаза.

-Говорят, ты собираешься жениться? – с деланной беззаботностью спросила она.

Черт! Откуда она-то знает? Я ведь о Галке никому не рассказывал.

-Это так?

Я пожал плечами

-Никого лучше не нашел?

-О вкусах не спорят…

А она с поразительной настойчивостью продолжала допытываться:

-Что в ней хорошего? Она ведь совсем ребенок…

-Я не могу ее бросить,- буркнул я. – Она беременна…

-Уже?

-Почему уже?

-Когда же вы успели?

-Это не мой ребенок, - ответил я, только для того, чтобы поскорее отделаться от нее, проклиная внутри себя все и вся. Что я им всем сделал? В чем провинился?

-Значит, это Пашкин? - уточняя, спросила она.

-Пашкин? – до меня только-только дошел смысл ее слов. Надо же было так опростоволоситься! Теперь по факультету пойдут слухи, что Аня беременна…

-А чей еще! Или Анька встречалась еще с кем-то?

В ее голосе было столько яда, презрения и насмешки, что меня передернуло.

-А теперь она переключилась на тебя?

-С чего ты взяла?

-Ты же сегодня ночевал у нее?

-Кто тебе сказал?

-Люди…

Тут мне стало тошно до того, что охватило полное безразличие. Пусть говорит, что хочет; пусть думает, что хочет; а я буду молчать. И улыбаться. Вот так: напускаю на себя самый равнодушный вид и улыбаюсь. Алька, увидев мою улыбку, вскочила и убежала.

Надо ведь, какие глазастые. Все-то они видят. Да не все знают. Да и откуда им знать, что всю эту ночь мне пришлось дежурить у Аньки. У нее была самая настоящая истерика. И только после того, как я заставил ее выпить целый пузырек валерьянки, она успокоилась и уснула, сжимая мою руку…

В зал вошли две девчонки. Из тех, кто вчера осаждал Анькину комнату. Увидев меня, она осторожненько поздоровались и забились в угол. И пошли шептаться. Зато акустика в зале просто великолепная. И из тревожного, прерывающегося шепота я узнал, что мой план с цветами удался. Теперь целую неделю весь факультет будет сходить с ума, теряясь в догадках… Нате вам, кушайте на здоровье…


* * *

Наступил день премьеры.

С самого утра по распоряжению ректора аудитория №75 освобождена от занятий. Спектакль назначен на 16:00, но уже с девяти утра идут всевозможные приготовления. Расставляются декорации, украшаются облезлые стены. Хотя лично я – против. На фоне этих жалких картинок, занавесок и зеркал и актеры выглядят мало убедительно. И служат как бы приложением к интерьеру. А должно быть наоборот.

Около двенадцати состоялся последний прогон. Но это уже так, для очистки совести. Никто и не собирается играть всерьез. Все готовятся к самому спектаклю.

А мне еще работать и работать. Нет хуже должности, чем помощник режиссера. Сам мастер сядет в зале и будет с благоговением созерцать дело рук своих, а помощник будет суетиться, готовить актеров, напоминать порядок картин, руководить музыкальным оформлением, уговаривать, приказывать, материть вполголоса…

Пашка в самом радужном настроении, то и дело выскакивает в коридор посмотреть, не пришла ли Танька. Женька суетится у двери, пытаясь повесить занавеску, а Аня, в уголке, уставилась в текст. Обо всех житейских передрягах забыли. Все милы, очаровательны и любезны друг с другом. Все – одна дружная семья. Это завтра Пашка и Анька будут избегать друг друга, а Женька переходить от одного к другому с хмурым видом. А сегодня – до спектакля, во время него и после – единство и сплочение. Вся энергия – плохая и хорошая – выплеснется на сцене.

Сам я чувствую себя неважно. Блуждаю, словно в тумане, и не могу сосредоточиться. Это понятно и легко объяснимо. И я знаю, что все чувствуют себя примерно так же.

За приготовлениями прошло еще часа два. Потом все спустились в столовую, поели с грехом пополам. Кофе никто не пил. Нервы и так на пределе. Зато за пять минут до спектакля по кругу пойдет бутылка водки и каждый сделает по два-три глотка - все: и пьющие и непьющие.

С половины четвертого потянулись зрители, и через десять минут зал был заполнен до отказа. Аудитория, рассчитанная на сто пятьдесят человек, вместила двести пятьдесят. Но это все, предел. Тех, кто опоздал, выпроваживают дежурные. Все готово. И через четверть часа началось…


* * *

Около шести часов спектакль закончился. И публика нахлынула на нас, грозя задавить, утопить в волне самых добрых чувств и пожеланий.

Вон Женька – окружен толпой однокурсниц, - галантно принимает поздравления.

Аня – с большим букетом цветов, - веселая и уставшая.

Там, в зале, однокурсники и друзья качают Пашку, под одобрительные крики и аплодисменты.

Режиссер – с представителями ректората, российского посольства и министерства культуры…

Я потихонечку проскальзываю между всеми островками и пытаюсь незаметно скрыться. Но путь преграждают преподаватели:

-Вы – наша звезда! За последние двадцать лет не было у нас еще такого студента…

Приятно, ничего не скажешь, но звездой я быть не хочу. Мне бы найти сейчас укромное местечко и отлежаться на дне. А тут еще Линка! Бросается на шею:

-Ты был лучше всех! Можно, я тебя поцелую?

И осыпает меня, как сказал поэт «жгучими лобзаниями». А по коридору приближается еще одна группа поклонниц… И я скрываюсь в аудитории. Благо, что она закрывается изнутри.

