Peccator
19.04.2007, 12:44
" О КРАСНОМ. О ГРЯЗНОМ. О РАЗНОМ..."
Глава четвёртая. "Happy new year".
Ветер просто собачий! А морозец ещё собачистей, пробирается под бушлат. Доцент снабдил супертрениками - "ответственные за воспроизводство органы" не мёрзнут, Женька в последний приезд дала шерстяной свитер, связанный своими руками. Что же меня так знобит? Просто я очень волнуюсь, как студент-неуч перед экзаменом. Стою на платформе. До Вороново от райцентра автобус ходит, но раз в три часа. Если верить моим "соломенным", ушёл полчаса назад. Так и околеть недолго! "Уезжал на БАМ милёнок с чемоданом кожаным, а вернулся он обратно с хреном отмороженным..." Непорядочек. С отмороженным мне как-то не хочется.
- Эй, вояка! Замёрз? - краснолицый детинушка показывает физию из-за капота бортовой "Газели". - Далеко путь держишь?
- До дому, до хаты! - отвечаю я, дуя в посиневший кулак. - Тут вёрст двадцать будет. В Вороново.
- Не двадцать, а пятнадцать. - поправляет мил человек. - Втискивайся - подброшу. Мне так и так мимо ехать.
Ёлочки точёные! Ну прямо новогодний подарок!
Чудо техники сердито фыркнуло, выплюнув из глушака тёмное облако выхлопа. Похоже, у хозяина это "рабочая лошадка", а не роскошь. Краснолицый вытирает руки ветошью и окончательно утрамбовывается в салоне.
- Эх, пропадай моя телега, все четыре колеса! Сергей. - протягивает мне грязноватую ладонь.
- Обратно Сергей, - протягиваю свою в ответ, - значится, тёзки!
- Лихо! Ещё бы девку покраше между нами, пусть любое желание загадывает, лишь бы с моим совпадало! - смеётся парень. - Держись покрепче, инвалид!
Закладывает вираж и выруливает на дорогу. Катит шустро, машинёнка почихивает-попёрдывает, но везёт исправно, как старая, но пригодная ещё в хозяйстве кобыла.
- Значит, вороновский будешь? Навовсе, или в отпуск? - парень прикуривает термоядерную сигарету без фильтра. - Закуривай!
- Нееее... - тяну я, - Я от таких кашлять буду, как старый верблюд, часа полтора. Держи лучше моих, "комсоставских".
- Да нуууу, - в тон мне отвечает мой возница. - С таких ни в мозгах, ни в ж*пе, хоть я полпачки выглуши. Привык на фронте к ядрёным. Тебя на "Дальнем" цапануло?
- Где же ещё. Название и не выговоришь - так эти черти называют, что мы переименовали в Глухосрань. От "речки" почти две с половиной сотни километров. Мы там госпиталем стояли.
- Это которым? Сто восемнадцатым, что ли?
- Нет, тот восточнее стоял. Наш был сто сорок второй. Начальник был подполковник Кондратьев.
- Не, я в сто восемнадцатый угодил, в марте месяце. Повезло дико - навылет в грудь, даже лёгкое цело. Только кровищи вытекла уйма. Надо ж такому - всю кампанию оттопал, и на тебе, под занавес! Только медальку и заслужил.
- Скажи спасибо, что жив. Меня трижды с того света возвращали, восемь месяцев по госпиталям. Дыра в башке, бедренная кость разошлась, что майская роза - еле починили. Левую руку в расчёт можно не брать - мелочи. Такие вот дела... Так что насовсем домой.
- Ну, питерь всё будет просто ажур - домой едешь!
- Этточна!
Указатель "Вороново". Дальше идёт гравийная дорога, так и не успели до войны приличную сделать. Во все века всё те же две проблемы российские. Только вот от первой, от дураков, куда тяжелее головная боль, чем от второй.
- Серёга, тормозни здесь - я пешочком.
- Какой тебе "пешочек" на трёх ногах и с сумкой? Прямо к дому подопру, только скажи, куда! - отмахивается водитель.
- Ладно, тогда направо сейчас, потом сразу налево, и почти до конца Речной, - говорю я.
Морщась, вылезаю из кабины, Сергей протягивает сумку.
- Майор, ты чего туда набил, золото, что ли? - удивляется он.
