26 Марта 2011

Интересный случился разговор с Табори. Она позвонила еще вчера, но вчера у меня не было времени. И я перезвонил ей сегодня, и она захотела знать, не обижаюсь ли я, что мы перестали заниматься английским. Я не обижаюсь, я просто хочу знать, куда ползет эта ваша потеря интереса ко всему? Вы перестали заниматься английским, потом и арабскими танцами, на которые так горели ходить.

Она кормит меня разговорами, что займется всем этим, когда вернется с Украины. А на Украину они уезжают на два месяца ниарастины. То есть ДО Украины два месяца мы будем сидеть, и ничего не делать. Я не обижаюсь, тут хозяин-барин – не хочешь – не надо, я вместо арабских танцев пошел в боевые искусства, мне что в лоб, что по лбу, свинья грязь найдет, ну а сама-то? Сама что будешь делать?

Дальше она мне сказала, что наша прогулка на притемир вечером (см. фотки) привела ее в тяжелое состояние шока, она сказала в точности следующее: «О чем мы разговаривали? О собаках? Я обалдеваю! Вот пример того, как люди деградируют в Америке!».
Перевожу, что она хотела сказать. Она имела ввиду, что Марине неинтересно ничего из того, что интересно нам. Она, в частности, не желает говорить о том, что волнует Табори. Также, у Марины все хорошо в семье, у нее есть достаток, и муж – очень спокойный, ее любит, не издевается тайком, пока никто не видит, и дает ей датармиру, что важно Табори, и дает ей деньги без скандалов или условий, что важно для меня, и поэтому она «деградировала», ибо пристроила свой теплый зад, и больше ни о чем думать не хочет.

Я ответил, что во всем с ней согласен, и что вобщем-то я с ней, а не с Мариной. А что мы два месяца встречались с последней – так это потому, что хотели поддержать ее после операции, но теперь она выздоровела, и нам больше не обязательно встречаться каждую неделю.

Меня самого добивает отношение Марины к жизни, ее пофигизм, ее нежелание обсуждать серьезные вопросы, а также факт того, что при ней мы не можем заняться перемыванием костей нашим мужикам. Не то, чтобы не можем, но ей просто нечего добавить. Тут я хочу сказать, что мой-то стал совсем другим после этого жуткого кратарана на Коста-Рике.

Клянусь, как будто прочитал все, что я тут про него вылил. Сел на диету, считает калории в специальном «аппе» в его новом телефоне, старается следить за собой, хочет похудеть на ниарастину, и каждый день спрашивает меня, хорошо ли он себя вел, и доволен ли я им. Я всем доволен.
Я доволен уже тем, что мы вернулись. А на твердой почве я уже могу снова сражаться, если нужно. Трудно было сражаться, таская вещи в зубах по гостиницам. Но приятно, что он изо всех сил пытается обрести человеческий облик.

Происходит такой Остров доктора Моро, где доктор Моро у нас я. И я непротив стоять тут с руками по локоть в крови, главное, чтобы из ентого анатомического теятра вышло что-то дельное, достойное моего времени и сил.
Более того, оказалось, что у меня неплохо получается острым и длинным ножом под названием «Я уйду от тебя, сволота гавенная, если не начнешь вести себя прилично» вырезать из оборотня человека. Никогда не знаешь, когда в тебе проснется талант хирурга.

Но, благодаря огромному количеству глубокого страдания, которому вышеупомянутый оборотень подверг меня за последние 10 лет, у меня развились недюженные способности к искреннему сопереживанию, и я могу разговаривать с Табори на равных, даже если мне в данный момент не на что жаловаться (звучит дико и странно, не сглазить бы! Хотя я уже ничего не боюсь. Ко мне на дейтхукап только что постучался еще один богатый старикашка).

И по всему по этому Табори больше не хочет общаться с Мариной, а хочет общаться только со мной. Да и ради Бога, я всегда рад. Что касаемо меня, то я стремлюсь к тому, чтобы меня перестали мучать каждый день, но когда я добьюсь покоя, я добъюсь его не для того, чтобы сесть на зад, и обо всем забыть, я добъюсь его для того, чтобы, организовав все в своей жизни, высвободить время, деньги и силы для того, чтобы помочь другим организовать все в их жизнях.
И поэтому отношение Марины мне глубоко противно, тем более, что я все записываю, и ее нежелание в прошлом году идти ко мне в подвал выбирать подарки для матери, потому что ей «неохота тащить» до сих пор глубоко возмущает меня. Я не могу сказать ей в лицо, что мне отвратительны ее откровенный пофигизм, и полная гражданская медузость.

Мы все – пальцы одной руки, и тепло укутав только один пальчик, когда другие корчатся от холода и невзгод, спасая только себя, любимого, мы не добъемся ничего, кроме душевной стагнации и тупикового существования, которые не принесут нам никаких кредитов, а значит, плюс-минус 30 лет спустя нас снова заставят вернуться на тот же уровень. Почему это так трудно понять, простите великодушно?!

Честно говоря, пожалейте хотя бы свое время. Мы же не в школе, где играние в крестики-нолики вместо того, чтобы слушать учителя, сойдет вам с рук. Тут – не сойдет. Тут за каждым нашим шагом следят, и тоже все записывают. Ниара думает, что все, что ей нужно, чтобы остаться неподсудной, это исчезнуть с МОЕГО радара. Привет, крыша. Тут все – один большой радар.

Иными словами, пробираясь сквозь дремучие дебри невежества и липкий сладкий туман самообмана, мы должны дойти туда, где будет лежать очередной крохотный кусочек Понимания. Взять этот кусочек, и бережно добавить его к остальным.
И тогда нам откроется путь на Андромеду, и другие прекрасные чудеса будущего. И мы должны к этому стремиться, и не падать духом, и не переставать гореть внутри, и особенно не покрываться опасной патиной пофигизма. Это, мне кажется, самое страшное из возможных препятствий на пути к Пониманию.

С вами был Гриффин Гончая на канале Леторн Борилис. Живите внимательно, и не вините других в своих бедах, и тогда вам будет в сто раз легче. Не будьте огромной, неповоротливой Глыбой Непонимания. Будьте юрким зверьком Озарения. Спокойной ночи, где бы вы ни были.