Сижу у окна, курю и отдыхаю. Просто отдыхаю. Ощущение полета исчезло, осталась пустота и страшная усталость. А самое тяжелое еще впереди. Завтра. Завтрашний день будет как в тумане. И так будет, пока не восстановятся силы…

В дверь стучат. Это свои.

Открываю: на пороге Пашка и Женька. Потом подтягиваются и остальные. А через час, когда эмоции немного улягутся, мы часа на три засядем в редакции и выпьем неимоверное количество спиртного – для разрядки. Тем все и закончится…


* * *

Отшумели сценические баталии. Прошел похмельный синдром. И вот я уже сижу на семинаре по истории русской литературы, и вся аудитория обсуждает вопрос: был ли лириком Маяковский, или это только глашатай революции?

Почти все убеждены: лириком Маяковский не был. Что это был человек, выкованный из бронзы, как и его стихи.

Как будто поэт не имеет права во что-то верить!

Как будто революционер не может чувствовать!

Преподаватель – Людмила Алексеевна – дает возможность высказаться всем, загадочно улыбаясь. Потом заводит разговор о том, что не умеем мы, вообще люди, распознавать внутреннюю сущность людей. Девчонки, конечно, закричали, что умеют, что психологию они проходили.

-Хорошо, - Людмила Алексеевна снова загадочно улыбается и останавливает взгляд на мне. – Вот вам тест. Допустим, что я не знаю этого человека. Дайте ему характеристику…

В аудитории напряженное молчание. Потом поднимается рука. Это Ленка. Неглупая девчонка, но чересчур озабочена одним обстоятельством – она из Мары, а ей так хочется остаться в столице.

-Давай, Лена…

Та долго смотрит на меня, потом начинает:

-Человек, сидящий перед вами, очень умен, уравновешен. По натуре своей – циник и пессимист. По темпераменту – холерик. Ярко выраженный индивидуалист. Не имеет ни малейшего понятия о дружбе, любви. Все и всегда готов высмеять и раскритиковать…

-Пока достаточно, - поднимает руку Людмила Алексеевна, обращается ко мне:

-Слово за вами, подсудимый! Всем известно, что вы пишете стихи… продемонстрируйте…

Я пожал плечами, встал и громко, но довольно-таки скверно прочел свой «Антиидеал»:

Ты так прекрасна и стройна…

Молю: не будь со мною строга!

Ты независима, вольна,

Хоть и немного кривонога.



Царить приехала ты к нам –

Такая остренькая штучка…

Тебе царить, прости, я дам,

Наверно только на толкучке…



Язык твой так богат и щедр


Я замолчал. Девчонки торжествующе завыли:

-Мы же вам говорили!

Людмила Алексеевна поднимает руку, призывая к тишине, и начинает нараспев читать:

Мой конец никого не заденет!

Так и должно: кто я такой?

Только клен на аллее оденет

Свой парадный костюм золотой.

Зашуршат, осыпаяся, листья,

Заискрится лучами рассвет,

И над городом вдруг заструится

Перламутровый траурный свет…

Аудитория внимала стихам в глубоком молчании. И даже я не сразу признал свою «Меланхолию». А Людмила Алексеевна очень любит это стихотворение. Я его подарил ей около года назад.

-Ну-с, господа литераторы, - улыбнулась она, - что вы скажете об авторе этого стихотворения, вот так, только по тексту?

Поднимается Линка и рассудительно раскладывает по полочкам:

-Автор этого стихотворения – лирик. Скорее всего, меланхолик по темпераменту. Стихотворение написано, очевидно, в минуту глубоких философских размышлений. У него богатое эмоциональное восприятие… Возможно, он… у него несчастная любовь…

Людмила Алексеевна хитро подмигивает мне и говорит:

-Ну вот, товарищ подсудимый, мы и сняли с вас все покровы. Оказывается, вы не только меланхолик, и склонны к философским размышлениям, но еще и способны влюбиться!

Взорвись в аудитории бомба, она произвела бы меньший эффект, нежели этот короткий тезис, который вывела Людмила Алексеевна из характеристике данной мне.

-Так это он?! – воскликнул кто-то.

-Он, - кивнула Людмила Алексеевна. – И если бы вы были чуточку повнимательнее, то заметили бы, что под маской циника и скептика скрывается совершенно иной человек…

-Это он-то? – недоверчиво спросила Ленка.

-Он самый… И если бы вы, Елена Батьковна, поменьше интересовались дискотеками, барами и прочими увеселительными заведениями, вы бы и раньше смогли познакомиться с этим человеком…

Я не выдержал – встал, отвесил шутовской поклон и сел на место. Аудитория безмолвствовала…

[Shohrat Romanov]

* * *

Накануне дня независимости мы ждем обещанную повышенную стипендию. И сегодня старосты сообщили, что стипендия есть, и вот уже второй час сидят в деканате, пересчитывая деньги. А мы ждем.

Я вышел во двор, сел на скамейку, но закурить не решился – приказ ректора висит на каждом шагу: «… за курение на территории университета – немедленное отчисление…»

Подошел Женька. Мы разговорились, не касаясь главной проблемы – Аньки. К тому же, по-моему, Женька заметно охладел к ней. Почему – не знаю.

Мимо вдруг продефилировала пара. Раскрываю глаза пошире и вижу: Алька с каким-то парнем нарочито медленно вышагивают по дорожке, держась за руки. Потом занимают скамейку напротив. Парень рассказывает что-то, а Алька заразительно хохочет. Это продолжается минут пять. Потом Алька оказывается у него на коленях, и они о чем-то нежно воркуют.

Но тут все меняется. Появляется Аня и подходит ко мне. Женька, пробурчав что-то, под каким-то предлогом тут же исчез.