- Да нет, это просто мандарины там - какой Новый год без них? Держи, вот, - отсыпаю с килограмм, - за доставку!
- Спасибо, майор! Так ты Гобарев, что ли?
- Ну да. - откуда он меня знает?
- Да тебя же в телике показывали осенью, после твоей операции! А я сразу и не узнал!
- Мало ли чего там покажут... - ворчу я. Вот ещё - не хватало мне и тут моей известности как подопытного кроля. - Спасибо, Серёга, выручил.
- Х*йня-война! Я из Чертовки - ну знаешь, восемь километров всего, у меня хозяйство там фермерское. Кого хошь спроси - любой Серёгу Адвокатова знает! Заезжай, я рад буду.
- Не гарантирую, но обещаю. Счастливо тебе.
- Тебе тоже!
Лихо разворачивается и, пыхнув напрощанье клубом дыма, катит к себе, в Чертовку. Придумают же название...
- Гау-гау-уау!
Это рвётся с цепи Шарик, славный пёс, довольно добродушный, но с понятием о служебном долге. Не признал, мохнатая рожа? Ещё бы - чуть не год не виделись. Крыльцо совсем другое - прибавилось две ступеньки. "Это Леонид, для меня..." - сжимается сердце. Эх, мне бы такую хозяйственную жилку, как у Доцента! Скрипнула входная дверь. Быстро хоронюсь за соседский глухой забор.
- Шаричек, кто там у нас?
Голос Женьки... В нём и надежда затаённая, и маленькая капелька радости, готовая перейти в горечь: "Опять не он...". Моя жена-Женечка...
Выхожу из своего "укрытия", роняя сумку с нехитрыми гостинцами. Хватаю в охапку подбежавшую жену. Её просто колотит.
- Будет, будет... Что ты? Всё, всё, родненькая! Прости, что сразу день встречи не назначил.
Целует моё холодное щетинистое лицо, так и не успевшее отогреться в машине, руки, прижимается ко мне, как тогда, в госпитале. Ничего не может выговорить, только "Серёжа... Серёженька..." Шарик заливается лаем, потом недоумённо замолкает, не понимая, что сделалось с его второй хозяйкой, почему она прилипла к чужому мужику. Нет, собака, тут только свои. Свои!
Так и протискиваемся в дверь, сросшись сиамскими близнецами.
- Анна!!! Серёжка вернулся!
Я атакован сразу с двух сторон: плачи, причитания, радость безо всяких границ. Плач и из угла комнаты, за занавеской - Леонидик наш проснулся! Порываюсь броситься к нему, но Женя останавливает:
- Ты же с мороза только! Застудишь!
Ну, какая сука скажет мне, что у моей жены нет материнского инстинкта?! Есть, да ещё какой! Ах, ты моя богиня плодородия! Мне бы только до ночи дотерпеть - до чего ж я наголодался по тебе. Аппетитная ты стала просто сверх всякой моей мужской терпеливости! Это уже не те сисечки, что ранее были - приросли прилично, да и прочие фигурности поплотнели, повесомели. Ухххх!
- Аня, хватит нюниться, собираем на стол - праздник так праздник! - говорит Женька из-за занавески. - Гулять будем!
Расстёгиваю сумку, по комнате сразу идёт новогодний аромат мандаринов. Копчёная колбасня, консервы, банка кофе - богатство в послевоенной стране, сидящей в очередном кризисе.
- Я совсем не Дед Мороз, но подарочки принёс! - нараспев выговариваю я.
- Серёжка, как же ты это всё на себе волок? - всплёскивает руками Аня. - Куда столько, у нас всё и так есть!
- Всё, да не всё! - торжественно водружаю на стол бутылку шампанского и бутылку коньяка. - Хвокус! - добываю из недр сумки ещё одну, - Ешшо хвокус!
- Серёжа! - почти строго говорит Женя, - Я знаю, что тебе можно только чуть-чуть!
- Гм! А кто сказал, что это всё мне одному, а? - лукаво прищуриваю глаз, и перевожу взгляд на Анюту. - У нас ещё гость будет - Аня, прихорашивайся! Леонид в гости едет!
Аня краснеет совсем по-девичьи. Ух ты, какие дела тут без меня творятся-то! Доцик был прав - дело движется!
- Да ну тебя, Серёжа!
