treplo
19.04.2007, 17:44
чтоб не думали, будто я только критиковать умею - отдаю на суд, в первую очередь тем, кто первую публикацию не застал
Осенью дело было, бродил я бесцельно по Москве, и лежала у меня в кармане пачка небольшая картонная с сахаром-рафинадом и чаем «Липтон» в пакетиках, в нее же запиханных. С поезда осталось. Небольшая такая пачечка, но в кармане неудобно лежит – угловатая. Выбрасывать еду не приучен – знакомо, что такое жрать нечего, навсегда это уже, наверное. Таскать с собой – неохота, легче потом снова десятку потратить, перед обратной дорогой. Куда ее? Правильно – угостить кого-нибудь. А кого угостить? Бомжика какого-нибудь, кто ж еще примет? Тут как раз на Савеловский вокзал вышел, гляжу, у перехода стоит, родимый, сумка с бутылками пустыми у ног, сам что-то на парапете складывает (или убирает, не разглядел я). Подхожу.
«Отец, чай с сахаром любишь? На вот, держи, там еще чай внутри, угощайся»
«Люблю… Спасибо»
Удивление и благодарность в голосе были, такие же приглушенные, как и сам голос. Вроде и не привыкать ему к подаянию, и благодарил довольно привычно, но удивился – это точно. Не сильно удивился, конечно, на сильные эмоции его не хватает уже давно. Откуда-то из небытия, из внешнего мира, производящего пустые бутылки и дешевую бормотуху на спирту в полиэтиленовых пакетиках, якобы для протирки стекол, вдруг вынырнул господин в пальто и протянул - не десятку, не бутылку – пачку сахара и чай в пакетиках. И исчез опять туда, во внешний мир. Классическая тема – «что это было?»
Я не оглядывался и не знаю, что было потом, но могу представить – пачка была убрана куда-то под полу рваной куртки, а бомж вернулся к прерванному занятию, и весь эпизод был благополучно выброшен им из воспринимаемой действительности
А вот позже? Например, вечером…
…когда где-то в сколоченной из старых досок, фанерок и ящиков под одним из бесконечных московских мостов сидели три человека, истрепанных жизнью, дурно пахнущих, полупьяных, живущих одним моментом… Кипятили воду на костерке и один из них вытащил из кармана куртки сверток. Чай – это хорошо. Сахар? Здорово! Сахар – редкость в их жизни, сахар – это оттуда, из внешнего мира, из параллельной реальности.
Они заварили два пакетика чаю в большой кружке, и разлили по своим, разбавив простым кипятком. Кинули в кружки сахару, кто два, а кто и четыре кубика – сластить, так сластить! Другой вытащил из-за пазухи почти полную пачку сигарет с фильтром, найденную на скамейке в парке, наверняка забытую каким-то рассеянным парнем, что слишком увлекся поцелуями с любимой. Третий поделился практически непобитыми яблоками и персиками, заработанными на рынке у кавказца за «постой вон у того прилавка рядом, скока прастаиш, да» (покупателей отпугивать конкуренту).
Сладкий чай, хорошая сигарета, сочный персик, чуть перезрелый, но так даже вкуснее! Усталые от бесконечной борьбы за выживание, небритые, обросшие давно забывшими мыло волосами, грязно и неряшливо одетые, сильно немолодые мужики, откинувшись на стенки своей халупы и прикрыв глаза, наслаждались неожиданным праздником, пришедшим на их улицу. О чем думали они в эти минуты?
Вкус яблока напомнил одному, как вечноголодными мальчишками-детдомовцами лазали они в колхозный сад воровать зеленоватые еще яблоки. Однажды их поймал-таки сторож. Привел к себе в сторожку, поглядел на них, съежившихся в ожидании побоев, строго велел «сидите тут» и вышел. Вернулся минут через 10, протянул полную сетку яблок: «Берите, эти спелее будут… Другим ни слова!». Потом они отравили его собаку, здоровую овчарку, что оставила отметины своих зубов не на одной заднице и порвала не одни казенные штаны. И глядя через забор, толкая друг друга в бока, посмеивались на тем, как крепкий, нестарый еще мужик льет слезы и, поднимая взгляд на глазеющих детдомовцев, словно что-то пытается сказать, но не находит слов… А сегодня, под мостом, где злой ветер перестал, наконец, задувать в щель между доской и фанеркой возле левого бока, мужчина под 50, прошедший огни и воды пенитенциарной системы, за плечами которого несколько «ходок», побеги, собаки, сапоги бойцов конвоя и дубинки контролеров, который сам поломал не одну человеческую судьбу, вдруг устыдился того случая, тех слез колхозного сторожа… Устыдился мимолетно, ибо в мире его нет места таким глупостям, как стыд за прошлые дела, есть место лишь выживанию в неблагоприятной среде.