-Как хорошо, что я тебя встретила…

Голос ее грустен, но глаза смотрят приветливо.

-Я сегодня еду домой… На месяц… Заболела мама… Быть может, я там все забуду…

-Поезжай, - киваю я. – Веди себя хорошо, не балуйся…И передай маме, что болеть – вредно для здоровья…

Она смеется. Потом сует мне какую-то записку и убегает.

«Милый, родной, спасибо тебе! Я и не знала, что ты такой добрый, нежный и заботливый. За это время ты стал для меня самым близким человеком на свете. Мне тебя будет очень не хватать. Напиши мне, пожалуйста. Мой адрес…»

Я свернул записку, сунул в карман и поднял глаза – Алька оставила своего парня. Она стоит на аллее и не сводит с меня испуганного взгляда. А ее парень все еще сидит на скамейке и растерянно улыбается. И над ним уже хохочут наши девчонки…



* * *

Наступил день моего рождения. Очередной. Необязательный.

Не успел еще проснуться – принесли телеграмму. «Поздравляю днем рождения тчк Желаю всего самого наилучшего тчк Целую зпт Аня». И откуда только узнала?

Поздравляют родные. Поздравляют соседи. Знакомые. Потом разошлись – в календаре мой день рождения почему-то не отмечен. День как день – рабочий, будничный.

Перед тем, как выйти из дома, долго стоял перед часами и следил за неумолимой стрелкой часов. Они идут. И все им нипочем. Равнодушно отсчитывают секунды, минуты, часы… И человек рядом с ними – недолговечное соединение органических и минеральных веществ. Хотя, все относительно. Ведь помнят, любят, чтят и уважают иных людей, которых давным-давно нет… Но это вопрос из высшей философии. Это не для меня. Я не умею думать, мыслить и размышлять. Чувства – вот чем я руководствуюсь всегда и везде, хотя и стараюсь этого не показывать. Но уж если показал – тогда держись! Всем чертям тошно станет. «Любить так любить, гулять так гулять, стрелять так стрелять…» Розенбаума я не очень перевариваю, но эти строчки по мне.

Внезапно очень захотелось выпить пива. И я отправился за пивом.

Около магазина, где я всегда отовариваюсь, притулилась ветхая старушка. Перед ней ведерко с цветами.

-Купи, милый… - бормочет она.

Почему бы и нет? Достаю деньги и скупаю у нее все цветы – надо же как-то отметить свой день рождения!

Всю дорогу от дома до универа раздаю цветы налево и направо. Люди косятся на меня как на сумасшедшего, но цветы берут охотно. Три цветочка я донес-таки до университета и поставил в редакции, набрав в хрустальный кувшин воды.

День как-то не клеился. Плюнув на все, всю первую пару просидел в редакции, правя заметки и статьи чрезмерно словоохотливых корреспондентов. Заметок было много – около двадцати. Надо было восемь подготовить для октябрьского номера, а остальные отложить на потом.

Пишут об одном и том же: выставки, конкурсы, центры, мероприятия. И пишут-то одними и теми же словами. И газета в итоге получается скучной, серой, нудной как зубная боль. Приходится переделывать статью за статьей, разнообразя стили. Благодаря этому в конце года будет семинар: как хорошо стали писать наши студенты, какое разнообразие жанров и стилей, какие они все-таки таланты! А потом еще изберут лучшего журналиста года!

Закрываю редакцию и плетусь в деканат. Замдекана – молодой отутюженный парень приветствует меня и спрашивает: за каким чертом я приперся да еще во время занятий? Я объясняю, что очень устал, что у меня сегодня день рождения, что мне надо идти…

-Зачем же тогда вообще пришел?! – восклицает он. Потом спохватывается, жмет руку: - Поздравляю! Желаю всего-всего… Иди домой, празднуй… но много не пей!

-Спасибо!

Выхожу из деканата. Теперь я свободен. Но идти домой не хочу. Поеду-ка я к Пашке. У него занятия с утра, он должен быть дома…



* * *

Пашка был дома. Мрачно сидел перед компьютером и что-то напевал.

Увидев меня, он просто поднял в знак приветствия руку и снова уткнулся в экран.

-Срочная работа? – спросил я, плюхаясь на диван.

Он буркнул в ответ что-то неопределенное.

-Пойдем, сходим куда-нибудь, - предложил я.

Обычно такие предложения исходили от него. И он удивился.

-С чего это вдруг?

-У меня сегодня день рождения! – пояснил я.

Надо было видеть, как он подпрыгнул.

-И молчал?! Разве так поступают настоящие друзья?

-Поступают, - ответил я, - иногда…

-Куда идем? – спросил он, стремительно одеваясь.

-Куда-нибудь… Но только… без женского общества…

Он остановился и тяжело вздохнул. Потом накинулся на меня с упреками:

-И за что ты их так ненавидишь? Что они тебе плохого сделали?

Я пожал плечами, но промолчал.

-Тогда, - Пашка почесал затылок. – Тогда я созвонюсь с пацанами… Забуримся в какой-нибудь бар… А потом поедем в «Мальборо»…

-Идет…

Он кинулся к телефону, а я принялся листать какой-то журнал. Так прошло минут десять. Пашка появился сосредоточенный и торжественный.

-Едем! Через полчаса все соберутся у Максата. Посидим пару часиков, а там – посмотрим…

-Поехали, - согласился я, отбрасывая журнал. – И захвати гитару…



* * *

Сборы у Максата стали для нас довольно привычным явлением. А чем нам еще заниматься? Заняться спортом? Ходить на дискотеки? На концерты? Ни одно из этих мероприятий не дает ровно никакой пищи ни душе, ни уму. Это просто способ убить время, не более того. А здесь, в огромной пятикомнатной квартире, мы сами себе хозяева. И ни до чего нам больше дела нет.