- Молчи, женщина! К тебе почти сватается боевой почти офицер приятной наружности и недюжинных талантов! Это ж какая партия!
- Ну тебя, баламут! - смеётся невестка.
А глаза совсем другие, не то, что почти год назад. Растопила ты сердце Железному Дровосеку, как звали некоторые санитары нашего полевого госпиталя своего "босса". Ну и что? Железный он к тем, кто совести-чести в жизни ни на грамм не имел. Ну, может довести начальство до белого каления, ну в ухо засадить санитару нерасторопному и бестолковому может. Тупую медсестру в слёзы вогнать, только после так наизвиняться, что она пятки ему целовать готова! Аня! Лучшего мужа тебе в жизни не сыскать!
Доцент рассказал мне свою горькую историю только однажды. Первая его жена умерла при родах, и ребёнка не смогли спасти. А, может, просто не захотели... Вторая ушла от него, когда он с ополовиненным лёгким лежал в ростовском госпитале, в двухтысячном году. Пришёл домой, а там - пусто! Ни записки, ни письма... Ссука! А он - выжил, и встал в строй. Не мог он уже в этом месте жить, не мог! Должно же человеку хоть когда-нибудь в жизни повезти!
********
Сидим всем семейством за широченным старым столом, который помнит ещё Нефёдова-старшего, деда Анюты. Дастархан накрыт всем на зависть - как говорится, глаза разбегаются. Держу Лёньку-моего на левом здоровом колене, он тянется ручонкой к моему ордену, задирая голову вверх. Нет, сынка, папка твой не герой совсем, просто нужно было за кого-то выполнить работу, раз больше некому оказалось. Но крест этот серебряный всё же его кровью заслужен. И ради тебя. И ради всех, кто за нашими спинами тогда оставался.
- За Лёньчика! - говорю я краткий тост.
Состукиваемся маленькими рюмочками. Аня стряпуха первостатейная, но моя ей ни в чём не уступит - это такой пирог с капустой, что можно им одним питаться неделю целую, и не надоест! Нет, Лёня, пироги тебе ещё кушать рано, а вот мамкину сисю посмоктать - это тебе подойдёт! Смесь можно, что дядя Боря привёз, яблочко тебе персонально наверчу на тёрке. А вот коньячок даже помышлять не думай - это бяка, её папа выпьет.
- Серёжа! Хорош тебе! - Женин голос стремительно делается строгим. - Ты же помнишь?
Нет, жёнушка! Я понял, что ты вложила тайный смысл в эту фразу. Я ещё проветрюсь перед сном, ты никакого "амбре" не почувствуешь, я слишком долго к тебе шёл, чтобы опростоволоситься в важную минуту.
- Ну-с, поели-попили - пора и турне по Бродвею сделать! - важно говорю я и поднимаюсь вместе с сыном.
- Морозно, Серёж! - укоризненно говорит Женя, - Да и Лёнечке спать пора, вот только покормим.
- Всё не выдаивай, я тоже не прочь попробовать! - подмигиваю жене.
- Молчи уж, молокосос! - Женька никогда не лезет в карман за словом. Но произносит это вовсе беззлобно, по-матерински.
Вот и ночь почти. Нет, любимая - мы будем вести себя тихо-тихо, и никого не разбудим! До чего же стал непривычным этот уют мягкой постели! Я настолько уже приспособился к жёсткости хирургических коек, к грубым рукам санитаров и медсестёр, дежурно переваливавших это тело с боку на бок. Неужели и у меня были такие же грубые руки по отношению к моим раненым? Я часто думал об этом бессонными ночами в госпиталях, когда мне "посчастливилось" оказаться в статусе пациента. Положи свои мягкие руки мне на плечи. Как хорошо... Смотрим в глаза друг другу, совсем как в тот вечер, когда мы танцевали в первый раз. И губы, такие же нежные и мягкие, как при первом поцелуе. Растворить тебя в себе, и самому раствориться в тебе... Пусть мне будет немного больно, пусть - я потерплю, Женя. Мы сможем любить друг друга по-другому, я буду очень стараться, чтобы тебе было так же хорошо, как раньше! Иди ко мне...
- Ничего страшного, миленький! Ты просто устал, перестоялся, ты слишком долго меня хотел... Ну что ты, не расстраивайся ты так!