Другой вдруг вспомнил, как жил вместе с мамой в маленькой, убого обставленной (если не сказать, вообще необставленной) квартирке. Без отца, отца он не знал, мать вечно по пьяни приводила кого-то, но он очень быстро научился понимать, что эти мужчины к его отцу не имеют никакого отношения (и лишь много позже предположил, что один их них и правда мог быть ему отцом), и перестал надеяться, что у него будет папа. Но периодически случалось и другое – мать не пила по три-четыре дня, тогда он получал свежевыстиранные рубашку и брюки, бывал умыт и причесан, а посвежевшая и улыбчивая мама готовила вкусный суп и вполне могла вытащить, весело и хитро улыбаясь, откуда-то из-за спины горсть шоколадных конфет или пачку вафель А чай был сладким (как сейчас). И тогда жизнь казалась замечательной, а праздник – бесконечным. Мамы не стало, когда он в очередной раз сидел за воровство и бродяжничество. Как много раньше не стало и этих маленьких праздников. И уже казалось, что они никогда не вернутся, ведь в жизни все бывает только хуже. Намного хуже, чем было когда-то. Вернулся праздник. С неожиданной стороны, случайно, вдруг упал на неприметного бомжа у Савеловского вокзала.
Третий… а третий мысленно вернулся в свое совсем недавнее прошлое. То прошлое, где была семья, квартира, работа инженером, а чай с сахаром воспринимался как естественная часть жизни, мелочь быта. Это уже потом был лихой развал завода ушлыми людьми, навеки застывший конвейер и очереди – в соцзащиту (тогда еще собес), в службу занятости, в отделы кадров сокращавших штаты заводов и НИИ. Безденежье, развод, размен, комната в общежитии, откуда быстро и безжалостно он был выселен за беспробудное пьянство… и жалкая лачуга под одним из бесконечных московских мостов, в которой вдруг, неожиданно, оказалось возможным хлебнуть сладкого чая.
Трое открыли глаза, обвели взглядом свое жилище, друг друга… Нет, они не могли назваться друзьями, в их лексиконе не было теперь этого слова. И вздумай они поделиться своими воспоминаниями и чувствами… да им и в голову это не пришло бы никогда, слишком другой была их жизнь. Трое огляделись вокруг и, согревшись от горячего чая, стали укладываться спать, закутываясь поплотнее в собственную одежду и стараясь не давать холодному ветру отнимать у них остатки тепла.
PS. Конечно я все придумал, ведь я повернулся спиной и ушел, выкинув из своей жизни этого человека навсегда, как делали, делают и будут делать миллионы людей вокруг него. Но может быть (ведь это может быть), что все было именно так, и в каждом из них шевельнулось что-то, что отличает человека от всех прочих существ – загнанная в угол, забитая, потерянная и никому, даже владельцу, не нужная… душа.
Я очень хочу в это верить.
© treplo
Осенью дело было, бродил я бесцельно по Москве, и лежала у меня в кармане пачка небольшая картонная с сахаром-рафинадом и чаем «Липтон» в пакетиках, в нее же запиханных. С поезда осталось. Небольшая такая пачечка, но в кармане неудобно лежит – угловатая. Выбрасывать еду не приучен – знакомо, что такое жрать нечего, навсегда это уже, наверное. Таскать с собой – неохота, легче потом снова десятку потратить, перед обратной дорогой. Куда ее? Правильно – угостить кого-нибудь. А кого угостить? Бомжика какого-нибудь, кто ж еще примет? Тут как раз на Савеловский вокзал вышел, гляжу, у перехода стоит, родимый, сумка с бутылками пустыми у ног, сам что-то на парапете складывает (или убирает, не разглядел я). Подхожу.
«Отец, чай с сахаром любишь? На вот, держи, там еще чай внутри, угощайся»
«Люблю… Спасибо»
Удивление и благодарность в голосе были, такие же приглушенные, как и сам голос. Вроде и не привыкать ему к подаянию, и благодарил довольно привычно, но удивился – это точно. Не сильно удивился, конечно, на сильные эмоции его не хватает уже давно. Откуда-то из небытия, из внешнего мира, производящего пустые бутылки и дешевую бормотуху на спирту в полиэтиленовых пакетиках, якобы для протирки стекол, вдруг вынырнул господин в пальто и протянул - не десятку, не бутылку – пачку сахара и чай в пакетиках. И исчез опять туда, во внешний мир. Классическая тема – «что это было?»
Я не оглядывался и не знаю, что было потом, но могу представить – пачка была убрана куда-то под полу рваной куртки, а бомж вернулся к прерванному занятию, и весь эпизод был благополучно выброшен им из воспринимаемой действительности
А вот позже? Например, вечером…
…когда где-то в сколоченной из старых досок, фанерок и ящиков под одним из бесконечных московских мостов сидели три человека, истрепанных жизнью, дурно пахнущих, полупьяных, живущих одним моментом… Кипятили воду на костерке и один из них вытащил из кармана куртки сверток. Чай – это хорошо. Сахар? Здорово! Сахар – редкость в их жизни, сахар – это оттуда, из внешнего мира, из параллельной реальности.