Дверь открыл сам Максат – коротконогий крепыш, недавно вернувшийся из армии, с темным ежиком не отросших еще волос. Работает он в какой-то солидной компании охранником, чем весьма гордится.

-Какие люди! – вопит он радостно, и голос его эхом разносится по всем девяти этажам. – Входите!

Мы вошли. И уже из передней я слышу треньканье гитары и девичьи голоса. Я толкнул Пашку:

-Я же тебя просил…

-Здесь только Лера, Саша и Шемшат.

Шемшат – родная сестра Максата. Она-то и хозяйничает в этом доме. А родители купили себе участок где-то под Геок-Тепе, построили дом и живут там.

Лерка и Сашка – веселые, бесшабашные девчонки, неотъемлемая часть всей компании. Они все вместе росли, вместе бегали в одну школу. Только я один – чужак.

Мы проходим на веранду. Здесь ждет накрытый стол и веселое сборище.

-А вот и именинник!

-Поздравляем!

Девчонки вручают мне цветы, стеклянное ружье, наполненное каким-то рубиновым напитком. Оперативно работают.

-Садитесь за стол! – пригласила Шемшат, улыбаясь.

Мы рассаживаемся вокруг низенького столика: девчонки на диване, кто-то на стулья, кто-то садится прямо на пол.

-Тост! – Максат схватил рюмку, но Лера – смуглая, синеглазая и улыбающаяся, - перехватила инициативу.

-Предоставляю слово… себе! Мы поздравляем тебя от всего сердца… Желаем… Наверное, яркого солнца, чистого неба, прозрачных звезд… И немного тепла… За тебя!

Зазвенели рюмки, застучали вилки и ложки… Кто-то, кажется, Толик – напарник Максата, - зачерпнул ложкой салат, но пока донес до своей тарелки – на ней ничего не осталось, все рассыпалось по тарелкам соседей.

-Спасибо! – буркнул Пашка, когда солидная порция салата плюхнулась ему в тарелку.

-Не за что! – огорченно пробормотал Толик, с тоской глядя на то, как стремительно пустеет чашка с салатом.

-Между прочим, - заявил Владик – однокурсник Пашки, - это не все подарки… Мы хотели преподнести тебе еще один, но ничего у нас не получилось…

-Тихо! – с притворным ужасом воскликнул Толик. Все замолчали и уставились на него.

-Здесь женщины! – закончил Толик, с упреком глядя на Владика. – Нельзя же при них…

Все расхохотались. Максат, пивший из стакана «колу», издал булькающий звук и чуть не захлебнулся.

-Так что это должен был быть за подарок? – поинтересовался Пашка.

Девчонки переглянулись и рассмеялись.

-Не хотите говорить – не надо! - надулся Пашка.

-Никакого секрета нет, - ответила Саша, откидываясь назад. – Просто… Мы решили пригласить сюда какую-нибудь девчонку, чтобы исполнила для новорожденного стриптиз…

-Вот это да!

-Но ни одна из всех известных нам шлюх в округе не согласилась… Все возмущались только…

-Странные, - заметил Владик, - скакать по постелям не стыдно, а здесь застеснялись…

-Может вы сами? – Пашка прищурился и хитровато взглянул на Леру. – Все свои…

Лера, смеясь, треснула его ложкой по лбу.

-А вообще хорошо, что подарка не получилось, - заявил Пашка, потирая лоб. – Иначе мы бы испортили весь день рождения! Именинник у нас человек интересный… Ему могло и не понравиться…. Учится на таком факультете, а живет как монах-отшельник…

-Тебя бы в мою шкуру! – пробурчал я.

-Хотел бы я побывать в твоей шкуре, - ответил Пашка, - только бы понять, что ты за человек…

Шемшат ласково улыбнулась мне и наложила в мою тарелку всего понемногу.

-Это ведь надо! – воскликнул Максат. – За родным братом так не ухаживает!

-Ты всего лишь брат! – отозвался Толик.

-Да! – подхватила Лера и, взяв бутылку, наполнила мой стакан. – А мы любим все необычное…

-Слово предоставляется новорожденному! – провозгласил Владик.

-Почитай стихи! – попросила Шемшат.

-Свои, - присоединилась Саша. – Или, как хочешь…

Я встал. Что бы такое им прочитать? Из своего ничего читать не хотелось. Прочту-ка Лермонтова…

Наедине с тобою, брат,

Хотел бы я побыть:

На свете мало, говорят,

Мне остается жить…



…Знакомая была одна…

Как вспомню, как давно

Расстались… Обо мне она

Не вспомнит все равно!



Ты расскажи всю правду ей,

Пустого сердца не жалей;

Пускай она поплачет –

Ей ничего не значит…

-Здорово! – заключил Владик и поднял стакан. – За то, чтобы и о нас помнили…

[Shohrat Romanov]

* * *

В «Мальборо» немноголюдно. Во-первых: холодно, а горячительных напитков здесь не подают, во-вторых: занятия в универе закончились.

Мы сдвинули два столика, заказали кофе. Владик сразу же начал заигрывать с длинноногой официанткой. Она сразу же отшила его.

-Женщины, настоящие женщины, любят вино, цветы и стихи! – авторитетно заявил Пашка. И они засели за сочинение лирического послания, используя салфетку вместо надушенного листка цветной бумаги.

Девчонки уставились в телевизор, а мы с Максатом и Толиком решили сходить в «комок» и взять бутылку коньяка. Кофе с коньяком – чем плохо?

Пока продавец искал под прилавком бутылку, я отошел к соседнему ларьку, чтобы купить пластиковые стаканчики.