- Женечка! - шепчу в ушко. - Прости. Прости, пожалуйста. Ты же знаешь - я очень долго могу, очень!
Да. Пять минут - это фиаско. Это просто чёрт знает, что такое! Чтобы такое раньше...
- Серёженька! Не думай об этом, мне всё равно хорошо.
С каждым может такое статься. Я всё равно завтра, нет, уже сегодня реабилитируюсь! Я умею играть на таком прелестном и богато звучащем обертонами оргазма инструменте!
- Женя! Я не дотерплю до утра! Сжалься!
Нет, ты ничего не сможешь сделать, ты бы не легла нагой сегодня, если бы так не хотела этого! Горячо целую шею, жарким дыханием дышу в ушко - это твоё слабое место, это безнадёжная брешь в твоей обороне!
Сладость встречного движения. Полувздох-полушёпот. Совсем незабытые звуки горячей плоти. Жадность друг до друга. Впечатанность, вмятость, сплавление воедино. Колебания холмов твоих грудей в такт моим движениям внутри тебя. Частое, испепеляющее дыхание. Сухость во рту и нехватка воздуха. Пить, пить, пить друг друга до самозабвения... Еле сдерживаемые стоны, едва не переходящие в крик наслаждения. Закушенный угол подушки, чтобы его сдержать. Утробный стон и слабый пульс внутри тебя. Дрожь любимого тела. Есть! Нет, миленькая, это ещё не финал! То чуть осторожнее, то глубже, то чаще, то медленнее... Жар, бисеринки пота, собирающиеся в капли. Нет, ложе наше прочно, оно сделано на совесть, оно может выдержать и не такое. Вязкость, горячая мокрая вязкость. Снова стон, уже почти жалобный и вот-вот сделающийся слишком громким. Всё для фронта, всё для победы! На боку, так ещё лучше, так ещё слаще, я знаю! Снова твоё тело словно натянутая тетива, готовая порваться. Почти крик. Бессильно замираешь. Выплеск, бурный и сильный, затопляющий тебя едва ли не по края. Сладость, перемешанная с болью от ран... Засыпаем друг в друге, утомлённые битвой...
- Женечка... Нам теперь стирать - не перестирать... - мой шёпот, уже почти во сне.
- Спи, агрессор... Всё завтра...
Глава четвёртая. "Happy new year".
Ветер просто собачий! А морозец ещё собачистей, пробирается под бушлат. Доцент снабдил супертрениками - "ответственные за воспроизводство органы" не мёрзнут, Женька в последний приезд дала шерстяной свитер, связанный своими руками. Что же меня так знобит? Просто я очень волнуюсь, как студент-неуч перед экзаменом. Стою на платформе. До Вороново от райцентра автобус ходит, но раз в три часа. Если верить моим "соломенным", ушёл полчаса назад. Так и околеть недолго! "Уезжал на БАМ милёнок с чемоданом кожаным, а вернулся он обратно с хреном отмороженным..." Непорядочек. С отмороженным мне как-то не хочется.
- Эй, вояка! Замёрз? - краснолицый детинушка показывает физию из-за капота бортовой "Газели". - Далеко путь держишь?
- До дому, до хаты! - отвечаю я, дуя в посиневший кулак. - Тут вёрст двадцать будет. В Вороново.
- Не двадцать, а пятнадцать. - поправляет мил человек. - Втискивайся - подброшу. Мне так и так мимо ехать.
Ёлочки точёные! Ну прямо новогодний подарок!
Чудо техники сердито фыркнуло, выплюнув из глушака тёмное облако выхлопа. Похоже, у хозяина это "рабочая лошадка", а не роскошь. Краснолицый вытирает руки ветошью и окончательно утрамбовывается в салоне.
- Эх, пропадай моя телега, все четыре колеса! Сергей. - протягивает мне грязноватую ладонь.
- Обратно Сергей, - протягиваю свою в ответ, - значится, тёзки!
- Лихо! Ещё бы девку покраше между нами, пусть любое желание загадывает, лишь бы с моим совпадало! - смеётся парень. - Держись покрепче, инвалид!
Закладывает вираж и выруливает на дорогу. Катит шустро, машинёнка почихивает-попёрдывает, но везёт исправно, как старая, но пригодная ещё в хозяйстве кобыла.
- Значит, вороновский будешь? Навовсе, или в отпуск? - парень прикуривает термоядерную сигарету без фильтра. - Закуривай!