Они заварили два пакетика чаю в большой кружке, и разлили по своим, разбавив простым кипятком. Кинули в кружки сахару, кто два, а кто и четыре кубика – сластить, так сластить! Другой вытащил из-за пазухи почти полную пачку сигарет с фильтром, найденную на скамейке в парке, наверняка забытую каким-то рассеянным парнем, что слишком увлекся поцелуями с любимой. Третий поделился практически непобитыми яблоками и персиками, заработанными на рынке у кавказца за «постой вон у того прилавка рядом, скока прастаиш, да» (покупателей отпугивать конкуренту).
Сладкий чай, хорошая сигарета, сочный персик, чуть перезрелый, но так даже вкуснее! Усталые от бесконечной борьбы за выживание, небритые, обросшие давно забывшими мыло волосами, грязно и неряшливо одетые, сильно немолодые мужики, откинувшись на стенки своей халупы и прикрыв глаза, наслаждались неожиданным праздником, пришедшим на их улицу. О чем думали они в эти минуты?
Вкус яблока напомнил одному, как вечноголодными мальчишками-детдомовцами лазали они в колхозный сад воровать зеленоватые еще яблоки. Однажды их поймал-таки сторож. Привел к себе в сторожку, поглядел на них, съежившихся в ожидании побоев, строго велел «сидите тут» и вышел. Вернулся минут через 10, протянул полную сетку яблок: «Берите, эти спелее будут… Другим ни слова!». Потом они отравили его собаку, здоровую овчарку, что оставила отметины своих зубов не на одной заднице и порвала не одни казенные штаны. И глядя через забор, толкая друг друга в бока, посмеивались на тем, как крепкий, нестарый еще мужик льет слезы и, поднимая взгляд на глазеющих детдомовцев, словно что-то пытается сказать, но не находит слов… А сегодня, под мостом, где злой ветер перестал, наконец, задувать в щель между доской и фанеркой возле левого бока, мужчина под 50, прошедший огни и воды пенитенциарной системы, за плечами которого несколько «ходок», побеги, собаки, сапоги бойцов конвоя и дубинки контролеров, который сам поломал не одну человеческую судьбу, вдруг устыдился того случая, тех слез колхозного сторожа… Устыдился мимолетно, ибо в мире его нет места таким глупостям, как стыд за прошлые дела, есть место лишь выживанию в неблагоприятной среде.
Другой вдруг вспомнил, как жил вместе с мамой в маленькой, убого обставленной (если не сказать, вообще необставленной) квартирке. Без отца, отца он не знал, мать вечно по пьяни приводила кого-то, но он очень быстро научился понимать, что эти мужчины к его отцу не имеют никакого отношения (и лишь много позже предположил, что один их них и правда мог быть ему отцом), и перестал надеяться, что у него будет папа. Но периодически случалось и другое – мать не пила по три-четыре дня, тогда он получал свежевыстиранные рубашку и брюки, бывал умыт и причесан, а посвежевшая и улыбчивая мама готовила вкусный суп и вполне могла вытащить, весело и хитро улыбаясь, откуда-то из-за спины горсть шоколадных конфет или пачку вафель А чай был сладким (как сейчас). И тогда жизнь казалась замечательной, а праздник – бесконечным. Мамы не стало, когда он в очередной раз сидел за воровство и бродяжничество. Как много раньше не стало и этих маленьких праздников. И уже казалось, что они никогда не вернутся, ведь в жизни все бывает только хуже. Намного хуже, чем было когда-то. Вернулся праздник. С неожиданной стороны, случайно, вдруг упал на неприметного бомжа у Савеловского вокзала.
Третий… а третий мысленно вернулся в свое совсем недавнее прошлое. То прошлое, где была семья, квартира, работа инженером, а чай с сахаром воспринимался как естественная часть жизни, мелочь быта. Это уже потом был лихой развал завода ушлыми людьми, навеки застывший конвейер и очереди – в соцзащиту (тогда еще собес), в службу занятости, в отделы кадров сокращавших штаты заводов и НИИ. Безденежье, развод, размен, комната в общежитии, откуда быстро и безжалостно он был выселен за беспробудное пьянство… и жалкая лачуга под одним из бесконечных московских мостов, в которой вдруг, неожиданно, оказалось возможным хлебнуть сладкого чая.
Трое открыли глаза, обвели взглядом свое жилище, друг друга… Нет, они не могли назваться друзьями, в их лексиконе не было теперь этого слова. И вздумай они поделиться своими воспоминаниями и чувствами… да им и в голову это не пришло бы никогда, слишком другой была их жизнь. Трое огляделись вокруг и, согревшись от горячего чая, стали укладываться спать, закутываясь поплотнее в собственную одежду и стараясь не давать холодному ветру отнимать у них остатки тепла.
PS. Конечно я все придумал, ведь я повернулся спиной и ушел, выкинув из своей жизни этого человека навсегда, как делали, делают и будут делать миллионы людей вокруг него. Но может быть (ведь это может быть), что все было именно так, и в каждом из них шевельнулось что-то, что отличает человека от всех прочих существ – загнанная в угол, забитая, потерянная и никому, даже владельцу, не нужная… душа.
Я очень хочу в это верить.
© treplo