Здесь уже ошивался какой-то парень. Сначала он недовольно посторонился, а потом принялся внимательно разглядывать меня.

Я взял стаканчики и собрался было уходить, но он остановил меня вопросом, и вопросом оригинальным:

-Это ты?

Я удивленно посмотрел на него и ответил на заданный вопрос:

-Я…

В следующее мгновение он меня ударил! Стаканчики полетели на землю. Я потер челюсть и спросил, тоже довольно-таки оригинально:

-За что?

-За все! – он размахнулся во второй раз, но я уклонился и поспешил сообщить:

-За все я не отвечаю…. Есть вышестоящие инстанции…

А он уже снова намахивается! Но тут подскочили Максат и Толик и, не вдаваясь в подробности нашей беседы, так отметелили моего странного знакомого, что он уже не мог самостоятельно передвигаться и внятно отвечать на вопросы. К тому же оказалось, что он здорово пьян.

Толик предложил оставить его здесь же, авось кто-нибудь подберет. Но Максат проявил больше человеколюбия:

-Холодно… Простудится еще! Давай возьмем его с собой…

Мы перенесли нашего собеседника в кафе и усадили за столик.

-Это еще кто? – спросил Владик, отрываясь от поэтических опытов.

-Так, знакомый, - ответил Толик. – Встретились у киоска, разговорились… Пригласили…

Наш «знакомый» качнулся и стукнулся лбом о столик.

-Что это с ним? – всполошились девчонки. – Ему плохо?

-Ему хорошо, - ответил Максат, возвращая «знакомого» в исходное положение. – Он без сознания…

-Почему?

Пришлось объяснять, как и что.

-Нажрется и ходит, - с досадой проговорила Саша.

-Да, - поддержала подругу Лера, - а потом отдувайся за него.

Парень постепенно приходил в себя.

Когда он открыл глаза и обвел нас более или менее осмысленным взглядом, Толик встряхнул его и спросил:

-Але, ты кто?

Тот качнулся и уставился на меня. Потом спросил грозно:

-Это ты?!

Все расхохотались.

-А кто же еще? – спросил я.

-Все равно я тебя убью! – четко, по слогам выговорил он.

-Это за что же?

-За… Алю…

Тут меня осенило! Это ведь тот парень, с которым Алька прогуливалась по университетскому двору.

-А я тут при чем?

-Я люблю ее, - угрюмо проворчал он, трогая пальцем разбитую губу и косясь на Толика – это он случайно попал кулаком в лицо.

-Ты ее любишь, - согласился Максат, - а мы-то при чем? Чего ты в драку лезешь?

-А она меня не любит, - мрачно ответил парень. – Она любит его! – он кивнул на меня.

-Слушай, как тебя зовут? – спросил я.

-Костя…

-Вот что, Костя…

-Какая будет рифма к слову «солнце»? – хором спросили Пашка и Владик, продолжавшие творить и собравшие уже салфетки со всех столиков.

-Червонцы! – ответил я наугад, и продолжал: - Вот что, Костя… Ты ее любишь, а она тебя нет… Сделай так, чтобы полюбила… Она у нас такая… любит что-нибудь выдающееся… Построй для нее город, вырасти сад, дари каждый день стихи, цветы… И все нормализуется… А мы, если хочешь, поможем тебе…

-Конечно поможем, - пыхтя, подтвердил Пашка. – Вот только закончим с Владиком и возьмемся за Костика…

Он подозвал вторую официантку, вручил ей сложенную салфетку и что-то быстро объяснил, указывая на Владика. Официантка кивнула и ушла. Над столиками повисло молчание.

Через минуту появилась та, которая вдохновила наших друзей на стихи. Она приблизилась, с усмешкой бросила салфетку на стол и влепила Владику пощечину. А потом – убежала.

-За что? – ошеломленно спросил «поэт».

Я взял салфетку – на ней коряво и с ошибками было выведено:

«Приходи скорее, мое солнце,

Забирай скорей мои червонцы!»

-И это все? – спросил я.

-А что еще? – огрызнулся Владик. – Поэму, что ли, писать?

-За свою лень и пострадал! – вставил Толик.

-И за ошибки…

Подошла вторая официантка и тихо, с упреком произнесла:

-Пожалуйста, уходите…

-Ваша подруга плохо воспитана! – сердито заявил Пашка. – За что она дала по физиономии нашему другу? Стихи не понравились? Где она? Я ей сейчас…

-Марина плачет, - ответила девушка и отошла.

Мы переглянулись. Саша с громким стуком поставила на столик чашку: - Доигрались?

Лера что-то пробурчала. Шемшат с укором смотрела на провинившихся.

-Ладно, - решился Владик. – Пойду извиняться…

-И ты, Паш, ступай, - напутствовала Лера. – Ты тоже поучаствовал…

Пашка взглянул на меня:

-Идем и ты… Червонцы ты придумал…

Втроем мы приплелись к будке. Девушка сидела в углу и действительно плакала. Пашка огляделся и, шепнув: я сейчас, - куда-то испарился. Через минуту появился. С цветами.

-Хорошая привычка, - заметил он нам, - каждую неделю высаживать новые цветы…

Мы открыли дверь и вошли…

А через десять минут девушка сидела с нами за столиком и весело смеялась. И на коленях у нее лежал большой букет цветов…



* * *

Воскресенье. День неплохой, если, конечно, знаешь, чем заняться. Иначе пролетит он серым туманом и не оставит ровным счетом ничего.

Но сегодня я знаю, чем займусь. Для начала поеду в общагу, а затем к Людмиле Алексеевне. Она вместе с нашим режиссером решила устроить вечеринку для всех актеров труппы.