- Нееее... - тяну я, - Я от таких кашлять буду, как старый верблюд, часа полтора. Держи лучше моих, "комсоставских".
- Да нуууу, - в тон мне отвечает мой возница. - С таких ни в мозгах, ни в ж*пе, хоть я полпачки выглуши. Привык на фронте к ядрёным. Тебя на "Дальнем" цапануло?
- Где же ещё. Название и не выговоришь - так эти черти называют, что мы переименовали в Глухосрань. От "речки" почти две с половиной сотни километров. Мы там госпиталем стояли.
- Это которым? Сто восемнадцатым, что ли?
- Нет, тот восточнее стоял. Наш был сто сорок второй. Начальник был подполковник Кондратьев.
- Не, я в сто восемнадцатый угодил, в марте месяце. Повезло дико - навылет в грудь, даже лёгкое цело. Только кровищи вытекла уйма. Надо ж такому - всю кампанию оттопал, и на тебе, под занавес! Только медальку и заслужил.
- Скажи спасибо, что жив. Меня трижды с того света возвращали, восемь месяцев по госпиталям. Дыра в башке, бедренная кость разошлась, что майская роза - еле починили. Левую руку в расчёт можно не брать - мелочи. Такие вот дела... Так что насовсем домой.
- Ну, питерь всё будет просто ажур - домой едешь!
- Этточна!
Указатель "Вороново". Дальше идёт гравийная дорога, так и не успели до войны приличную сделать. Во все века всё те же две проблемы российские. Только вот от первой, от дураков, куда тяжелее головная боль, чем от второй.
- Серёга, тормозни здесь - я пешочком.
- Какой тебе "пешочек" на трёх ногах и с сумкой? Прямо к дому подопру, только скажи, куда! - отмахивается водитель.
- Ладно, тогда направо сейчас, потом сразу налево, и почти до конца Речной, - говорю я.
Морщась, вылезаю из кабины, Сергей протягивает сумку.
- Майор, ты чего туда набил, золото, что ли? - удивляется он.
- Да нет, это просто мандарины там - какой Новый год без них? Держи, вот, - отсыпаю с килограмм, - за доставку!
- Спасибо, майор! Так ты Гобарев, что ли?
- Ну да. - откуда он меня знает?
- Да тебя же в телике показывали осенью, после твоей операции! А я сразу и не узнал!
- Мало ли чего там покажут... - ворчу я. Вот ещё - не хватало мне и тут моей известности как подопытного кроля. - Спасибо, Серёга, выручил.
- Х*йня-война! Я из Чертовки - ну знаешь, восемь километров всего, у меня хозяйство там фермерское. Кого хошь спроси - любой Серёгу Адвокатова знает! Заезжай, я рад буду.
- Не гарантирую, но обещаю. Счастливо тебе.
- Тебе тоже!
Лихо разворачивается и, пыхнув напрощанье клубом дыма, катит к себе, в Чертовку. Придумают же название...
- Гау-гау-уау!
Это рвётся с цепи Шарик, славный пёс, довольно добродушный, но с понятием о служебном долге. Не признал, мохнатая рожа? Ещё бы - чуть не год не виделись. Крыльцо совсем другое - прибавилось две ступеньки. "Это Леонид, для меня..." - сжимается сердце. Эх, мне бы такую хозяйственную жилку, как у Доцента! Скрипнула входная дверь. Быстро хоронюсь за соседский глухой забор.
- Шаричек, кто там у нас?
Голос Женьки... В нём и надежда затаённая, и маленькая капелька радости, готовая перейти в горечь: "Опять не он...". Моя жена-Женечка...
Выхожу из своего "укрытия", роняя сумку с нехитрыми гостинцами. Хватаю в охапку подбежавшую жену. Её просто колотит.
- Будет, будет... Что ты? Всё, всё, родненькая! Прости, что сразу день встречи не назначил.
Целует моё холодное щетинистое лицо, так и не успевшее отогреться в машине, руки, прижимается ко мне, как тогда, в госпитале. Ничего не может выговорить, только "Серёжа... Серёженька..." Шарик заливается лаем, потом недоумённо замолкает, не понимая, что сделалось с его второй хозяйкой, почему она прилипла к чужому мужику. Нет, собака, тут только свои. Свои!