Общага мирно дремлет. Не видно студентов. Только вахтерша мается перед дверью и в тысячный раз перечитывает «Правила проживания» и список студентов, проживающих в общежитии и обязанных эти самые правила соблюдать. А на столе у нее огромный букет роз.

-Праздник какой-то? – спрашиваю у вахтерши.

-Нет, - зевает она. – Это какой-то миллионер нашей Ане каждое утро присылает. Пока Ани не было и цветов не было. А приехала – снова появились…

-Значит, Аня здесь?

-Здесь, где же ей быть!

Так, а я не знал. А Женька, видимо, знает.

Поднимаюсь на этаж и стучусь в Анькину дверь. Проходит минута… другая… Дверь неохотно открывается. Аня – в самом затрапезном виде стоит на пороге и платочком торопливо уничтожает на лице следы переживаний.

-Привет…

-Ой, здравствуй! – растерянно произнесла она, уткнулась мне в грудь и заплакала.

Пришла пора растеряться мне.

-Ну… чего ты?

Вхожу вместе с ней, закрываю дверь. Она подняла глаза и улыбнулась.

-Как хорошо, что ты пришел…

Я обвел взглядом комнату – кровать, столик, два стула. И повсюду розы, розы, розы…

-Откуда столько цветов?

-Не знаю, - пожала плечами она. – Кто-то каждое утро присылает…

-Кстати, - словно бы вдруг вспомнил я, - внизу, у вахтерши еще один букет…

-Да? – она стремительно выскочила из комнаты.

«С ней все будет в порядке!» - самодовольно констатировал я про себя. – «У нее появилась надежда. А раз есть надежда – пройден самый тяжелый этап!» Но тут мое самодовольство испарилось, потому что я вдруг мрачно подумал, уж не думает ли она, что цветы шлет ей Пашка? Как бы от такой надежды не стало еще хуже. И как я об этом сразу не подумал?

Она вернулась через минуту и внесла букет. Но он мне не понравился. Бутоны уже распустились, и готовы вот-вот осыпаться.

«Вот гады! – подумал я. – Обещали же самые свежие…»

-Что? – спросила она, оборачиваясь.

Я понял, что думал вслух. Надо же так опростоволоситься! Бездарность! Кретин!

-Это был ты! – воскликнула она, неизвестно чему обрадовавшись.

Пришлось сознаться.

-Спасибо…

-Не за что… А теперь расскажи, чего ты ревела?

Она отвернулась. Долго размещала букет в банке. Потом поставила его на окно.

-Что ты молчишь?

-Ты знаешь, что Людмила Алексеевна собирает сегодня всех?

-Знаю. В два часа.

-Так вот, я не пойду!

-Почему?

-Потому что… Потому что он будет там… Потому что все будут относиться ко мне как к больной… А я этого не хочу!

Только истерики мне сейчас не хватало. И я улыбнулся. Заметив ее, она умолкла. Спросила:

-Чего ты смеешься? Надо мной?

-А что, уже и улыбнуться нельзя? Что с того, что он будет там? Ты же придешь не к нему… И не с ним… Ты пойдешь со мной… И не спорь! Пойдешь! И никто не посмеет не то что улыбнуться, косо посмотреть никто не решится…

Кажется, она мне поверила.

-Что еще? – спросил я, заметив тень на ее лице.

Она снова долго молчала. Потом созналась, краснея:

-По факультету ходят слухи, что я беременна…

-Подумаешь! – воскликнул я. – Про меня тоже невесть что болтают. Пусть болтают…

-Они говорят, что я беременна от тебя…

-Ну и ладно, значит будем изображать счастливую супружескую пару…. Кстати, кто болтает?

Она назвала несколько имен. Я их запомнил. С ними поговорю потом, попозже. Взглянул на часы – скоро двенадцать.

-Собирайся, - кивнул я. – А я пойду, покурю… Чтобы через час была готова… Ясно?

-Хорошо, - улыбнулась она. – А может, никуда не пойдем? Обойдемся?

-Ни за что! Тогда решат, что мы слабые, трусливые, что мы изолировались от мира… Мы должны быть там!

-Слушаю и повинуюсь! – склонилась она.

-Тогда действуй…

[Shohrat Romanov]

* * *

Мы пришли, когда нас уже перестали ждать. Только этим я могу объяснить радость, удивление и некоторую настороженность, которыми нас встретили. Были здесь несколько преподов, Пашка с Танькой, Женька с какой-то элегантной девицей и еще несколько человек из нашей труппы.

-Итак, - произнесла Людмила Алексеевна, - вы как всегда оригинальны и сногсшибательны… Скажите, как вам удалось очаровать самую красивую девушку факультета?

-Очень просто, - пожал плечами я, подмигивая Ане. – Мне было скучно, ей тоже… Я ей сказал: пошли? Она согласилась…

-Ответ достойный только тебя! – кивнула Людмила Алексеевна. – Ничего другого я от тебя и не ожидала… Аня, что ты нашла в этом скептике?

Анька молча взяла меня под руку и горда вскинула головку. Пашка, внимательно наблюдавший за нами, кривенько усмехнулся.

-Присаживайтесь, - захлопотала хозяйка. – Пора приступить к тому, ради чего мы собрались… Мужчины, разливайте вино!

За столом нас с Аней разделили. Меня усадили на диван, а ее напротив. Это даже лучше: можно переговариваться глазами, не привлекая внимания.

Поначалу веселья не получалось. Все чувствовали себя неудобно и неуютно. Пашка тихо о чем-то разговаривал с Татьяной, которая не сводила горящего взгляда с Ани. Женька, который изменил свое отношение к Ане и, помогая мне, не упускал возможности позлословить на ее счет, осыпал знаками внимания свою спутницу – тоненькую блондинку с ярко накрашенными губами. Преподы беседовали между собой. Остальные – с первого и второго курсов - деликатно и стеснительно помалкивали.

После двух довольно-таки вялых тостов, завелся, наконец, наш режиссер – маленький старичок с редкой шевелюрой. Выпив подряд два бокала вина, он принялся за поэтов «серебряного века», и показалось вдруг, что с нами за столом оказались Мандельштам, Пастернак, Блок, Северянин… Цветы, природа России, женщины конца 19 века проносилась над нами чарующими, воздушными образами. В конце концов, режиссер до того разошелся, что встал на колени перед Людмилой Алексеевной и принялся читать Блока, «Стихи о Прекрасной Даме». А я, как обычно, вставлял ироничные замечания.

-Вот так всегда! – пожаловалась Людмила Алексеевна, смеясь. – Мастер читает стихи, поднимает к небесам, а его ученик стоит неподалеку и держит, не дает оторваться от земли: куда вы, разобьетесь!

Смех. Шутки.

-Ангел белый и ангел черный! – сострил кто-то.

Дочь Людмилы Алексеевны – Оля, которой все наши разговоры о литературе и о стихах были чужды и непонятны, вышла в соседнюю комнату и включила музыку.

Несколько человек – случайные, собственно, люди в нашем обществе, отправились танцевать.

Рядом со мной освободилось место, и Аня тут же перебралась ко мне. А поток шуток в мой адрес не прекращался.

-Скептик… Циник… Пессимист…

И все такое, в том же духе. Я отвечал. Потом прочитал «Молитву» Саши Черного. Потом что-то еще сатирическое. Нападки и остроты летели со всех сторон. А я отбивался. И Аня все ближе придвигалась ко мне, как бы желая защитить меня, но, не зная, как.

Опытный слух хозяйки уловил момент, когда шутливая перебранка уже грозила превратиться в скандал, и она остановила словоизлияния.

-Не надо обижаться! – сказала она мне. – Мы тебя очень любим. И знаем, какой ты на самом деле. Только не хочешь признаваться…

-Какой же? – поинтересовался я, чтобы перевести дух. Я и не думал обижаться. У каждой игры свои правила. А чтобы обидеть меня нужно нечто иное…

-Какой? А вот мы сейчас с Аней скажем…Внимательный, бесконечно добрый, нежный, заботливый…

-Ну, уж прямо-таки… - попытался возражать я.

-Нужны доказательства? – Людмила Алексеевна улыбнулась. – Сейчас поставим кассету…

Когда-то я записал несколько кассет со своими стихами и раздарил. Вот она и…

-Не надо! – серьезно попросил я.

Разговор переключился на другие темы. И Пашка незаметно сделал мне знак: мол, пойдем, покурим…

Мы вышли на балкон. Закурили. И он сразу же набросился на меня:

-Значит так, да? Такой ты друг? Ты на чьей стороне?

-На своей! – ответил я. – Да что с тобой?

-Неужели не понял? Сейчас я выгляжу в их глазах бессердечной скотиной, дураком…

-Я тебе давно об этом сказал…

Он чуть не кинулся на меня.

-Значит, эта девка тебе дороже?

-Она не девка! Нечего на меня наседать! Ты слишком поздно опомнился и задумался о своей репутации…

-И… и это ты мне? – он уже задыхался от бешенства. – Ты это подстроил специально! Она ведь тебе не нужна! Та сам… сам просто поиграешь и…

-Ты сам все это подстроил. А я только пытаюсь поправить то, что ты после себя оставил. Да, я не люблю ее, мне она не нужна!

-А я ведь считал тебя своим другом…

-А теперь? – спросил я.

Он молчал.

-Значит, у нас разные понятия о дружбе! – заключил я и отшвырнул окурок.

-Погоди, - сдавленно произнес он, - это правда, что она беременна?

-Нет, - улыбнулся я.

-Точно?

-Абсолютно…

-Слава Богу… А я уж думал…

-Испугался? – презрительно улыбнулся я.

-Я ничего не боюсь! – заявил он высокопарно. – Просто, как порядочный человек, я не смог бы ее оставить в такой ситуации…

Порядочный человек! Сильно сказано. Я молча развернулся и ушел.

В прихожей остановился – собака Людмилы Алексеевны – черная сука неопределенной породы – лежала на пороге и жалобно повизгивала. Я почесал ее за ухом и собака перевернулась на спину, похрюкивая от удовольствия.

-Что-то они задерживаются, - услышал я голос Женьки, донесшийся из комнаты.

-И что ты нашла в нем? – шутливо спросила Людмила Алексеевна. – Неужели ты думаешь, что у вас что-то получится? Не боишься, что повторится история с Павлом?

-А она еще кого-нибудь найдет! – встрял Женька.

-Но не тебя! – неожиданно резко ответила Аня:

-В его лице – я рыцарству верна,

Всем им – кто жил и умирал без страха;

Такие в роковые времена

Слагают стансы и идут на плаху…

Я не сразу понял что это был голос Ани.

-Ну, смотри… Дело твое. Только учти, любить таких людей очень сложно. Только если он впустит тебя в свой мир…

Я вошел в комнату и все, почувствовав неловкость, заговорили о другом…

[Shohrat Romanov]

* * *

Мы вернулись в общагу после одиннадцати. Естественно, двери были уже закрыты. Но нам их открыли. Вахтерша деликатно пожурила за поздний приход и укрылась в своей каморке.