Так и протискиваемся в дверь, сросшись сиамскими близнецами.
- Анна!!! Серёжка вернулся!
Я атакован сразу с двух сторон: плачи, причитания, радость безо всяких границ. Плач и из угла комнаты, за занавеской - Леонидик наш проснулся! Порываюсь броситься к нему, но Женя останавливает:
- Ты же с мороза только! Застудишь!
Ну, какая сука скажет мне, что у моей жены нет материнского инстинкта?! Есть, да ещё какой! Ах, ты моя богиня плодородия! Мне бы только до ночи дотерпеть - до чего ж я наголодался по тебе. Аппетитная ты стала просто сверх всякой моей мужской терпеливости! Это уже не те сисечки, что ранее были - приросли прилично, да и прочие фигурности поплотнели, повесомели. Ухххх!
- Аня, хватит нюниться, собираем на стол - праздник так праздник! - говорит Женька из-за занавески. - Гулять будем!
Расстёгиваю сумку, по комнате сразу идёт новогодний аромат мандаринов. Копчёная колбасня, консервы, банка кофе - богатство в послевоенной стране, сидящей в очередном кризисе.
- Я совсем не Дед Мороз, но подарочки принёс! - нараспев выговариваю я.
- Серёжка, как же ты это всё на себе волок? - всплёскивает руками Аня. - Куда столько, у нас всё и так есть!
- Всё, да не всё! - торжественно водружаю на стол бутылку шампанского и бутылку коньяка. - Хвокус! - добываю из недр сумки ещё одну, - Ешшо хвокус!
- Серёжа! - почти строго говорит Женя, - Я знаю, что тебе можно только чуть-чуть!
- Гм! А кто сказал, что это всё мне одному, а? - лукаво прищуриваю глаз, и перевожу взгляд на Анюту. - У нас ещё гость будет - Аня, прихорашивайся! Леонид в гости едет!
Аня краснеет совсем по-девичьи. Ух ты, какие дела тут без меня творятся-то! Доцик был прав - дело движется!
- Да ну тебя, Серёжа!
- Молчи, женщина! К тебе почти сватается боевой почти офицер приятной наружности и недюжинных талантов! Это ж какая партия!
- Ну тебя, баламут! - смеётся невестка.
А глаза совсем другие, не то, что почти год назад. Растопила ты сердце Железному Дровосеку, как звали некоторые санитары нашего полевого госпиталя своего "босса". Ну и что? Железный он к тем, кто совести-чести в жизни ни на грамм не имел. Ну, может довести начальство до белого каления, ну в ухо засадить санитару нерасторопному и бестолковому может. Тупую медсестру в слёзы вогнать, только после так наизвиняться, что она пятки ему целовать готова! Аня! Лучшего мужа тебе в жизни не сыскать!
Доцент рассказал мне свою горькую историю только однажды. Первая его жена умерла при родах, и ребёнка не смогли спасти. А, может, просто не захотели... Вторая ушла от него, когда он с ополовиненным лёгким лежал в ростовском госпитале, в двухтысячном году. Пришёл домой, а там - пусто! Ни записки, ни письма... Ссука! А он - выжил, и встал в строй. Не мог он уже в этом месте жить, не мог! Должно же человеку хоть когда-нибудь в жизни повезти!
********
Сидим всем семейством за широченным старым столом, который помнит ещё Нефёдова-старшего, деда Анюты. Дастархан накрыт всем на зависть - как говорится, глаза разбегаются. Держу Лёньку-моего на левом здоровом колене, он тянется ручонкой к моему ордену, задирая голову вверх. Нет, сынка, папка твой не герой совсем, просто нужно было за кого-то выполнить работу, раз больше некому оказалось. Но крест этот серебряный всё же его кровью заслужен. И ради тебя. И ради всех, кто за нашими спинами тогда оставался.
- За Лёньчика! - говорю я краткий тост.
Состукиваемся маленькими рюмочками. Аня стряпуха первостатейная, но моя ей ни в чём не уступит - это такой пирог с капустой, что можно им одним питаться неделю целую, и не надоест! Нет, Лёня, пироги тебе ещё кушать рано, а вот мамкину сисю посмоктать - это тебе подойдёт! Смесь можно, что дядя Боря привёз, яблочко тебе персонально наверчу на тёрке. А вот коньячок даже помышлять не думай - это бяка, её папа выпьет.