Аня была весела и радостна. Всю дорогу я рассказывал ей бесконечное количество анекдотов и всевозможных историй, а она звонко и беззаботно смеялась, привлекая внимание прохожих и полиции. Я же старался не думать о ссоре с Пашкой, который после разговора на балконе не сказал больше ни слова, только сверлил злобным взглядом…

Поднявшись на второй этаж, мы расстались у дверей ее комнаты. Она, внезапно построжав, достала ключ и взглянула на меня:

-Останешься?

-Нет, - с запинкой ответил я. – Спокойной ночи…

И, круто развернувшись, пошел по коридору. А на лестнице столкнулся с Линкой. Она сидела на ступеньках и курила.

-Аньку провожал?

-Нет, - ответил я.

Где-то хлопнула дверь.

-Аньку провожал! – усмехнулась она. – Только у нее так скрипит дверь…

Потом подняла на меня свои большие глаза и попросила:

-Зайдем ко мне?

-Уже поздно…

-На минутку… Ну, пожалуйста…

-Хорошо, на минуту…

Мы поднялись этажом выше. Линка открыла дверь:

-Входи…

В комнате было темно. Она долго шарила рукой по стене в поисках выключателя. Наконец вспыхнул свет. И я увидел сервированный столик.

-Это в честь чего? – спросил я.

-Я ждала тебя…

-Зачем?

Она отошла к окну, долго смотрела на огни отеля. Потом повернулась:

-Ты не рад?

-А чему я должен радоваться?

Я грубил сознательно, ожидая, что она взбесится и выгонит прочь. Не мог же я сказать, что устал от всех этих переживаний, страстей, любви, ненависти, зависти и лицемерия. Да и не верил я ей. Наверное, потому что насмотрелся и наслушался всякого. Сейчас мне нужен был только покой. Но она не рассердилась. Молча подала бутылку водки:

-Открой…

Я свернул пробку.

-Налей…

Налил в один стакан.

-Теперь себе…

-Я пить не буду…

-Со мной… Один раз…

Плеснул на донышко.

Она схватила свой стакан и залпом выпила, и задохнулась. Я сделал глоток и поставил стакан на место. Посветлевшими глазами она смотрела на меня и улыбалась.

-Ты любишь меня? – вдруг спросила она.

-Знаешь, - медленно ответил я, - мне кажется, что я не умею любить… Не приспособлен…

-Врешь, - криво усмехнулась она, - можешь, только не хочешь…

Мы довольно долго молчали. Потом она выпила еще один стакан. Полный. Не закусывая.

-Я знаю… Ты и Аньку не любишь… Ты любишь какую-то свою… ну, мечту, что ли? Но ведь мечта – это туман, мираж, это не человек… Как можно… вот так?

-Можно, - хмуро ответил я. – Ведь любят-то обычно идеал, который сами себе придумывают…

-Тогда, кто твой идеал? Ручьева? Анька? Алька?

-Никто, - помедлив, ответил я.

-А… может быть, я?

Я видел, что она уже пьяна. Трезвый человек не решается затрагивать такие нюансы. Теперь мне уже не хотелось ее обижать. Но отвечать следовало тоже прямо.

-Нет, не ты…

Она опять схватила бутылку, налила водки, выпила.

-Хватит пить, - я отобрал бутылку и, открыв окно, выбросил. Она не разбилась. Видимо, упала на газон.

-Тогда я буду ждать, - заговорила лихорадочно она. – Ты слышишь? Буду ждать месяц, год, десять лет! И ты ко мне придешь… Все равно придешь… А я буду ждать…

-Ложись спать, - попросил я, - уже поздно…

-А я не… не хочу… Лежать и думать, думать… Почему же все так? Ведь я же тебя… - она попыталась обойти стол, но запнулась за что-то и упала на меня. Пришлось перенести ее на кровать.

-Знаешь, - произнесла она, откинувшись на подушку, - я столько времени мечтала, чтобы ты вот так взял меня на руки… Почти три года…

Я неслышно встал. Она тут же открыла глаза и схватила меня за руку:

-Не уходи!

-Я хотел выключить свет…

-Не надо, пусть горит… Люблю, когда светло… Я знаю… Ты, наверное, презираешь меня… Ты вон какой… Все тебя любят… Восхищаются…

-Завидуют, ненавидят, злословят, сплетничают! – дополнил я.

-А я самая обыкновенная, куда мне до тебя… - говорила она, не слыша меня. – Знаешь, как бы мне хотелось, чтобы ты был самым обычным… как все… Тогда бы у нас все получилось бы… Хотя, - она улыбнулась, - тогда я даже не посмотрела бы на тебя… А сейчас все тебя уважают и… боятся… Говорят, ты забиваешь их интеллектом… Но я-то знаю, что ты защищаешься от чего-то, прячешься… И очень сердилась на тебя, что ты не хочешь показать мне себя такого… настоящего…

Она бормотала еще что-то, но я ее уже не слушал. Мне вдруг стало страшно пусто и одиноко. Зачем им знать, какой я настоящий? Зачем? Чтобы наплевать в душу? Открываешься только самым близким людям, а что в ответ? Может быть, стоило сейчас шагнуть ей навстречу? Провести с ней ночь. А потом? Что будет потом? Ничего хорошего из этого не выйдет. Я был к ней равнодушен, память мешала. И в любой момент мог просто оскорбить своим равнодушием, нанести страшную обиду. И отталкивать нельзя… У меня закружилась голова. Выхода не было…

Я взглянул на нее – она спала с какой-то страдальческой улыбкой. Наверное, она была бы счастлива с каким-нибудь простым парнем, который живет как все и не выставляется…

Я встал, выключил свет и вышел. Кажется, еще немного и сошел бы с ума. Но этого не произошло. Потому что я дошел до бара и напился там до зеленых чертиков…