- Серёжа! Хорош тебе! - Женин голос стремительно делается строгим. - Ты же помнишь?
Нет, жёнушка! Я понял, что ты вложила тайный смысл в эту фразу. Я ещё проветрюсь перед сном, ты никакого "амбре" не почувствуешь, я слишком долго к тебе шёл, чтобы опростоволоситься в важную минуту.
- Ну-с, поели-попили - пора и турне по Бродвею сделать! - важно говорю я и поднимаюсь вместе с сыном.
- Морозно, Серёж! - укоризненно говорит Женя, - Да и Лёнечке спать пора, вот только покормим.
- Всё не выдаивай, я тоже не прочь попробовать! - подмигиваю жене.
- Молчи уж, молокосос! - Женька никогда не лезет в карман за словом. Но произносит это вовсе беззлобно, по-матерински.
Вот и ночь почти. Нет, любимая - мы будем вести себя тихо-тихо, и никого не разбудим! До чего же стал непривычным этот уют мягкой постели! Я настолько уже приспособился к жёсткости хирургических коек, к грубым рукам санитаров и медсестёр, дежурно переваливавших это тело с боку на бок. Неужели и у меня были такие же грубые руки по отношению к моим раненым? Я часто думал об этом бессонными ночами в госпиталях, когда мне "посчастливилось" оказаться в статусе пациента. Положи свои мягкие руки мне на плечи. Как хорошо... Смотрим в глаза друг другу, совсем как в тот вечер, когда мы танцевали в первый раз. И губы, такие же нежные и мягкие, как при первом поцелуе. Растворить тебя в себе, и самому раствориться в тебе... Пусть мне будет немного больно, пусть - я потерплю, Женя. Мы сможем любить друг друга по-другому, я буду очень стараться, чтобы тебе было так же хорошо, как раньше! Иди ко мне...
- Ничего страшного, миленький! Ты просто устал, перестоялся, ты слишком долго меня хотел... Ну что ты, не расстраивайся ты так!
- Женечка! - шепчу в ушко. - Прости. Прости, пожалуйста. Ты же знаешь - я очень долго могу, очень!
Да. Пять минут - это фиаско. Это просто чёрт знает, что такое! Чтобы такое раньше...
- Серёженька! Не думай об этом, мне всё равно хорошо.
С каждым может такое статься. Я всё равно завтра, нет, уже сегодня реабилитируюсь! Я умею играть на таком прелестном и богато звучащем обертонами оргазма инструменте!
- Женя! Я не дотерплю до утра! Сжалься!
Нет, ты ничего не сможешь сделать, ты бы не легла нагой сегодня, если бы так не хотела этого! Горячо целую шею, жарким дыханием дышу в ушко - это твоё слабое место, это безнадёжная брешь в твоей обороне!
Сладость встречного движения. Полувздох-полушёпот. Совсем незабытые звуки горячей плоти. Жадность друг до друга. Впечатанность, вмятость, сплавление воедино. Колебания холмов твоих грудей в такт моим движениям внутри тебя. Частое, испепеляющее дыхание. Сухость во рту и нехватка воздуха. Пить, пить, пить друг друга до самозабвения... Еле сдерживаемые стоны, едва не переходящие в крик наслаждения. Закушенный угол подушки, чтобы его сдержать. Утробный стон и слабый пульс внутри тебя. Дрожь любимого тела. Есть! Нет, миленькая, это ещё не финал! То чуть осторожнее, то глубже, то чаще, то медленнее... Жар, бисеринки пота, собирающиеся в капли. Нет, ложе наше прочно, оно сделано на совесть, оно может выдержать и не такое. Вязкость, горячая мокрая вязкость. Снова стон, уже почти жалобный и вот-вот сделающийся слишком громким. Всё для фронта, всё для победы! На боку, так ещё лучше, так ещё слаще, я знаю! Снова твоё тело словно натянутая тетива, готовая порваться. Почти крик. Бессильно замираешь. Выплеск, бурный и сильный, затопляющий тебя едва ли не по края. Сладость, перемешанная с болью от ран... Засыпаем друг в друге, утомлённые битвой...
- Женечка... Нам теперь стирать - не перестирать... - мой шёпот, уже почти во сне.
- Спи, агрессор... Всё завтра...